— Я на «В», — машинально ответил Алексей и подумал: «Зачем что я? Что со мной?»
— Ну, сейчас вызывать будут. Теперь уже скоро, — как бы желая подбодрить Алексея, проговорил паренек. — Да и надоело сидеть. Скорей бы эшелон.
— А куда же вы поедете? — спросил Алексей.
Парень недоуменно взглянул на него.
— То есть, как куда? Конечно, сначала на формировку, а потом на фронт. Ведь мы же запасные. Нас тут четверо из одного колхоза — и все пулеметчики. А вы разве другой какой-нибудь?
Алексей почувствовал, что задал неуместный вопрос и поспешил загладить ошибку.
— Да и я такой, — и, сам не зная зачем, добавил: — Жду вот, когда вызовут. Долго что-то не вызывают.
Парень недоуменно взглянул на него.
— Нынче до вечера всех вызовут. Враз рассортируют. Вы-то воинский билет уже сдали?
— Сдал, — солгал Алексей и поспешил отойти от словоохотливого запасника.
Алексей вышел из ворот военкомата, сделал несколько шагов, остановился. Он колебался. Мучительная растерянность была на его лице. Но вот он быстро повернул назад, решительно зашагал во двор военкомата.
— Где тут буква «В»? — стараясь говорить как можно небрежнее, спросил он у запасника в рыжей, поношенной, очевидно оставшейся еще от действительной службы гимнастерке.
— Вот это самая «В» и есть. Становись за мной, — весело ответил запасник.
«Зачем я это делаю? Какое я имею право?» — опять подумал Алексей.
Кто-то невидимый, загороженный плотной шеренгой людей, резким голосом выкликал фамилии. Очередь быстро подвигалась. Оставалось человек десять. Алексей увидел сотрудника военкомата, молодого, бравого лейтенанта, выдававшего мобилизованным какие-то листки. Впереди уже никого не оставалось, лейтенант вызывал стоявших позади Алексея.
— Ваша фамилия? — подняв на Алексея сердитые глаза, спросил лейтенант.
— Моя фамилия Волгин, — ответил Алексей и, вспомнив, что его военный билет остался в управлении, опять солгал: — Я потерял военный билет… Во время эвакуации.
— Уплатите штраф сто рублей. Какие у вас имеются документы? — спросил лейтенант.
— Только партийный билет.
— Так! Политический состав, — отрывисто сказал лейтенант. — Подойдите к столу номер один. Там призываются члены партии.
— Эй, товарищ! Все в порядке? — весело окликнул Алексея скуластый пулеметчик, когда он, получив документы, отходил от стола номер один.
— Все как полагается, — ответил Алексей.
— Куда назначили? — дружелюбно оглядывая своего нового товарища, осведомился пулеметчик.
— В девятую маршевую роту.
— И я туда же! Вот и хорошо. Вместе, значит? — обрадовался пулеметчик и с бесцеремонной фамильярностью ударил Алексея по плечу тяжелой ручищей.
И странно, — от этого проявления чистосердечных, товарищеских чувств на душе Алексея стало легко и свободно…
— Вас-то как зовут? — спросил Алексей.
— Копытцов моя фамилия. Василий Андреевич Копытцов, вчерашний колхозный бригадир колхоза «Путь Ильича», а с нынешнего дня — рядовой боец девятой маршевой роты, — шутливо выпучив светлые глаза и приложив к серой от пыли суконной кепке руку, бойко отрапортовал пулеметчик.
— Ну, вот и познакомились. А я Волгин, Алексей Прохорович.
Теперь оставалось только отпустить шофера Колю.
Алексей нашел его в том же дворе, где оставил.
Коля сладко похрапывал, согнувшись в кабине. Алексей разбудил его.
— Ехать будем, товарищ начальник? — спросил Коля, вскакивая и позевывая. В последние дни он спал, используя для этого каждую минуту.
— Нет, Коля. Дальше мы не поедем… Тебе придется… — волнение перехватило голос Алексея. — Тебе придется сдать машину.
Коля непонимающе, испуганно смотрел на своего начальника.
— Меня призвали в армию, и я уезжаю…
«Надо как-нибудь объяснить ему, чтобы он понял…» — напряженно билась в голове Алексея мысль.
— Я уезжаю, Коля, сегодня же. Тебе придется сдать машину и быть свободным Я сейчас напишу в городской гараж.
— Товарищ начальник… Алексей Прохорович… За какую же провинность вы меня бросаете? — растерянно забормотал Коля, и в ярко-синих его глазах блеснули слезы.
— Я тебя не бросаю, Коля. Мне нужно нынче же ехать. Ведь это армия, ты понимаешь?
— А с вами разве нельзя? Возьмите и меня с собой. Ведь вы в армии будете ездить?
Алексей усмехнулся.
— Только не и собственной машине. Какой же собственный автомобиль у бойца в армии? Ты уж поезжай, брат. Поезжай домой. Тебе, кажется, и Сталинград?
— Точно, в Сталинград, — на лице Коли все еще отражалось горькое сожаление и недоумение.
— Вот и поезжай в Сталинград, — мягко посоветовал Алексей и, торопливо написав на бланке управления новостройки препроводительную в гараж, вручил Коле.
— Да, кстати, вот тебе и деньги на дорогу. Возьми…
— Спасибо… Так, значит, можно домой ехать? — грустно спросил Коля, держа в руке бланк и деньги.
Алексей обнял совсем растерявшегося Колю за плечи, пожал ему руку, подтолкнул к кабине.
— Ничего, брат, еще увидимся. За службу спасибо. Желаю тебе благополучно доехать домой.
— Вам тоже, — ответил Коля и вдруг отвернулся, стал сморкаться; вытирая рукавом глаза, полез в кабину…
Возвращаясь в военкомат, Алексей думал:
«Как я мог объяснить ему? Ведь я и сам не знаю, как это произошло».
Той же ночью эшелон с мобилизованными увозил Алексея Волгина в один из верхних приднепровских городов, где формировались новые воинские части.
Прошел месяц. Алексей Волгин проходил военную подготовку перед отправкой в действующую армию. Он был назначен политруком в стрелковую роту.
Многое изменилось в облике Алексея за этот месяц. Он похудел, окреп, его прежде рыхловатая, начавшая полнеть фигура стала собраннее, подтянутее. На лицо лег крепкий солдатский загар; огрубелая, как ремень, коричневая кожа туго обтягивала скулы; брови выцвели, в глазах появилось выражение суровой сосредоточенности. Коротко остриженная под машинку голова там, где не прикрывала ее пилотка, выгорела на солнце, как сенокосная стерня в засуху, на кудельно-светлых висках почти неприметно для глаза обозначились первые седеющие волосы.
Военная напряженная жизнь целиком захватила Алексея. Тысячи обязанностей легли на его плечи. Множество самых различных людей окружало его. Их трудная солдатская жизнь стала его жизнью, их заботы — его заботами. Но одна, самая большая забота, тяготившая многих людей в то время, — забота о судьбе земли, вспоившей и вскормившей их, лежала и на душе Алексея, перед ней отступало и меркло все остальное.
И лишь ночной порой, когда Алексей оставался наедине с собой, все пережитое представало перед ним с прежней ясностью.
Маленький холмик на лесной полянке вставал в его воображении. Алексей тихо стонал, скрипел зубами и плакал…
Он написал письмо домой старикам и старшему брату Павлу о вступлении в армию, но ни одним словом не обмолвился о смерти Кати, об исчезновении сына.
Написал и наркому пространное объяснение, в котором очень туманно и горячо приводил обстоятельства своего самовольного вступления в армию, но не послал письма, а хранил при себе до какого-то еще не известного удобного случая, когда можно будет (так думал Алексей) каким-нибудь полезным поступком искупить свою невольную вину.
Но чем дольше он оставался в армии и глубже погружался в новую работу, тем менее значительной казалась ему его вина, и само письмо, которое он иногда перечитывал, теряло в его глазах смысл. Мало-помалу он совсем забыл о нем, как будто никогда и не писал его и никогда не был начальником крупного строительства.
Скоротечные дни лета гасли над опаленной землей, как сухие зарницы. Пламя войны подвигалось на восток.
Незаметно наступил день, когда воинская часть Алексея, заново укомплектованная и вооруженная, отправлялась из тихого городка на фронт. Фронт лежал по Днепру, и эшелон только одну короткую ночь находился в пути, а под утро уже стоял на промежуточной, затерянной в лесу станции и выгружался.
В небе все время кружили вражеские разведчики, и выгрузка проводилась с предельной быстротой. Выйдя из вагонов, подразделения строились и, не задерживаясь ни на минуту, уходили в лес. Состав порожняка уходил в тыл, а вместе него подтягивался новый эшелон, выгружал танки, орудия, боеприпасы и свежие пехотные части.
Рота Алексея только что вышла из вагонов, и в это время подошел другой поезд. Из него, стуча ружьями и звеня котелками, словно горох, посыпались пехотинцы, выстраиваясь тут же, на железнодорожных путях.
Алексей стоял в сторонке, с безотчетным волнением и любопытством осматриваясь по сторонам, прислушиваясь к протяжным глубоким вздохам земли, доносившимся откуда-то из-за леса.
Из теплушки, перекликаясь необычными в грубом шуме высокими мальчишескими голосами, выгружалась группа девушек — сестер медсанбата. Санитары выбрасывали из вагона на рельсы носилки, с платформы съезжал огромный крытый грузовик.
— Быстрей! Быстрей! Пошевеливайся! — кричал командир медсанбата, нетерпеливо бегая у вагонов и поглядывая на небо.
Алексей следил за работой девушек, и вдруг взгляд его остановился на одной. Что-то неуловимо знакомое было в ее гибкой, тонкой фигуре, в ее живых, энергичных движениях, когда она подхватывала носилки и бегом тащила их в лес. Два раза Алексей издали увидел неясные, но чем-то поразившие его черты девичьего лица, развеваемые ветром, выбивавшиеся из-под пилотки темнорусые волосы.
— Живей! Живей! — командовал командир медсанбата.
Девушка подошла к командиру и, получив какое-то приказание, повернулась лицом к Алексею.
Алексей изумленно вскрикнул, придерживая болтавшуюся на боку полевую сумку, бросился навстречу. Девушка увидела его, остановилась, широко раскрыв глаза.
— Танюшка! — позвал Алексей.
Таня все еще не узнавала брата.
— Ты… ты…. — бормотала она, и вдруг лицо ее побледнело, она пронзительно вскрикнула:
— Алеша! Алеша!