А вот как характеризует С.М. Голицына профессор Московского университета историк Михаил Погодин: «Ни слова общего. Невежа и думает исправить просвещение. Больно смотреть».
А вот на супругу князя было не больно смотреть, более того, на нее обратил внимание сам Пушкин. Наш любвеобильный поэт увлекся красавицей Евдокией Голицыной – женой Сергея Михайловича, в девичестве Измайловой. Ее имя значится в знаменитом «донжуанском списке» поэта, что не мешало Пушкину поддерживать хорошие отношения с Голицыным и было, впрочем, для Александра Сергеевича вполне естественно. Супруга князя жила «в разъезде» с мужем и получила в высшем свете прозвище «княгини полуночной»: в ее салон гости по традиции съезжались за полночь.
П.К. Губер пишет, что княгиня Голицына «была почти на 20 лет старше Пушкина, но еще поражала своей красотой и любезностью. Судьба ее довольно необычна. Совсем юной девушкой она, по капризу императора Павла, была выдана замуж за богатого, но уродливого и очень неумного князя С.М. Голицына, прозванного дурачком. Только переворот 11 марта, устранивший Павла, дал ей способ избавиться от мужа. Она разошлась с ним и начала жить самостоятельно. В ее доме был один из самых известных и посещаемых петербургских салонов. Здесь господствовало воинствующее, патриотическое направление с легким оттенком конституционного либерализма».
Князь П.А. Вяземский, хорошо знавший Голицыну, рассказывал, что «устроила она жизнь свою, не очень справляясь с уставом светского благочиния. Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняла чистой и светлой свободы ее. Дом княгини был артистически украшен кистью и резцом лучших из современных русских художников… Хозяйка сама хорошо гармонировала с такой обстановкою дома. По вечерам немногочисленное избранное общество собиралось в этом салоне, хотелось бы сказать – в этой храмине, – тем более, что хозяйку можно было признать не обыкновенной светской барыней, а жрицей какого‑то чистого и высокого служения. Вся постановка ее вообще, туалет ее живописный, чем подчиненный современному образцу, все это придавало ей и кружку, у нее собиравшемуся, что‑то не скажу – таинственное, но необыденное, не завсегдашнее. Можно было бы думать, что не просто у нее сходились гости, а и посвященные. В медовые месяцы вступления своего в свет Пушкин был маленько приворожен ею. В сочинениях его встречаются стихи, на имя ее писанные, – если не страстные, то довольно воодушевленные».
В декабре 1817 г., то есть как раз в те «медовые месяцы», когда Пушкин впервые появился на сцене большого света, Н.М. Карамзин писал Вяземскому: «Поэт Пушкин у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви. Признаюсь, что я не влюбился бы в пифию: от ее трезубца пышет не огнем, а холодом».
Месяцев восемь спустя А.И. Тургенев извещал того же Вяземского: «Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал, делает визиты б…, мне и княгине Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк». Еще через некоторое время (в письме от 3 декабря 1818 г.) Тургенев опять вспоминает Голицыну: «Я люблю ее за милую душу и за то, что она умнее за других, нежели за себя. жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее, а то бы он передал ее потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени».
Благодаря Ираклию Андроникову стало известно, что поэт побывал в доме на Волхонке в 1830 г., скорее всего в начале лета. В мемуарах Веры Ивановны Анненковой, найденных неутомимым литературоведом, есть короткий рассказ о бале, который давал тогда С.М. Голицын. В нем, в частности, говорится: «У меня был очаровательный туалет – белое платье, украшенное голубыми цветами с названием «не забывай меня» (незабудками). Я танцевала с поэтом Пушкиным».
Балы С.М. Голицын давал в основном в честь членов царской фамилии, приезжавших в Москву, и приглашал на них только знатных людей. В дневнике князя П.А. Вяземского за 1830 г. мы находим следующую запись от 3 сентября:
«Последние дни августа провел в Москве. Был бал 26‑го у князя Сергея Михайловича (Голицына). Странно, что был бал у него, но и то странно, что у куратора не было ни одного члена университетского. Наши вельможи думают, что ученость нельзя впускать в гостиную. Голицын как шталмейстер, который конюшнею заведывает, но лошадей к себе не пускает».
Но история дома связана с именем А.С. Пушкина не только его похождениями. Поэт собирался венчаться с Натальей Гончаровой в домашней церкви Рождества Богородицы князя Голицына. Во‑первых, говорят историки, в домовой церкви оплата была меньше, что было выгодно стесненному в средствах Пушкину. Во‑вторых, поэт хотел, чтобы внимание великосветского общества к свадьбе было бы не таким пристальным. Чиновник по особым поручениям при московском генерал‑губернаторе А. Булгаков писал брату Константину, петербургскому почтовому директору, 18 февраля 1831 г.: «Сегодня свадьба Пушкина, наконец, с его стороны посажены Вяземский и гр. Потемкина, а со стороны невесты Ив. Ал. Нарышкин и А.Л. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви Кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет не позволяет. Собирались его упрашивать…»
Но упросить митрополита Филарета не удалось. Почему это произошло, до сих пор остается загадкой для историков. Есть версия, что венчаться в домовых церквях, как в обыкновенных приходских храмах, лицам, не имеющим к ним никакого отношения, «с улицы», просто запрещалось. И бракосочетание состоялось в приходской церкви невесты, в Большом Вознесении у Никитских ворот.
Что же до церкви в усадьбе Голицына, то она располагалась на втором этаже в правом крыле существующего ныне здания. По легенде в Рождественской церкви дома Голицыных хранились две иконы, подаренные (или оставленные здесь) Екатериной II в память о своем браке с князем Потемкиным, видимо венчальные. Вероятно, что эта легенда и осталась в памяти в связи с пребыванием в голицынском дворце самой Екатерины. Позднее, в 1902 г., Рождественская церковь обновлялась. Один из лучших московских архитекторов того времени К.М. Быковский отделал ее в готическом стиле, а иконостас – в классическом. Когда церковь закрыли, ее иконостас был разобран и передан в церковь села Алексеевского.
После смерти князя дом достался его племяннику, дипломату Михаилу Александровичу Голицыну (1804–1860). Новый хозяин этого владения предполагал сделать его более доступным для москвичей – создать музей, выставив коллекцию произведений искусства, собранную дядюшкой и пополненную собственными приобретениями в Европе. М.А. Голицын собрал свою коллекцию во время дипломатической службы в Испании и в Италии, во Флоренции и в Риме. Но реализовать задуманное Голицыну не пришлось: он скончался через год после смерти незабвенного дядюшки.
Через пять лет сын Михаила Голицына, тоже Сергей Михайлович, внучатый племянник князя, исполнил волю отца: 26 января 1865 г. на втором этаже главного дома открылся музей, который вскоре стали называть «московским Эрмитажем». В залах дворца экспонировались картины известных европейских художников, богатое собрание бронзы, вазы из слоновой кости, принадлежавшие Марии Антуанетте, книги из библиотеки маркизы Помпадур, картины Леонардо да Винчи, Корреджо, Рафаэля, Рубенса, Пуссена, мраморные канделябры из Помпеи и прочие редкости.
Посетителей музея встречал швейцар в мундире лейб‑гусара. Музей был открытым для общественности, однако сохранились любопытные свидетельства о том, как происходил осмотр. По желанию хозяина полюбоваться его коллекцией могли лишь те, кто приходил на воскресную службу в его домовую Рождественскую церковь. По окончании все шли в княжескую столовую на воскресный чай, на котором присутствовал хозяин, а оттуда уже в музей.
Однако через двадцать лет после открытия музея хозяин решил продать свою коллекцию с аукциона. Большую ее часть за 800 тысяч рублей выкупил петербургский Эрмитаж.
В 1877 г. Голицын сдал первый этаж своего дома под квартиры. Музейные залы были перестроены под меблированные комнаты для сдачи внаем, а после перестройки левого флигеля в 1892 году они получили название «Княжий двор». В голицынской усадьбе открылась комфортабельная московская гостиница.
С 1877 по 1886 г. в княжеских апартаментах жил драматург А.Н. Островский. Когда он оформлял договор о найме, то смотритель дома стал объяснять, что перед тем, как сдать квартиру, он всегда собирает справки о нравственных качествах будущего квартиранта. Островский в шутку решил сообщить ему «некоторые из своих достоинств – что я не пьяница, не буян, не заведу в квартире азартной игры или танцкласса». Здесь Островский написал свои пьесы «Бесприданница», «Таланты и поклонники». У него бывали Л.Н. Толстой, П.И. Чайковский, И.С. Тургенев и другие. В конце 1874 г. здесь состоялось первое публичное выступление композитора, пианиста и педагога С.И. Танеева, который в тот период учился у Чайковского.
В нижнем этаже дома Голицыных жил и почетный академик Петербургской академии наук Б.Н. Чичерин, выбранный московским городским головой в 1882 г. и занимавший этот пост до 1883 г. Его племянник Г.В. Чичерин был одним из самых образованных членов первого советского правительства, народным комиссаром иностранных дел.
В 1888–1892 гг. в доме помещалось частное училище И.М. Хайновского, в 1894–1898 гг. – снимала помещения под классы консерватория, с 1909 г. – торговая школа, лаборатории биологии, физики и кристаллографии Народного университета имени А.Л. Шанявского.
Альфонс Леонович Шанявский (1873–1905) был человеком очень интересной судьбы: генерал‑майор, с отличием окончивший Академию Генерального штаба, золотопромышленник (после окончания военной службы), он завещал свое состояние для устройства Народного университета. В завещании он писал: «В нынешние тяжелые дни для нашей общественной жизни, – признавая, что одним из скорейших способов ее обновления и оздоровления должно служить широкое распространение просвещения и привлечение симпатии народа к науке и знанию, прошу город Москву для этого почина принять от меня в наследство мой дом с землей для устройства и содержания в нем первого русского народного университета. Конечно, есть вещи непреложные, и свободное образование после многих веков мрака придет и в нашу страну. (В этом твердом уповании я и несу свою лепту.)»