Архитектурным своеобразием дом не отличается, и облик его не говорит о каких‑либо особых приметах времени. Но есть у него одно украшение – это пять майоликовых панно под небольшим карнизом: богатырь, вооруженный палицей, сражается с двумя драконами; кровавая сеча, разгоревшаяся между воинами; крылатые лошадки, которых неловко назвать каким‑то чужестранным именем…
Кто же может быть автором керамических панно в Лебяжьем? Панно помещены чересчур высоко, их непросто рассмотреть, но если тщательно всмотреться, то можно прочитать старославянскую вязь под панно, изображающим схватку: «Сшиблись вдруг ладьи с ладьями, и пошла меж ними сеча. Брызжут искры, кровь струится, треск и вопль в строю сомкнутом». В фасадной керамике этого периода элементы эпиграфики не редкость, но они носят, как правило, информационный характер: дата постройки, предназначение здания, фамилия благотворителя или попечителя. Текст, который поясняет сюжет, скорее свойство книжной иллюстрации, нежели произведения монументального искусства. Действительно, эпизод сражения, воплощенный в майолике, сопровождают строки поморского сказания в стихах А.К. Толстого «Боривой». В нем речь идет о викингах Свене и Кнуте, отправившихся на стругах в поход «громить с нахрапа все славянское поморье»:
Сшиблись вдруг ладьи с ладьями,
И пошла меж ними сеча.
То взлетая над волнами,
То спускаяся в пучины,
Бок о бок сцепясь баграми,
С криком режутся дружины.
Брызжут искры, кровь струится,
Треск и вопль в бою сомкнутом,
До заката битва длится, –
Не сдаются Свен со Кнутом.
Но славяне под предводительством Боривоя обратили крестоносцев в бегство:
И ладей в своем просторе,
Опрокинутых не мало,
Почерневшее море
Вверх полозьями качало.
Москвовед В. Петрова предположила, что автор панно «Битва с драконом» – Аполлинарий Васнецов и выполнено оно по эскизу, который существовал в 1898 г. На здании оно помещено крайним слева, как бы открывая майоликовую книгу стихов А.К. Толстого. Цветовой контраст красных и синих эмалей передает напряжение и драматизм битвы человека и трехглавого змея:
Тут камень взяв, он сильною рукой
С размаха им пустил повыше уха
В чудовище. Раздался звук такой,
Так резко брякнул камень и так сухо,
Как если бы о кожаный ты щит
Хватил мечом.
Сопоставление неравных сил противников мастерски выявлено в композиции: маленькая человеческая фигурка на небольшом пригорке отважно устремилась на битву с драконом, затмившим небо и землю.
В сравнении с повествовательной досказанностью четырех боковых панно керамическая вставка, заполняющая центральный аттик, из‑за своей изобретательной многозначности воспринимается загадочно. Это мозаика из одинаковых шестигранников с включением рельефных частей самой произвольной формы, напоминающих человеческое лицо, цветок или какие‑либо предметы. Но стоит всмотреться в некоторые детали, и понимаешь – это редкий случай существования майолики Врубеля, запечатленной в жилой застройке.
Очень знакомы три полуколонки с орнаментом из треугольников: именно такие сделал Врубель для дымохода абрамцевской церкви; они же и на одной из печей флигеля дома С.И. Мамонтова на Садовой (ныне перенесена в музей «Абрамцево»). Чтобы сомнения окончательно рассеялись, чуть пониже помещен пласт с растительным орнаментом в голубовато‑зеленых тонах – точь‑в‑точь такой, как во врубелевской печи из экспозиции керамики в Новодевичьем монастыре.
Как могла появиться фасадная майолика Врубеля на зданиях, построенных в 1912 г., ведь художника не стало еще в 1910 г.? На рубеже веков из известных в Москве одиннадцати сооружений с керамикой Врубеля лишь пять – прижизненных. В остальных случаях изразцы попадали на фасад двумя путями: либо керамисты мамонтовской мастерской отливали их в авторской форме, раскрашивая по своему усмотрению, и тогда получались почти неотличимые от оригинала вещи, либо на стене закреплялись изделия, выполненные при участии Врубеля и сохранявшиеся в большом количестве на бутырских складах до конца 1910‑х гг.
Подлинное авторство панно, подписанного стихотворными строками, установить не удалось. В пользу Врубеля говорит то, что левая вставка окаймлена двумя рядами тех же шестигранников, из которых состоит врубелевская мозаика. На щитах воинов изображен трилистник, тот самый, которым художник снабдил Вольгу на своем знаменитом камине, получившем золотую медаль Парижской выставки 1900 г. Да и Боривой в виде седобородого летящего гиганта – в духе Врубеля. Только некоторая монотонность в композиции заставляет усомниться в таком предположении.
Этот дом с поэтическими майоликами дал пристанище двум замечательным поэтам. Для одного из них – Александра Межирова (1923–2009) – он стал отчим домом. Межиров рассказывал: «Дом, в котором я родился и рос, и теперь стоит на берегу Москвы‑реки, окнами на Кремлевскую набережную и Лебяжий переулок. На другом берегу – Замоскворечье, Болотный рынок, Кадашевские бани, купеческие особняки в тихих переулках, особый, еще не разбавленный замоскворецкий говорок. Помню старый Каменный мост, его деревянные пролеты, храм Христа Спасителя, в который водила меня няня, боясь оставить на мраморных плитах площади. В этом храме она совсем тихо подпевала хору, по‑своему молилась. Помню, как храм взорвали. Видел с крыши котовского доходного дома (№ 6), еще ничего не понимая. Помню, как на противоположном берегу стали строить большой серый дом…» Большой серый дом – это знаменитый Дом на набережной, спроектированный архитектором Иофаном.
Межиров посвятил родному дому целую книгу, назвав ее «Лебяжий переулок», вышла она в 1968 г. Он оказал большое влияние на Евгения Евтушенко, тот вспоминал: «Он всегда был в розыгрышах великий маэстро. Никогда не забуду, как однажды в телевизионной студии Братска на просьбу рассказать свою биографию он ошеломил меня тем, что начал так: «Я родился в цирковом шарабане. Моя мама была воздушной гимнасткой и ходила по слабо натянутой проволоке, а отец в той же труппе работал с першем». Я растерялся, потому что имел счастье знать его маму – скромную учительницу немецкого языка из Лебяжьего переулка и его отца – тихого экономиста, который, если брал неоконченную работу на дом, даже там надевал черные нарукавники.
Начитанный мальчик из Лебяжьего переулка, Саша Межиров сменил белый отложной воротничок на гимнастерку, но порой казалось, что воротничок все равно проступает поверх петлиц. Портрет своего двойника‑фантазера он написал в стихотворении «Стихи о мальчике», которое я запомнил с первого чтения.
Его стихи дразнили игрой воображения, поражали ритмическим разнообразием, плотностью, звонкой четкостью рифм. Они представляли собой урок сразу всей русской поэзии, усвоенной Межировым, и превратились в урок, уже преподаваемый им мне, да и всему нашему поколению – еще малообразованному в поэзии, но жадно глотающему все на свете влияния: и из первоисточников, каковые в сталинское время отнюдь не все были доступны, и даже через такую ничуть не постыдную, а завораживающую антологию влияний, какой была его поэзия».
В 1982 г. Межиров выразил свою тоску по Лебяжьему переулку:
От почти прямого, чуть‑чуть кривого
Переулка Лебяжьего отлучен
И обречен убыванию слова
Неродного‑родного… не будет иного,
Кроме слова, которое испокон.
В этом же доме дважды жил и Борис Пастернак. Первый раз – осенью 1913 г., вторично – весной 1917 г. Поэт написал об этом в стихотворении:
Коробка с красным померанцем –
Моя каморка.
О, не об номера ж мараться
По гроб, до морга!
Я поселился здесь вторично
Из суеверья.
Обоев цвет, как дуб, коричнев
И – пенье двери.
Евгений Пастернак, сын поэта, пояснял: «Приехав в Москву, Пастернак снова снял ту маленькую комнату в Лебяжьем, воспоминание о которой связалось у него с творческим подъемом 1913 года.
Я поселился здесь вторично.
Из суеверья, –
написал он об этом в стихотворении «Коробка с красным померанцем…». Елена Александровна Виноград хорошо помнила, как она пришла к нему по приезде и даже то платье, в котором она была:
Наряд щебечет, как подснежник Апрелю: «Здравствуй!»
«Я подошла к двери, – пишет она, – собираясь выйти, но он держал дверь и улыбался, так сблизились чуб и челка. А «ты вырывалась» сказано слишком сильно, ведь Борис Леонидович по сути своей был не способен на малейшее насилие, даже на такое, чтобы обнять девушку, если она этого не хотела. Я просто сказала с укоризной: «Боря», и дверь тут же открылась».
Из рук не выпускал защелки,
Ты вырывалась,
И чуб касался чудной челки
И губы – фиалок.
Лебяжий переулок, дом 4
Дом построен во второй половине 1800‑х гг.
Лебяжий, дом 4
Лебяжий, дом 6
Лебяжий, дом 8
Лебяжий переулок, дом 6. Племянница Великого Петра
Сильно перестроенный усадебный дом племянницы Петра I, царевны Екатерины Иоанновны. Известен с 1740‑х гг.
Лебяжий переулок, дом 8
Доходный дом построен в 1903 г., архитектор А.М. Калмыков.
Кремлевская набережная
Кремлевская набережная – первая в Москве каменная набережная.
В начале XVI в. здесь стояла крепостная стена Белого города, при Петре I выстроен стекольный завод, а в 1795 г. деревянные отрубы стены, поставленные по проекту В.И. Баженова в 1770 г., заменили каменными, произвели нивелировку с подсыпкой земли, посадили деревья. В 1817–1823 гг. после заключения реки Неглинной в трубу набережную продолжили до улицы Ленивки. Решетками, снятыми с канала Неглинной, оформили перила.