В 1933 г. Митин в своей «программной» статье «Сталин и материалистическая диалектика» писал: «Сталин является крупнейшим воинствующим материалистом‑диалек‑тиком нашей эпохи… Проанализировать хотя бы некоторые вопросы материалистической диалектики в работах т. Сталина – дело большой сложности, ибо замечательная простота, ясность, чеканность этих работ представляют собой результат предварительно уже проделанной огромной, гениальной теоретической работы». Многозначительный философский вывод.
Временами «философский» фимиам Митина в адрес Сталина приобретал слишком причудливую форму: «Нет ни одной статьи, ни одной работы т. Сталина, которая не была бы примером творческого марксизма. Именно поэтому он не только воинствующий материалист‑диалектик, но и крупнейший теоретик материалистической диалектики современности…» К чему привела политика воинствующего материалиста‑диалектика и какими, отнюдь не теоретическими, методами он расправлялся с оппонентами – известно.
Не знаем, владел ли Митин грузинским языком, излагая свои мысли: «В 1906–1907 гг. товарищ Сталин в целом ряде своих статей, опубликованных на грузинском языке на Кавказе, дает развернутое изложение существа марксистской философии. Работы т. Сталина совершенно исключительны по богатству своего содержания, это. наиболее зрелый итог в развитии человеческой мысли».
Сам Сталин вряд ли заблуждался относительно научного уровня работ академика. В философских кругах достаточно широко была известна сталинская фраза: «Митин звезд с неба не хватает, но технику дела знает хорошо». Именно такой служитель истины был нужен вождю как человек, исполненный почти собачьей преданности, выше любых научных или нравственных идеалов.
После войны Митин активно возглавляет на своем направлении борьбу с космополитизмом, а также с генетиками. Он участник написания одной из самых мрачных страниц в истории отечественной науки – печально знаменитой августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., отбросившей генетику на десятилетия назад.
После XX съезда карьера академика пошла на спад. В 1961 г. на ХХП съезде КПСС он не был избран в состав ЦК, куда входил с 1939 г. В 1956 г. Марк Борисович укрылся от возможной ответственности за свою «научную работу» в тихой заводи Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний.
Но во второй половине 1960‑х гг. Митин вновь почувствовал себя нужным, оказавшись во главе нового идеологического учреждения – Научного совета по проблемам зарубежных идеологических течений АН СССР. Для коллег академика не было секретом, что это новое структурное подразделение в системе Академии наук СССР и почетная должность председателя были созданы специально для Митина. Интересно, что и многие дожившие до конца оттепели участники разного рода «философских и научных дискуссий» также пережили второе рождение при позднем Хрущеве и раннем Брежневе. Взять хотя бы академика Лысенко или академика Минца Исаака Израилевича, крупного специалиста по истории партии.
Кабинет академика располагался на первом этаже двухэтажного флигеля во дворе Института государства и права на Знаменке. Окна его резиденции были защищены выкрашенными в белый цвет решетками. На столе у Митина стояла фотография, где академик был снят в кругу политработников 18‑й армии, в непосредственной близости от будущего руководителя партии и государства, «выдающегося деятеля международного коммунистического и рабочего движения Л.И. Брежнева».
Митин – и здесь надо отдать ему должное – относился к работе серьезно. Посетители часто могли видеть его восседавшим в креслице с засаленными подлокотниками в потертом пиджаке, надетом на неопределенной расцветки ковбойку, с галстуком в разводах, напоминающих морские водоросли. На последнее место работы Митин принес и свои привычки, и любимые слова и фразы. Частым выражением академика было: «Мы находимся на большой идеологической вышке». Советским генералам от философии почему‑то была свойственна лагерная лексика, видимо, обстановка обостряющейся с каждым годом классовой борьбы играла свою роль. Уже упоминавшийся академик Г.Ф. Александров как‑то написал в докладной записке в ЦК ВКП(б): «Большой театр – центральная вышка русской культуры».
К исходу брежневской эпохи Митин был уже весьма пожилым человеком с лысой, блестящей, как бильярдный шар, головой, в больших очках на крючковатом носу. Скупо отсчитывая секретарше рубли на покупку сосисок в буфете, Марк Борисович больше всего опасался самовозгорания телевизора. Подчиненным трудно было представить себе, что этот старый, порой погружавшийся в дремоту во время заседаний человек – тот самый неистовый Митин. Бичевавший, громивший, разоблачавший. Трудно было представить, что его кто‑то может принимать всерьез. И тем не менее принимали, и даже боялись.
Близко знавшие академика помнят, как охотно он рассказывал о тех временах, когда у него были особняк в парке возле прудов и большая черная машина ЗИС, и охрана из четырех человек, которая вела себя настолько деликатно, что была почти незаметна, и огромный зал для приема гостей, разделявшийся при необходимости раздвижной перегородкой надвое… И в этих рассказах неизменно проступал посыльный из провинциального дореволюционного Житомира, не забывший свое скудное, несытое детство, не перестававший удивляться произошедшей с ним метаморфозе.
Знаменка, дом 10. Флигель
Войдя с благословения Сталина в круг «бессмертных», Митин получил пожизненное право проводить селекцию среди тех, кто претендовал на академические регалии. Ибо академиков выбирают академики, поэтому никто не мог обойти монументальную фигуру Митина при выборах. И в этом обстоятельстве заключался один из наиболее сильных источников его влияния на состояние дел в философии. Именно этим и объясняется процветание подобных Митину ученых в эпоху «развитого социализма».
Академик Митин проработал в институте до самой перестройки, и его с почетом отправили на пенсию в довольно преклонном возрасте. Напоследок «видный советский ученый» был награжден орденом Дружбы народов.
Улица Знаменка, дом 11. Как пройти в библиотеку?
Дом купца И.Е. Пономарева построен в 1899–1900 гг., архитектор К.Ф. Буров. Перестроен в 1911 г., архитектор А.Г. Измиров.
Знаменка, дом 11
В здании располагалась Библиотека биологического отделения Академии наук СССР, теперь – Библиотека по естественным наукам РАН.
Улица Знаменка, дом 12. Знаменский театр
Особняк построен в 1760‑х гг., неоднократно перестраивался и современный облик приобрел в 1816–1825 гг. Но в русской литературе все же можно найти описание дома, каким он был до многочисленных перестроек. Принято считать, что именно в этот особняк поселил Л.Н. Толстой графа Безухова, отца Пьера Безухова в романе «Война и мир».
Значение этого здания гораздо больше. Здесь зародился первый русский национальный оперный театр. Да, история Большого театра началась не на Театральной площади, над которой вот уже много лет царит квадрига Аполлона. Случилось это на Знаменке, там, где сегодня находится музыкальная школа имени Гнесиных (какое совпадение!).
Знаменка, дом 12
Еще в 1761 г. дом принадлежал графу Р.И. Воронцову и стал известен как Знаменский оперный театр. Сам театр давал спектакли в деревянной домовой пристройке. С 1769 г. здесь показывала спектакли труппа итальянских антрепренеров И. Бельмонти и Чути. Затем в 1775 г. известный москвичам антрепренер Мельхиор Гроти поставил драму Хераскова «Гонимые» с участием лучших московских актеров: Синявской, Померанцева, Соколова, Шумерина. Кстати, многие актеры жили тут же, при театре.
В 1776 г. Гроти пригласил в компаньоны записного театрала московского губернского прокурора князя П.В. Урусова. Однако, говоря сегодняшним театральным языком (в том смысле, что это слово можно нередко услышать с театральных подмосток), Гроти кинул прокурора. В том же году он бросил антрепризу, не выполнив материальных обязательств. Князь Урусов оказался перед необходимостью самому содержать театр.
Общую ситуацию с московскими театрами той поры характеризует письмо первого русского драматурга Александра Сумарокова, написанное Екатерине II 31 января 1773 г.: «Всемилостивейшая государыня! Театр московский зачат еще с большими непорядками, нежели прежде, и которых отвратить нельзя, ибо никакие доказательства, служащие к порядку, не приемлются». Сумароков расписывал в подробностях состояние московского театрального дела: гонорары авторам не платят, тексты пьес режут по живому («пиесы всемирно безобразятся»), актеров никто не учит и т. д.
Организация театрального дела в Москве в основном была на любительском уровне. Попытки создать профессиональный стационарный театр, как правило, заканчивались финансовым кризисом тех, кто это дело начинал. В Москве даже не было здания, про которое можно было сказать, что это театр, а посему антрепренеры устраивали спектакли в домах московской знати. Постоянной театральной труппы не было, а те, что имелись, состояли преимущественно из крепостных актеров.
В таких непростых условиях князь Урусов обращается к матушке‑государыне: «Августейшая монархиня, всемилостивейшая государыня! Как я уже содержу для здешния публики театр с протчими к тому увеселениями, и еще хотя осталось мне продолжать содержание онаго только будущаго 1776 года июня по 15 число, но в прошедшее время по причине дороговизны всех принадлежащих припасов имел я самомалейшую от того выгоду, а в столь оставшееся уже малое время почти и убытков моих возвратить не надеюся, того ради припадая ко освященным стопам вашего императорского величества, всенижайше прошу отдать мне содержание театра… Всемилостивейшая государыня, ежели из высочайшего вашего милосердия сим я пожалован буду, то и прошу всенижайше повелеть оставить мне нижеследущия выгоды:
1. Чтоб никто другой вышеозначенных увеселений, маскарадов, ваксала и концертов, и всякаго рода театральных представлений, без моего особливаго на то согласия, давать ни под каким видом не мог.