века с головой.
Яркая вспышка… нечеловеческий крик…
Пушистые ресницы дрожат, отчего небеса покрываются мелкой рябью, словно поверхность пруда от утреннего ветерка.
На черной поверхности остаются человек и некто, закутанный с головы до ног во все черное.
Теперь уж глаза на небе совсем растерялись. Они недоуменно перескакивают с одной фигурки на другую. Что здесь происходит? А как же вечная борьба добра и зла?
Но нет дела маленьким человечкам на вечном поле битвы до космического масштаба предстоящего действа. Они слаженно обнажают мечи и движутся один к другому с твердым намерением решить затянувшийся поединок. Сейчас и здесь…
Мощный толчок сотрясает Вселенную. Море смешивается с небесами, глаза тают, фигурки исчезают, и вот… шар для гадания, подпрыгивая, скатывается к краю стола. Я чудом успеваю подхватить его, не дав разбиться, но второй, более сильный толчок выбивает из-под меня стул, и я лечу под стол. Из-за резкого выхода из транса в глазах плывет разноцветный хоровод огней.
Рядом вверх тормашками падает Баба Яга, не забыв помянуть чью-то матерь по имени-отчеству. Ее костяной протез чувствительно бьет меня под ребра, вышибая дух.
А свихнувшаяся избушка продолжает выделывать коленца. Она то подпрыгивает, то приседает, то прытью мчится куда-то, то столбом замирает на месте.
Мы с Бабой Ягой катаемся по полу, налетаем на движущуюся мебель и стены и яростно взываем к рассудку свихнувшейся избушки.
Результат нулевой.
При очередном скачке хозяйка избушки вылетает в раскрывшуюся дверь и, пронзительно ругаясь, летит с крыльца, потеряв отвязавшийся протез. Последний отлетает мне в лоб, а затем в угол, где со звоном врезается в самовар.
И тут скачки прекращаются, сменившись мелкой дрожью.
Потирая ушибы, на дрожащих ногах выхожу на крыльцо.
Свернутый набок череп скалится мне в лицо, но молчит. Зато Баба Яга — Костяная Нога не собирается, по всей видимости, замолкать в ближайшее время. Ее выражения, наполненные метафорами, аллегориями и гиперболами, достойные быть занесенными в скрижали народной мудрости, хлещут почувствительнее иного урагана.
Не завидую я тому, кто умудрился вызвать на себя праведный гнев Бабы Яги… хотя вообще-то она очень милая старушка…
Держась за дверной косяк, задираю голову к небу и медленно опускаюсь на крыльцо.
Сквозь густые заросли терновника, в которые забилась избушка на курьих ножках, окружающая действительность просматривается выборочно — фрагментами, кроме того места, где, потирая ушибленный зад и потрясая кулаком, состязается сама с собой в изощренной словесности Яга. Мечущаяся избушка протоптала сквозь заросли просеку, да такую, что хоть сейчас начинай засыпать гравием и заливать асфальтом — отличная трасса для гонок получится…
Чуть правее и выше, задевая килем за верхушку огромного дуба и хлопая обвислыми парусами, сквозь огромные прорехи в которых видно голубое небо, мерно покачивается корабль. Самый обычный: крутые бока, бюст пятого размера неизвестной античной героини на корме, наиболее выпирающая часть которого вырезана с поражающим воображение натурализмом, две мачты — посередине высокая, с бочкой на самой макушке, где обычно несет вахту впередсмотрящий, а та, что спереди, — поменьше.
Видеть такие корабли мне уже доводилось. И не раз. Время от времени, при высокой воде, купцы отваживались проходить до самого Царьграда, дабы не везти товар посуху — так и дорожный налог меньше, и возможность уберечь товар от грабителей и прочих лиходеев выше. Но те корабли вели себя как предписано законами природы, а этот? Форменное безобразие! Вместо того чтобы, как положено всякому порядочному судну, плыть по воде, он преспокойненько парит в небесах.
— Так заикой стать можно, — косясь на зависший над дубом корабль и облизывая перепачканную в белом мордочку, сказал кот-баюн.
— Не боись, — успокоил я пушистого поэта. — Это обыкновенный сказочный летучий корабль. Про него даже одноименная сказка есть.
— Да при чем здесь это корыто… эка невидаль!
— Тогда что?
— Да я только перекусить собрался…
— Опять сметану воруешь? Уши надеру!
— Кто ворует?! Я? — Задохнувшись от возмущения, кот перестал облизываться. — Во-первых, это не сметана, а сливки. Во-вторых, воруют чужое, а это общее. И вообще…
— Ну ты наглец…
Словно не слыша меня, кот Василий выдержал паузу и продолжил:
— …поскольку я занят умственным трудом, постоянно в душном и тесном помещении, то и трачу значительно больше килокалорий, чем вы, которые постоянно на воздухе.
— О чем же ты таком важном думаешь?
— Я готовлю речь, с которой ты обратишься к народу царства Кощеева после того, как свергнешь тирана и кровопийцу и примешь в свои окровавленные руки державный скипетр.
От сказанного я просто растерялся.
— Да что, тебе крынки сметаны для меня жалко? — неожиданно закончил кот.
— Да нет… просто…
— Спасибо! Только ты сам скажи об этот Прокопу.
— О чем?
— О том, что разрешил мне кушать сметану, когда захочется.
— Я разрешил?
— Ты! — уверенно заявил кот.
В этот момент из-за борта корабля показалась чья-то рука и выбросила глиняный сосуд. Пустой, как стало понятно после того, как он разбился о землю у самых моих ног.
— Смотри, куда бросаешь! — заорал кот-баюн, который из двух талантов барда: идеальный слух и сильный голос, обладал в избытке только вторым, причем за счет первого. — Бросают тут всякие… Я на вас в Гринкисс заявлю, вы мне все пустыни кактусами засадите, все реки вспять и моря наизнанку…
Неизвестно, до чего бы договорился баюн, но тут вместо руки показалось заплывшее салом лицо в крохотной короне, удерживаемой на макушке посредством шнурка, пропущенного под подбородком на манер ремешка военной каски. Широкое лицо расплылось в улыбке, став еще шире, и радостно закричало:
— Люди! Люди!!!
Кот Василий презрительно ухмыльнулся и извлек из-под обломков кувшина небольшую тряпицу, на которой косо-криво было что-то нацарапано, внимательнейшим образом изучил, понюхал даже, затем, сохраняя маску непробиваемого превосходства, протянул мне.
А на корабле продолжали надрываться:
— Люди! Люди!!!
Странный какой-то…
Баба Яга тем временем несколько притомилась, поток ее красноречия иссяк, и она переключилась с теории на практику. Оружие пролетариата свистнуло в воздухе, брошенное слабой женской рукой, но с применением нешуточной магической силы.
— Лю…
Со звонким: «Бум-с!» крик оборвался, и неохватное лицо скрылось с наших глаз.
— Ну что ж вы так, бабушка? — Я укоризненно покачал головой. — Ведь можно было сначала поговорить…
— Че с ним, нарушителем спокойствия, байки травить, — отмахнулась Яга и направилась к избушке, ласково успокаивая перепуганное строение.
Получив минутную передышку, я расправил найденную записку и прочел:
«Тому, кто меня найдет…»
Ага!
«… и вернет на землю, дарую свою царскую благодарность и руку дочери».
Вместо подписи — печать с лаконичной надписью — «ЦАРЬ».
Понятно. Будем опускать… э-э-э… лучше скажем иначе. Будем обеспечивать спуск на грешную землю. Только сперва насчет царевны нужно уточнить, а то мало ли что?
— Васька, пособи!
— Морду бить будем? — топорща усы, предположил кот-баюн. — Разумеется, только в целях воспитания.
— Нет. Спасать.
— Эт зачем? Он, значицца, в нас кувшинами, избушку нервенной сделал — в клинику на реабилитационные курсы нужно отдавать, а мы помогай?
— Он царь.
— Тьфу на него!
— За спасение награду обещает.
— Я и говорю — нужно спасать. А большая?
— Кто?
— Награда.
— Написано: царскую благодарность и руку дочери.
— А про половину коня за царство там ничего не написано?
— Чего?
— Ну, полконя за царство!
— Наоборот. Полцарства за коня.
— Так написано?
— Нет. Про половину царства ничего нет.
— Жмот. Больно нужна нам его дочка. С этими прынцессами одно беспокойство. Крадут кто не лень.
— Так ты поможешь мне?
— А что надо?
— Кошкой поработать.
— Да ты че! — Поджав хвост и сделав глаза по полтиннику, кот-баюн поспешно попятился. — Ну повязала Аленка разок бантик, но это ни о чем не говорит…
— О чем ты?
— А ты?
— Я хочу обвязать тебя веревкой и забросить на корабль, чтобы потом подтянуть его к дереву.
— А… — воспрянул духом кот. — А я-то… Сказано — сделано.
Не прошло и часа, как мы приступили к реализации моей идеи.
Придерживаясь одной рукой за макушку дуба, я привстал и, удерживая кота-баюна за шиворот, раскачал его и перебросил через борт летучего корабля.
Со словами: «Не жди меня, мама, хорошего сына…» — Василий оказался на корабле.
Ослабив петлю, он пропустил бечевку через кольцо на палубе и осторожно спустил ее вниз. Следом пошла крепкая пеньковая веревка, вполне способная исполнить роль буксирного троса.
Крепко привязав корабль к дереву, я, поддерживаемый Троими-из-Тени, перебрался на корабль.
Кот-баюн с дотошностью налогового инспектора производил ревизию корабельного имущества, — пользуясь тем, что коронованный толстяк пребывал в бессознательном состоянии, — с целью определения вероятного размера вознаграждения.
— Василий!
— Да? — пересчитывая уцелевшие кувшины, ответил он.
— Верни корону, пожалуйста.
— Какую корону?
— Ту, которая была на царе.
— Каком царе?
— Вот этом. — Начиная терять терпение, я указал на толстяка, раскинувшегося в позе загорающего курортника.
— Не брал я никаких корон! Может, закатилась куда?
— А что это у тебя на шее?
— Где?
— Вот!!!
— А… это ошейник.
— Ага… Вот и положи его на место. Он чужой. И к тому же совершенно не твоего размера.
— Ну и ладно…
С показной брезгливостью сняв с шеи корону, он бросил ее под ноги, а сам занялся дегустацией напитков. Выковыряв из кувшина залитую воском пробку, он нюхнул, пригубил и жадно припал к горлышку.