Но я влюбилась в Рорна с первого взгляда. Пришла в нетерпение с первой секунды, как он коснулся моих пальцев. Осталась в его объятиях с той самой минуты, когда его губы впервые коснулись моих и я забыла, как дышать.
Навеки в его объятиях.
Даже когда он работал, я трудилась бок о бок с ним. Когда он тренировался, я тренировалась вместе с ним или наблюдала, пытаясь воссоздать его чудесный образ на пергаменте. Когда он путешествовал, я всегда его сопровождала, невзирая на расстояния и опасности.
За последние несколько лет все изменилось.
Медленный распад ничуть меня не насторожил. Я слишком хотела и дальше витать в облаках, растворяться в мечтах о будущем, с тревогой ждать, когда же понесу.
С тех пор как я мечтательной шестнадцатилетней девчушкой появилась с отцом на балу, Рорн Жад стал всем, что я знала и чего желала, и меня ни капли не заботили последствия. Я ни разу не задумалась, что всецело привязывать себя к одной душе – слишком опасно. Ведь у меня на то не было причин.
А потом, благодаря Рорну, их стало слишком много.
Теперь он пропадал где-то там, а я оставалась здесь. Наедине со всем, чем мы были когда-то.
Дни, что пролетали в мечтах, месяцы, полные лишь нашей близости и веры, что весь мир ждет у наших ног, поглотила тьма, когда старший брат Рорна, Гельвект, пал в битве при Костяной бухте. Гельвект с горсткой солдат попал в засаду, приветствуя в гавани тех, кого считал прибывшими с визитом чиновниками.
Мы ничего не подозревали. Мы не успели прислать подкрепление. Мы не успели их остановить.
Отряд из более чем пятидесяти смертных перебил почти всех существ, попавшихся им на глаза. Затем они разорили прибрежный город и разбили лагерь, чтобы подготовиться к походу в глубь нашей земли.
За окном, к которому я прислонилась головой, за бесконечной зеленью, что перемежалась деревнями и угодьями, простирались пустынные долины, заброшенные дома и разрушенный город, носивший столь меткое название. Увидев его впервые после того, как людские солдаты были повержены, я подумала, что кто-то, по всей видимости, знал все заранее.
Возможно, когда наши предки давали частям острова имена, они предвидели, во что со временем превратятся эти некогда просторные улицы и переполненные лавки.
И поэтому назвали его Могильником.
Ибо теперь он был выжженной землей и занесенными песком обломками, и кости многих душ оказались навеки погребены под руинами.
Предки точно это предвидели, думала я, стоя на песчаном холме в восемнадцать лет. Я только что вышла замуж, безумно, опасно влюбленная, и теперь, спустя буквально несколько недель, столкнулась со всем этим кошмаром и осталась потрясена до глубины души.
В имени было заключено пророчество.
Я не понимала, смеяться мне или плакать, или поддаться всему и сразу. Ведь на том же балу, где я впервые увидела своего принца, который так быстро стал королем, я также получила предостережение.
Когда колдунья с глазами и волосами алыми, как рубины, предрекла, что моей истинной любовью станет король-фейри, я ни разу не взглянула на старшего брата Рорна, короля Гельвекта.
Мое сердце уже знало. Это мог быть только Рорн. И потому я посчитала слова колдуньи волшебной судьбой, которой всецело отдалась.
Взамен я получила все – но в конце концов осталась гнить ни с чем.
По глупости я верила, что мы сможем жить как пожелаем. Две души, вольные искать приключений, скрываться от чужих глаз и любить. Я думала, что если Рорн однажды и наденет корону, то этот день настанет лишь тогда, когда мы оба будем готовы.
Дочь воина, я выросла мечтательницей. Отцу часто приходилось оставлять меня наедине с моими историями, рисунками и необузданным воображением. Как же я была наивна, что позволила сердцу умчаться вскачь так далеко.
Рорн и его самые доверенные лица, вернувшись с наступлением темноты, застали меня врасплох в тронном зале.
Их шаги замерли, и на меня уставились три пары глаз.
– Ваше величество, – произнес Роллинс и быстро поклонился. – Рад вас видеть.
Я вымучила слабую улыбку, и капитан махнул рукой в сторону дверей.
– Как раз направлялся в казармы.
Хэлторн, наш картограф и давний друг Рорна, сначала не последовал за ним, но вскоре тоже почуял растущее напряжение между королем и королевой, благоразумно извинился и ушел.
Мы остались вдвоем.
– Здравствуй, муж.
Рорн молча смотрел на меня. Загорелое лицо было покрыто потом и омрачено отголосками ярости.
– Нечего сказать?
Я постучала пальцами по золотой розе, украшавшей подлокотник моего трона. Нынче мы совсем редко сидели в этом пустом, бездушном зале, разве что во время официальных приемов.
Рорн развернулся к выходу.
«Все еще слишком взбешен», – предположила я.
– Это скоро пройдет. – Я ничего не могла с собой поделать, искушение оказалось слишком сильно. – Гнев. Скоро ты погрузишься в чудесный туман онемения. Может, даже сумеешь забыться, пусть лишь на мимолетные мгновения.
– Звезды милостивые, Астрантия. – Рорн рывком развернулся, по залу разлетелось эхо его яростных шагов. – Думаешь и дальше мучить меня ядом своих слов?
Подперев подбородок рукой, я провела пальцем по губам.
– Считаешь, что достаточно намучился за свои грехи, мой король?
Его гнев угас, брови сошлись на переносице.
– Я не это имел в…
– Хочу кое-что узнать.
Поднявшись с трона, я спустилась по ступенькам и встала перед Рорном. Его глаза вспыхнули, когда я протянула руку и прижала ладонь к его твердеющему стержню.
– Когда ты всунул свой восхитительный член в ту женщину, ты думал, будто я тебя прощу? – Я провела ногтем по твердокаменной выпуклости. – Думал, моя любовь к тебе так велика, что я с радостью приму твои жалкие оправдания?
Напрягшись, Рорн попытался отступить назад. Я стиснула его достоинство сквозь штаны, и он зашипел.
– Думаешь, можешь быть таким, как твой отец? Иметь любящую женушку и при этом творить за стенами башен все, что тебе заблагорассудится?
– Ты знаешь, что ничего такого я не думал, – процедил Рорн сквозь зубы. – И в мыслях не было.
– Ты прав, – согласилась я с натянутым смешком. Отпустив Рорна, я направилась к дверям. – Для подобных мыслей нужно хотя бы иногда думать обо мне.
Резкий порыв ветра с грохотом захлопнул двери тронного зала. Помимо перемещения, единственной магической способностью Рорна было управление воздухом – и его бесконечно раздражало то, что он получил в его понимании жалкие крохи могущества своего рода.
Рорн, разгоряченный, оказался прямо за моей спиной.
– Я так поступил ради нас. Ради тебя. Так признай уже, что лжешь, дабы причинить мне боль, лжешь, что якобы отдалась другому, и прекрати это.
– Прекратить что? – безразлично спросила я.
Рорн видел меня насквозь. Он схватил меня за бедра и развернул к себе.
– Наказывать меня. Отталкивать.
– Тогда не стоило давать мне повода. – Рорн вжал меня в дверь, и я толкнула его в грудь. – Отпусти.
Голубые глаза ярко вспыхнули, полные решимости.
– Никогда.
– Не смей даже думать…
Его рот завладел моим, прежде чем я успела договорить. Жестокие, настойчивые губы на несколько обжигающих мгновений лишили меня способности думать.
Я даже не представляла, что блаженство и пытка могут слиться воедино. Не представляла, пока не вспыхнула и не распалась на части под душераздирающе знакомыми прикосновениями, под требовательными руками на щеке и на бедре. Вкус Рорна, прохладная сладость, одновременно отравлял и возвращал к жизни.
Он был противоядием для истощенной души в моей груди, но он же был и причиной ее медленного угасания.
Огонь прокатился вверх по горлу, выплеснулся неукротимыми, язвительными словами, когда я все-таки вырвалась из его объятий:
– Прикосновение твоих губ не сотрет того, что делали другие.
Рорн застыл – и этого мгновения мне оказалось достаточно для того, чтобы раствориться в тумане, оставляя его в одиночестве, в попытках понять двойной смысл моей фразы.
8Астер
В горе нет ничего утонченного.
Оно сочилось сквозь стены, гнало меня наружу, но ни солнце, ни дождь были не способны что-либо изменить. Горе обесцвечивало все вокруг.
За те недели, что прошли с моего возвращения из Вордана, я обнаружила, что разбитое сердце может влиять на целый мир. Боль была столь велика, что даже те, кто меня окружал, временами замирали, чувствуя себя неуютно.
Тинон теперь наведывался ко мне реже. А когда все-таки заглядывал, я изо всех сил старалась обуздать чувства, чтобы он не каменел в ожидании новых отказов.
День сменялся днем, увлекая нас в будущее, слишком туманное, чтобы испытывать за него благодарность, и горе начало превращаться в нечто новое, но столь же смертоносное. Томление перемешалось с печалью, а печаль обернулась жаждой, которую я не могла утолить.
Я думала, что это пройдет. Ждала, что дни и ночи вдали от Тесака рано или поздно принесут мне что-то вроде облегчения. Вместо этого каждую минуту, каждый час и каждый день, ускользающий в пустоту, я варилась в одном и том же круговороте желания и грусти.
Стоя перед мольбертом и сосредоточенными мазками перенося на пергамент волчью гриву, я рассеянно гадала, не усилится ли нарастающее жжение в груди, когда сольется с медленно перетекающей болью в костях.
Я понимала, что рискую еще больше ранить Рорна, если он узнает, во что я погрузилась – в воссоздание своей мести. Я не осмеливалась рисовать лицо, длинные темные волосы, глаза цвета мха и полные, мягкие губы. Боялась перенести на пергамент ослепительную волчью усмешку и то, как от нее светился единственный глаз.
От самой мысли о подобном – увидеть его, когда я никогда больше не сумею сделать этого по-настоящему – у меня подкашивались колени, а легкие сжимались мною же созданными тисками.
Нет, это определенно была не попытка уберечь Рорна, тем более что он такого не заслуживал.