– Нет. – Рорн опустил руку. Зло всмотрелся и процедил сквозь зубы: – У моего брата не было сына.
– Не было сына, о котором знали бы другие, Рорн. – Я схватила его за запястье и взмолилась: – Подумай!
– Подумать? – Он выдернул руку из моих пальцев. – Я только и делал, что бесконечно думал о тебе с ним. За это, Астрантия, и за то, что он посмел заявиться сюда и сеять смуту среди моего народа, он лишится не только второго глаза.
– О, теперь и народ только твой? – отчаянно парировала я. – Так я и думала. Ты вернул меня сюда лишь затем, чтобы выставить на всеобщее обозрение и забрать у него.
Злой взгляд Рорна смягчился.
– Это неправда, и… – Зарычав, Рорн врезал кулаком в каменную стену рядом с моей головой и тут же отшатнулся. – Если хочешь доказать свою преданность этому королевству, если хочешь, чтобы я нашел в себе хоть какие-то силы тебя простить, молча сделай, что я велю, и вернись в свою сраную мастерскую.
Да, я переживала, но не настолько, чтобы нуждаться в его прощении.
– Мне не нужно твое прощение, Рорн. Он – моя половинка, – выпалила я, ведь больше ничего не оставалось. Ничего, что могло бы мне помочь. – Вот почему я, не колеблясь, так поступила. Вот почему я не могу дать тебе то, что ты хочешь, – призналась я тихо. – Даже если бы я сумела тебя простить.
– Довольно, – прохрипел Рорн, с каждой секундой бледнея все больше.
– Нет, он моя половинка, и если ты причинишь ему вред, если ты его убьешь… – Я сглотнула. – Ты прекрасно знаешь, что с тем же успехом можешь убить и меня тоже.
Рорн попятился. Скользнул по мне взглядом – и быстро зашагал прочь по коридору.
30Тесак
Темница была такой же тесной и убогой, какой я ее помнил.
Я пялился на камеру напротив той, где был заперт сам, не в силах забыть, как мать стояла там и смотрела на меня заплаканными глазами. В ее взгляде было столько боли, что с тех самых пор он преследовал меня во снах.
Мы не просили многого. Я так и вовсе ни о чем не просил. Но мать боялась, что сами мы не справимся. Поэтому и обратилась за помощью – ровно столько, чтобы мы выжили, пока она оплакивала свою половинку, с которым ей никогда бы не позволили жить вместе открыто.
Ей сказали, что это шантаж. Что само наше существование – угроза. И что рисковать нельзя.
– Ее звали Жизель, – сообщил я бедолаге, которому поручили меня караулить.
Тот не удостоил меня ответом, но очнулся от дремы, что сморила его на посту у двери.
– Мою мать. Может, ты ее помнишь. Короткие черные волосы, изможденное, но красивое лицо. В последний раз, когда я ее видел, – я отнял пальцы от лба и указал вперед, – она была в этой самой камере.
Волк-стражник напрягся, приоткрыл один глаз и уставился на меня с прищуром.
– Плевать я хотел на твои сраные истории. Так что будь добр, заткнись.
Я ухмыльнулся и продолжил:
– Какой-то трус выволок ее из той камеры, и знаешь, что она мне сказала, когда ее повели навстречу гибели? – И я добавил, прежде чем он успел выдать хоть слово: – Все будет хорошо.
Стражник промолчал.
– Но ничего не было хорошо, верно?
Я изобразил полный муки вздох, однако в груди действительно горело огнем. Я вспомнил тот момент, когда осознал, что больше никогда не увижу мать.
– Ее отвели в лес и зарезали. И больше о ней никто ничего не слышал. – Я пожал плечами. – Насколько мне известно.
Тогда волк заговорил:
– Тебя, вероятно, постигнет та же участь. Если повезет.
– Может быть, – задумчиво протянул я, поскольку не имел иного плана, кроме как убедить короля, которого я жаждал убить, отдать мне свою жену.
Рорн должен был сдохнуть. Я дважды упустил возможность утолить это желание. И хотя, исполнив его, я бы спокойнее спал по ночам, заполучить корону я не стремился. Я не хотел ничем себя связывать с этим жалким королевством.
Я всего лишь хотел их королеву. Найти способ ее удержать – этой мести мне хватит с головой.
– Или, может, я избавлю вас от бесхребетного королька, – добавил я, скорее предлагая, нежели угрожая. – Что скажешь?
– Скажу, что ты безумен и трындец как бесишь.
– Я всегда был малость… тронутым.
Волк фыркнул.
– Отец твой тоже.
Пошло дело.
Трещинка. Я продолжил ее расширять:
– То есть ты его знал.
Последовало многозначительное молчание. Я усмехнулся.
– А ты, часом, не задумывался, что бы он обо всем этом сказал?
– Мертвым мнения не положено.
Отец, которого я помнил, был столь же добрым и спокойным, сколь свирепым и вспыльчивым. Многими ночами я лежал без сна в ожидании его неизбежного возвращения на маленькую ферму, которую он приобрел для моей матери, узнав, что та носит под сердцем меня.
Пусть отец нас прятал, но он нас любил, и потому их с матерью ссоры никогда не длились долго. А то, как он отзывался об этом месте…
Теперь я все понимал. Все чувствовал. Гниль, что растекалась по коридорам холодной лаской. Бездушный камень, где с избытком водились призраки тех, кто встретил здесь несвоевременную и несправедливую смерть.
Отец часто повторял, что не хочет обрекать нас на жизнь во дворце, что это настоящее проклятие. А мать всегда боялась, что король нас попросту стыдился. Со временем, когда все больше фейри погибало, а ветер все чаще приносил гарь пылающих городов и деревень, она поняла, что намерения отца были благородными.
А я не знал, чему верить.
Пока на песке побережья Нодойи к моему лицу не приставили нож.
Той ночью я потерял глаз, но с тех пор узрел все как никогда ясно.
– Давай-ка предположим, что мнение у мертвых все-таки имеется, Дорал, – как ни в чем не бывало продолжил я. – В этом случае я бы подумал, что отец лишь укрепился в своих убеждениях. Это место – не что иное, как проклятая пустошь, сочащаяся ядом.
Стражник замер.
– Ты меня помнишь.
– Я помню все, – заявил я и, поднявшись, пинком распахнул дверь своей клетки.
Дорал мгновенно бросился ко мне – и наткнулся на кулаки, схватившие его за грудки.
– Так вот… – Я сжал хватку и процедил сквозь зубы: – Можешь либо попытаться меня остановить и влиться в сонм призраков, запертых в этой вонючей дыре, либо сходить отлить и просто-напросто не понять, каким, мать его, образом мне удалось ускользнуть от твоего бдительнейшего ока.
Ярко-голубые глаза Дорала превратились в щелочки, и он задрожал от желания обратиться.
– Я не знал, что Рорн сделает с тобой и твоей матерью. Гельвект был моим другом.
– А ты его подвел. Позволил этому надутому подобию короля выволочь его половинку из этой самой темницы прямо у тебя на глазах и ничего не сделал.
Волк заскрежетал зубами, и в его взгляде засверкали одновременно и гнев и сожаление.
– Я не знал, что он прикажет ее убить.
Мы оба понимали, что Дорал не сумел бы остановить Рорна, даже если бы догадался о его планах, – и поэтому не стал и пытаться.
– Сходи отлить, – повторил я тихо. – Я быстро вернусь, и никто не заметит, что меня не было.
– За исключением королевы, – стражник вскинул бровь. – Верно?
Я отпустил его и разгладил кожаные лацканы плаща.
– Твою мать, Дорал, на твоем месте я бы не лез не в свое дело.
Я мог бы стоять и смотреть, как она спит, пока небо не озарит подступающий рассвет, если бы она так не ворочалась на кушетке.
Лоб Астер блестел от пота. Губы приоткрывались, смыкались, кривились, будто место, куда она отправлялась во снах, приносило ей не меньше тревог, чем мир, который она ненадолго оставляла.
За исключением родителей, ничью чужую боль я не ощущал так сильно, как боль этой королевы, с которой нас связала сама судьба. Когда Астер смотрела на ковыляющего по залу мальца, у меня сжалось сердце.
Я с первого же взгляда понял, что он не ее сын, но все равно запаниковал. Жгучая вина накрыла меня с головой, когда я получше принюхался к детенышу, которого столь дерзновенно назвали в честь моего отца.
Все, через что прошла моя половинка…
Все, что она была вынуждена вынести ради этого прогнившего королевства, пока я не делал ничего, кроме как выплескивал ярость на других, полагая, что она просто предпочла мне своего паршивого муженька…
Дело обстояло куда сложнее.
Теперь я это понимал – и понимал, почему Астер так боялась мне все объяснить. Для любого другого мужчины попытка отнять жену короля равноценна смертному приговору и потому исключена.
К счастью для нас обоих, звезды решили, что никуда Астер от меня не денется.
Вдоль длинного ряда окон тянулись мольберты с незаконченными картинами. Недорисованные, заброшенные на разных стадиях, они все же меня поражали. Свет луны скользил по пергаменту, подчеркивая каждый мазок, выделяя каждый оттенок.
У дальней стены, перед высокими, наполовину заполненными полками, обнаружились еще сотни картин. Они лежали стопками, стояли, прислоненные к стене. Некоторые особенно привлекли мое внимание, и я принялся рыться, всматриваясь и принюхиваясь.
На картинах был изображен я.
Дрожащими пальцами я бережно положил их на место. Астер, посопев, громко всхрапнула и зашевелилась.
Я тихо пересек комнату и, опустившись на колени рядом с кушеткой, зажал своей половинке рот рукой.
– Шмелик.
Она широко распахнула глаза, и мою ладонь опалил ее выдох. Уже занимался рассвет, но я должен был увидеть Астер. Должен был убедиться, что, несмотря ни на что, она простила мне обман.
– Прости меня, – прошептал я и, наклонившись, уткнулся носом ей в шею. – Я был жестоким. Эгоистичным, высокомерным придурком. Думал, ты просто предпочла его. Я не знал…
Я выругался и скользнул губами по ее подбородку.
– Скажи, что ты меня простишь.
Отняв мою ладонь от своего рта, Астер поцеловала ее и прижала к щеке.
– Ты и не мог знать, потому что я слишком трусила, чтобы все тебе рассказать. – Она одарила меня мягкой, снимающей камень с души улыбкой. – Похоже, волк, секреты были у нас обоих.