И здесь же, в ветвях разлапистого дуба, растущего на краю поляны, засел Амальгар. Уже вечерело и прохладный ветерок, долетавший из леса, заставил мало что не закоченеть «короля франков». Под ним, привлеченные теплом его тела, ползали какие-то насекомые, над головой ухала невидимая сова, каждый раз заставлявшая Амальгара невольно вздрагивать от неожиданности. Решимость, владевшая им с самого начала пути, начала ослабевать: впервые за все это время Амальгар вдруг осознал, что даже не знает Лупа в лицо. Если он ошибется или промахнется, второго шанса у него не будет — и молодой король обливался холодным потом при мысли о возможных последствиях этой ошибки. Меж тем над поляной сгущались сумерки — и франк все хуже различал людей, мельтешившие вокруг костров и шатров. С наступлением ночи охотники возвращались в лагерь, — с окровавленной добычей, перекинутой через седло, со связками убитых птиц на поясах, в сопровождений свор лающих собак, — и Амальгар почти отчаялся высмотреть в этой толпе нужного человека.
Внезапно из лесу протрубил рог и на поляну выехал статный человек на белом коне. За ним следовало несколько всадников, везущих окровавленную добычу — тушу оленя, молодого кабанчика и нескольких птиц. Сердце Амальгара екнуло, когда он увидел как мужчина остановился перед большим костром и пламя осветило расшитое золотом облачение, много превосходившее богатством одеяния прочих охотников.
— Бог послал его величеству удачный день, — раздался подобострастный голос. Мужчина со смехом ответил что-то, но Амальгар уже не слышал, охваченный радостным возбуждением. Сердце колотилось так бешено, что молодой король испугался, что стук его услышал и на поляне: торопясь, он приподнялся на ветке и, что есть силы натянув тетиву, пустил стрелу. Одновременно король спрыгнул с коня — и у Амальгара захолонуло сердце, при мысли, что он промахнется. Но всадник вдруг будто споткнулся и тяжело повалился на руки подоспевших подданных. Стрела пробила ему шею- и Амальгар, в запале, успел пустить еще две стрелы, одна из которых тоже угодила в цель. Скатившись с дерева, молодой король опрометью кинулся через лес, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки и скользившую под ногами землю. В голове его билась одна-единственная радостная мысль: «Получилось!».
Он скатился в овраг, кинувшись к привязанному коню — и тут же замер, пораженный. Его скакун лежал на земле с разорванным горлом, а над ним, алчно вгрызаясь в тушу, стоял огромный черный волк. Вот он поднял окровавленную морду — и желтым огнем блеснули глаза. С коротким рыком зверь кинулся на Амальгара, но тот выхватил скрамасакс и ударил, почти вслепую. Волк взвыл, скакнул в сторону и исчез в кустах. Молодой король выскочил из оврага, ошалело оглядываясь по сторонам — и почти сразу услышал громкий конский топот. На лесной дороге вырос силуэт всадника и Амальгар, не разбирая дороги, кинулся в лесную чащу. Он успел пробежать около двадцати шагов, когда что-то с силой ударило его по голове и все вокруг поглотила тьма.
Между болотом и морем
— Краааа!!! — раздалось над головой и Бранвен инген Бели невольно вздрогнула при виде большой черной птицы, усевшейся на мачту драккара. Ворон, искоса глянув на женщину умным глазом, поворошил клювом в перьях и, издав очередной крик, сорвался с мачты, быстро скользя над свинцово-серыми волнами.
— Редко увидишь ворона в открытом море, — норманн Харальд подошел к королеве со спины, задумчиво рассматривая улетавшую птицу, — если бы я придерживался веры отцов, то решил бы, что сам Один благословляет наш поход. А что сулит внезапное появление ворона христианам?
Бранвен перевела взгляд с растворявшейся в тумане птицы на ярла Рогаланда, стоявшего возле нее в плаще из волчьей шкуры, наброшенной поверх кольчуги. Светлые волосы прикрывал шлем, увенчанный серебряной фигуркой волка, а на груди красовался золотой крест, усыпанный драгоценными камнями.
— Христиане считают дьявольским суеверием любые гадания, — сказала королева, — будь то крик совы или вороний грай. Не тварь, но Творец решает, кому и что суждено.
— Удобный бог, значит, — хмыкнул Харальд, — раз может заменить разом всех тварей, что предвещают беду или победу. Выходит, я все-таки не прогадал со сменой веры.
Он блеснул белыми зубами и Бранвен невольно улыбнулась в ответ. Харальд почти не скрывал, что крестился исключительно из корыстных побуждений: не по велению сердца, но лишь затем, чтобы отомстить и получить сильного союзника. В душе он оставался всем тем же язычником, да и среди его воинов крестились немногие, тогда как большинство продолжали демонстративно носить молоты Тора и иные языческие символы, с плохо скрытым презрением игнорируя робкие попытки священников Альбы проповедовать среди них. Впрочем, Бранвен, тайком советовавшейся с друидом Ноденса, подобное пренебрежение условностями даже нравилось. Как нравился и сам Харальд, — нагловато-красивый, отважный, точно знавший чего он хочет — и не брезгующий любыми средствами для достижения цели. В этом Бранвен, также тщательно готовившая свою месть, вполне понимала вождя северян.
Норманны немало помогли Утреду в этой войне — при взятии Эоворуика и после, в результате чего чуть ли не две трети владений Энгрифледы оказалась под властью короля Альбы. Однако попытка с налету взять Люнденбург кончилась неудачей: Сиксвульф, тэн Суссекса, оставленный Энгрифледой за главного в столице, сумел собрать фирд с оставшихся территорий и нанести Утреду несколько поражений. Меж тем в тылу захватчиков начались мятежи, да и в целом войско понесло немалые потери, из-за чего Утред счел за благо отступить. Тогда же Харальд предложил Утреду набрать еще норманнов, чтобы в новом наступлении атаковать Люнденбург уже с суши и с моря.
Харальд сам вызвался отправиться в Норвегию за новыми людьми — и Утред, поколебавшись, согласился на предложение ярла. Оба войска, — альбанское и норманнское, — должны были соединиться в Линдси: на родине Энгрифледы Утред собирался отыграться за свое поражение. Тогда же, король попросил ярла привезти Бранвен в Линдкелин: прилюдным провозглашением своей жены " королевой Линдси" Утред собирался еще больше унизить ненавистную язычницу, а также закрепить у новых подданных понимание что «Альба пришла навсегда».
Харальд вернулся осенью, во главе флота из почти полусотни кораблей, с отборными головорезами самого свирепого вида. Глядя на северян, вооруженных до зубов, с ног до головы увешанных языческими оберегами, жители Эдинбурга испуганно крестились, закрывая все окна и двери. Особенно пугающе выглядели рослые воины в волчьих шкурах, с татуировками волков на мускулистых руках и ожерелья из волчьих зубов на шеях. По-волчьи смотрели и их глаза — недобро, внимательно, хищно. Из оружия они имели короткие, обоюдоострые мечи, боевые топоры, а также странное приспособление, напоминавшее изломанный, заостренный с обеих концов, крюк на железной цепи, крепившийся к окованной металлом палке.
— Ульфхадны, люди-волки, — пояснил Харальд, явившийся во главе свиты, в которую входило с десяток таких «волков», во дворец королей Альбы.
— Они ведь даже не носят доспехов, — Бранвен с брезгливым недоумением глянула на полуголых воинов,- как они могут воевать?
— Могут и очень неплохо, — заверил ее Харальд, — кольчугу им заменяет дух волка, что овладевает ими во время битвы.
Бранавен не сразу решилась ступить на корабль, с подобным экипажем, однако главарь морских разбойников умел держать их в руках. Да и вообще, для дикаря из языческой глухомани, Харальд оказался разумным и в чем-то даже приятным человеком. Сейчас же Бранвен даже немного льстило, то, что такой мужчина оказывал ей красноречивые знаки внимания в пути — не переходя, впрочем, границ дозволенного в общении с замужней женщиной.
Вот только сама Бранвен как раз собиралась эти границы преступить.
Появление ворона взволновало ее куда больше, чем она могла себе позволить показать: уже второе знамение, предсказанное ей пророчеством друида, облеклось в плоть и кровь. Тогда же Бранвен и решила, что настала пора действовать.
Под мачтой драккара Харальда, специально для Бранвен, оборудовали что-то вроде шатра из нескольких шестов с натянутыми на них бычьими кожами — сверху и по бокам. Под кожами валялась тщательно выделанная овчина, на которую Бранвен, после долгих колебаний, все же решилась прилечь. Самый бедный селянин Альбы с презрением отверг бы такое «жилище», но по меркам норманнов даже такое пристанище на корабле выглядело запредельной роскошью. Как и закупоренный кувшин с аквитанским вином, что Бранвен захватила из дома.
— Говорят, что на своем корабле, любой капитан — король, — сказала она Харальду, — а коль уж я королева, то столь благородным особам нужно держаться друг друга. Вы пока не очень сведущи в нашей вере — может, сегодня вечером, я расскажу вам побольше?
— Почту за честь, Ваше Величество, — с понимающей усмешкой кивнул норманн.
Не привыкший откладывать дела на потом, Харальд, оказавшись под крышей из бычьих кож, уже после двух глотков вина приобнял Бранвен за плечи — и женщина не отстранилась от столь фривольного жеста, а наоборот с томным вздохом прильнула к ярлу. Когда же кувшин опустел, королева, совершенно голая, уже лежала на брошенном на овчину собственном одеянии, закинув ноги на мужские плечи, пока Харальд, мощно овладевал ею, сопровождая женские стоны довольным рычанием. До сих пор у Бранвен не имелось причин жаловаться на мужскую силу супруга, но рядом с молодым, полным сил норманном, владыка Альбы выглядел бледно. Харальд оказался столь же ненасытным, сколь и неутомимым — и лишь когда вконец измученная Бранвен взмолилась о пощаде, норманн неохотно слез с женщины. Встав, он напялил одежду и, не глядя на Бранвен вышел на палубу, оставив королеву мучатся раздумьями о том, верно ли она все рассчитала. В тревожных мыслях она уснула, — а проснулась от взволнованных криков. Наскоро одевшись, королева Альбы выскочила на палубу — и увидела как вокруг нее гребцы, что есть силы