Пять минут не прошло, слышу — поднимаются по лестнице. Ну, думаю по наивности, идут картины его смотреть. А картины эти всюду висят, даже в ванной.
Примерно через полчаса спускаются вниз, и я почуяла: что-то не то. Потом слышу — заспорили.
«Бога ради, Алан, не болтай ерунды, — говорит она сердито. — Любовь, — уже чуть не кричит, — я не знаю, что это такое. Единственно, кого я люблю, так это Руперта». Руперт — это ее свихнутый братец. А этот Алан прямо взбесился и как заорет. Уж такие слова говорил, что я и повторить не могу. Но она глазом не моргнула. «Никакой это не конец, дорогой, — говорит она. — Ты можешь по-прежнему получать то, что сию минуту получил наверху». Скажу вам, любезный, мне аж кровь в голову ударила. Так, говорю себе, Роуз Пенистен, твоя нога сегодня ступала здесь в последний раз. Мои ребята на этот счет строгие. Не хотят, чтобы я бывала там, где бесстыдство творится. Я уж хотела сразу уйти, мимо нее и этого Киркпатрика, и все ей в лицо сказать, но тут слышу — он говорит: «Ты доиграешься, Энн. В один прекрасный день я убью тебя».
И ушел, злющий-презлющий. Я слышала, как она ему вслед крикнула: «Не глупи, Алан, не забудь про вечер вторника».
— Вторника? — прервал ее Берден. — Не могла она иметь в виду прошлый вторник?
— А почему бы нет? Люди такие забавные, правда ведь, любезный? Взять хоть ее — деловитая и по многим статьям хорошая девушка. Собирала пожертвования для «Оксфам»[8], больных зверюшек, читала газеты от корки до корки и очень переживала за справедливость. И с этим Киркпатриком старалась по-человечески обойтись. Смешной мир, смешные людишки.
— А вы, значит, ушли от них?
— В тот же день. Только он удалился, она заглянула на кухню как ни в чем не бывало. И бровью не повела. Улыбается и говорит про ужасную погоду — мел, как не повезло ее бедняжке Руперту на девонширских болотах. Как-то у меня духу не хватило высказать ей, что я думаю о ее безобразиях. «Я у вас до конца недели, — это я ей сказала, — а потом увольняюсь. Мне у вас тяжело». И, честное слово, никогда ничего правдивее я не говорила.
— Вы работаете еще где-нибудь, миссис Пенистен? Например в Стоуэртоне?
— Нет, что вы, любезный. Себе дороже ходить в такую даль. Хотя мои ребята не отказались бы меня в своем фургоне туда возить. Думают о своей мамочке, внимательные. — Хозяйка проводила Вердена в холл, куда вышел один из ее сыновей, — он направлялся на кухню с пустой тарелкой в руке. Тарелку он бесшумно поставил на стол. Хотя он по-прежнему как будто не замечал матери, только отодвинул ее плечом в сторону, проходя через дверной проем, проглоченный ужин чуть улучшил его настроение, поскольку, обращаясь к Вердену, он мрачно заметил:
— Поганый вечер.
Улыбка миссис Пенистен лучилась любовью. Она убрала с дороги пылесос и открыла дверь навстречу порывистому ветру с дождем. Странно, но почти всегда льет по вечерам, подумал Берден. Идя по Глиб-роуд с опущенной головой и поднятым воротником, он размышлял над сложностью положения: какие же вопросы можно задавать Киркпатрику, если тело и другие подтверждения смерти отсутствуют, а есть только анонимное письмо.
6
В Кингсмаркхеме жили два человека по имени Джефри Смит — один в Стоуэртоне, второй в Сьюингбери. Единственный темноволосый имел рост шесть футов два дюйма; единственный молодой — ему еще не исполнилось тридцати пяти — имел светлую бороду; ни один не был обладателем черной машины. Поиск оказался бесполезным и не принес никаких результатов, так же, как обыск в доме Марголиса. Записки пропавшая не оставила, не обнаружилось никаких свидетельств грязной игры, если она здесь присутствовала.
— Кроме пяти сотен фунтов, — сказал Берден.
— Кругленькая сумма, чтобы идти с нею на вечеринку, — твердо сказал Вексфорд и с меньшей уверенностью добавил: — Выходит, мы напрасно обеспокоили Марголиса, Майк?
— А я не уверен, что он обеспокоился. Я не понимаю его, сэр. То кажется, он морочит мне голову, а через минуту ведет себя, как дитя малое. Я бы сказал, что, наверно, это и есть гениальность.
— Некоторые утверждают, будто между гениальностью и сумасшествием расстояние не больше лезвия ножа, другие называют гениальностью неисчерпаемую способность трудиться.
Берден, если что и понимал во всем этом, так это способность трудиться.
— Выглядит его работа так, будто он окунает кисть в краску и развозит ее по холсту до бесконечности, — у меня и у вас получается такая же картина на тарелке, когда мы съедим рыбу или чипсы с соусом, — сказал Берден. — Такая живопись выше моего понимания. Я бы назвал ее еще одним способом надувательства публики. Интересно, сколько они дерут за вход в галерею Тейт?
Вексфорд расхохотался.
— Нисколько, если не ошибаюсь. Вход бесплатный. — Он затянул тонкий блестящий лоскут, который называл галстуком. — Вы напомнили об одной фразочке Геринга: «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за пистолет».
Берден обиделся. Он вышел в коридор, ища на ком сорвать гнев. Брайант и Гейтс болтали с сержантом, но, едва завидели Бердена, сразу сделали вид, что заняты делом. Не так вел себя Марк Дрейтон. Он стоял чуть в стороне ото всех, уставившись себе под ноги, и, по-видимому, ушел в размышления, потому что даже не вынул рук из карманов своего шерстяного пальто. Вид черных волос Дрейтона, наползающих на подкладку капюшона, еще сильнее разозлил Бердена. Он решительно направился к Дрейтону, но не успел заговорить — молодой полисмен опередил его:
— Не могу ли я перемолвиться с вами словечком, сэр?
— Единственно, с кем вам необходимо перемолвиться словечком, — это с парикмахером, — отрезал Берден. — Если точнее — то шестью: «Снимите покороче сзади и с боков». — Лицо Дрейтона оставалось бесстрастным, в глазах светился ум. — Ну, что вы имеете сказать мне?
— Думается, мы должны проявить интерес к одному объявлению в витрине Гровера. — Дрейтон вынул из кармана тоненькую записную книжечку, открыл на нужной странице и прочитал вслух: «Спокойная комната в уединенном месте сдается на вечер. Подойдет для студента и любого другого человека, желающего побыть в тиши. Неразглашение гарантируется. Обращаться по адресу: Чартерис-роуд, 82, Стоуэртон».
Ноздри Вердена сжались от омерзения. Дрейтон не несет никакой ответственности за это объявление, сказал он себе, он лишь обнаружил его. То, что он обратил на объявление внимание, говорит только в его пользу. Но почему-то Вердену казалось, что нечто в этом роде дурно пахнущее, что обычно творится в подозрительных закоулках, — должно непременно прилипать к Дрейтону, быть в его стиле.
— Опять Гровер? — удивился Вексфорд, когда Берден и Дрейтон рассказали об объявлении. — Очередное мошенничество, так, что ли? В прошлом году Гровер занялся сомнительными книжонками. Он устраивает нам здесь что-то наподобие лондонской Чэринг-Кросс. — Вексфорд негромко фыркнул. Берден невольно ждал, что Дрейтон отзовется на этот смешок. Парень — тот еще льстец. Однако смуглое лицо Дрейтона было непроницаемо. Берден сказал бы, что молодому человеку стыдно, хотя не мог придумать никакого объяснения его стыду.
— Помните, все школьники обзавелись ножами с пружинным механизмом? Мы знали, что это дело рук Гровера, но поймать его с поличным так и не сумели. А эти журнальчики из-под прилавка! Что бы вы сказали, если бы ваша дочка читала такие? — обличал Берден.
Вексфорд пожал плечами:
— Они не для дочерей, Майк, скорее для сыновей, и совсем не для того, чтобы их читать. Прежде чем мы организуем тут комитет борьбы за чистоту нравов, давайте подумаем, как поступить с этим объявлением. — Он в раздумье остановил взгляд на Дрейтоне. — Вам карты в руки, Марк. — Вердену не понравилось, что старший инспектор называет Дрейтона — это он делал крайне редко — по имени. — Вы великолепно подходите для роли.
— Роли, сэр?
— Мы даем вам роль студента, желающего побыть в тиши. — Как, инспектор Берден? — Продолжая разглядывать Дрейтона, Вексфорд добавил: — Я не вижу, кто еще из нас мог бы подвизаться в роли дамского угодника.
На стук в дверь никто не отозвался. Дом был угловым, его фасад выходил на Чартерис-роуд, боковая стена, вдоль которой тянулась невысокая ветхая изгородь, — на Спарта-Гроув. Пока Берден ждал в машине, Дрейтон прошел вдоль изгороди до самого ее конца и обнаружил проход, устроенный между задними ограждениями садов. Из прохода дом и его сад были скрыты каменной стеной выше человеческого роста, но в ней оказалась калитка, запертая, но с просветами между неплотно пригнанными досками, — через щели Дрейтон смог рассмотреть сад дома номер восемьдесят два. На веревке, натянутой между стеной и крюком над задним окном дома, висел мокрый ковер, вода капала с него на кирпичную дорожку.
Дому было лет семьдесят-восемьдесят, но от соседних он выгодно отличался своей ухоженностью и аккуратностью. Двор подметали, чистые деревянные вилы стояли у стены, задний приступок был побелен. Свежие чистые занавески висели на всех окнах. Дрейтон принялся обследовать окна, и внезапно занавески на одном из них, вероятно окне задней спальни, слегка раздвинулись, и в образовавшемся просвете появилось маленькое морщинистое личико. Дрейтон поставил ногу на выступающий камень и подтянулся — его голова и плечи оказались над поросшим травой верхом стены. Коричневатое обезьянье личико все еще торчало в окне. Приглядевшись, Дрейтон заметил в глазах этого обитателя дома ужас, сверх всяких пропорций к преступлению, в котором, по предположению Дрейтона, могли быть замешаны обитатели дома, или к воздаянию за это преступление. Но тут занавеску задернули, и Дрейтон вернулся в автомобиль.
— Внутри кто-то есть, — сообщил он Вердену.
— Не сомневаюсь в этом. Кроме того, что мы не имеем права врываться в дом силой, сам по себе шум повредил бы расследованию, вы согласны?
Вдоль Спарта-Гроув стояло еще два или три десятка автомобилей. С этой стороны улицы не было ни гаражей, ни даже места для них.