Его Глисон ругать не стал. То есть он вообще не сказал ему ни слова. Он просто задержал взгляд на Манчини на пару секунд дольше обычного, и, по-видимому, глаза его испускали какие-то неизвестные уменьшительные лучи, потому что я, глядя на Манчини, увидел, как этот бугай-нападающий вдруг стал сморщиваться, сморщиваться, пока не превратился в карлика.
Удовлетворенный эффектом, Глисон выключил свое уменьшающее излучение и посмотрел на своего старого приятеля Магнума.
– У защиты есть что добавить?
Магнум встал во весь рост и сказал очень уверенным тоном: «Да, ваша честь», а затем очень подробно описал все происшествие. Речь у него вышла гладкая, уверенная и вместе с тем логичная – что повергло, блин, меня в полное отчаяние, потому что ситуация была совсем не та, в которой правду говорить легко и приятно, особенно когда Магнум перешел к той части, где излагал, что лишь неисправность вертолета помешала мне вернуться до начала «комендантского часа». И вот тогда Глисон на него накинулся:
– Итак, советник, вы хотите сказать, что вашего клиента оправдывает то, что он надеялся выйти сухим из воды?
– Э-э-э… не совсем так, – ответил Магнум, а я подумал: «Вот черт!»
Как, твою мать, мог судья, который никогда в жизни не нарушил ни одного закона, так быстро рассортировать по полочкам всю эту галиматью? Каковы теперь шансы?
Магнум сделал еще одну попытку защитить меня, вывалив еще некоторое количество полуправдивых фактов и дерзновенных предположений (с учетом моего послужного списка) о моем будущем поведении под домашним арестом. Но я его уже не слушал. Я и так знал, чем все закончится и где закончу я. Уж точно не дома.
Под конец было несколько моментов тишины. Я подавлял в себе желание обернуться и посмотреть на мою любимую зрительницу. Она думала, что пришла посидеть на скучных слушаниях, а вышло так, что ей сейчас предстоит увидеть, как человек, отдавший десять миллионов долларов за освобождение под залог, своими руками это освобождение аннулирует!
Глисон начал говорить, и я знал, что он произносит английские слова, но почему-то не понимал их. Его голос звучал как у усатого учителя из мультиков Чарли Брауна. У меня кружилась голова, я чувствовал, что меня сейчас вырвет. Вся комната кружилась вокруг меня, как ярмарочная карусель.
Потом я услышал, как Глисон говорит «Не… и не… Я не одобряю этого… разобраться, в чем тут дело… вопиющее нарушение… вертолет… где… он добыл наличные…» А затем опять Чарли Браун: «Шурум-бурум… трали-вали… шурум-бурум…», и потом: «Таким образом, я отправляю обвиняемого в тюрьму». Следующее, что я осознал, это как Магнум говорит: «Отдай мне свои часы, деньги и ремень тоже».
У меня оставались лишь считаные секунды свободы, и мысли мои немедленно обратились к детям. Предполагалось, что сегодня вечером я возьму их у Надин. Такая вот тоска. Я опять их потерял. Когда я снял часы, то сказал Магнуму твердо:
– Тебе надо позвонить Надин как можно быстрее и рассказать ей, что случилось. Передай ей, что я не знаю, когда смогу позвонить, но пусть поцелует за меня детей и скажет, что я их люблю. И что всегда буду их любить.
– Я этим займусь прямо сейчас, – ответил он. – Мне жаль, что так вышло.
– Не так жаль, как мне, – тихо сказал я. – С этим можно что-нибудь сделать?
– Не сейчас, – покачал он головой. – Нам надо дать Глисону время успокоиться. Много времени.
– Много времени – это сколько? – уточнил я.
– Как минимум несколько месяцев, а может, и больше.
Тут же возле меня оказался человек с оттопыренной подмышкой куртки. Он сказал довольно мягко:
– Вы не проследовали бы со мной, сэр?
– А что, у меня есть выбор? – спросил я с нервной улыбкой.
– Боюсь, что нет, – ответил он и, положив мускулистую руку мне на плечо, аккуратно повел меня в направлении секретной двери в глубине зала.
Я сделал несколько шагов, повернулся к Магнуму и сказал:
– Черт! Тебе надо позвонить Юлии! Она в отеле «Четыре сезона». Я сказал ей, что вернусь через час.
– Сделаю, – ответил он спокойно. – Сразу, как только разберусь с Надин.
– Номер снят на мое имя, – крикнул я через плечо.
И я ушел. Я прошел через дверь и обнаружил себя в малоизвестной части здания на Кэдман-плаза, 225, где были камеры, флуоресцентные лампы и отчаявшиеся люди. У этой части не было имени, но я уже был тут однажды и почти не замерз тогда до смерти. И вот я вернулся.
Как всегда, мне некого было винить, кроме себя.
Глава 25Неизбежность
Девять этажей Городского центра временного содержания возвышались в мрачном углу Бруклина, в зловещем здании, при одном взгляде на которое проезжающие мимо водители поеживались. Это здание, находившееся милях в двух к югу от федерального суда, окруженное высоченной стеной с колючей проволокой и прожекторами, занимало целый городской квартал и, казалось, высасывало из окрестного воздуха все жизненные силы.
Судебные приставы оторвались по полной, таская меня из камеры в камеру, из одного бетонного коридора в другой бетонный коридор, из полицейского фургона в приемник. Меня заковали и вытолкнули в стадо других заключенных, как корову, и все это время – то ли случайно, то ли так и было задумано – средняя температура в помещениях не превышала температуру на поверхности Плутона.
Но самое худшее было позади.
После того, как, сняв с меня одежду вместе с последними остатками человеческого достоинства, мне велели поднять вверх член и мошонку, нагнуться и покашлять, я, наконец, с шиком прибыл в камеру – то есть оказался в помещении без окон, без внутренних перегородок и полном отчаяния. Оно называлось Блок 7-Н и размещалось на седьмом этаже с северной стороны здания. Я сидел на тонком матрасе, болтая с моим новым сокамерником, Мингом, который сидел рядом. Вид у него был неважный – этот тридцатилетний китаец выглядел как шестидесятилетний призрак.
– Я правильно тебя понял, – недоверчиво переспросил я, – ты за шесть лет ни разу не видел солнца? В это немного трудно поверить, Минг.
Минг пожал тощими плечами, к которым были присоединено некоторое количество не менее тощих частей тела, и ответил с сильным акцентом:
– Не шесть лет, шесть с половиной лет. Судья говорить, я могу сбежать, так что он не разрешить под залог.
– Мать твою! – пробормотал я. – Так мы что, отсюда выходить не будем?
Минг отрицательно покачал головой:
– Только эта комната. Все делать здесь.
Черт, неужели кому-нибудь непонятно, что если растениям нужен дневной свет для жизни, то и человеку – тоже? Видимо, да. С упавшим сердцем я принялся исследовать комнату. Это было обширное помещение, где-то шестьдесят на сорок футов, где при полной загруженности могли разместиться 106 обитателей – то есть арестованных. Здесь же им предстоит жить, как в бараке, многие месяцы и даже годы подряд и совершать все действия – есть, спать, мочиться, испражняться, принимать душ, чистить зубы – под мертвенным светом флюоресцентных ламп. Так как в поле зрения не было никаких перегородок, я мог из одного конца отсека ясно видеть другой.
Не то чтобы там было что разглядывать – только море металлических двухъярусных нар и пластиковых стульев с низкой спинкой, а на фоне всего этого виднелись шесть брутального вида унитазов и три замызганных душа. В центре помещения стояла пара дюжин закусочных столиков из нержавейки, полуразвалившийся стол для пинг-понга, полудохлая микроволновка, древний тостер; на торчавших из потолка кронштейнах висели три цветных телевизора. Помимо приема пищи, закусочные столики использовались также для просмотра телевизоров (в наушниках), для игры в шахматы, в шашки, в карты, а у выходцев из Доминиканской Республики также и в тюремную версию домино, в которой нужно обязательно с грохотом шмякать кости о стол, бормоча при этом бессвязные ругательства на ломаном испанском.
Вот и все, что мог предложить блок 7-Н, если только не брать в расчет главную его достопримечательность – три платных телефона, привинченных к бетонной стене рядом с постом охраны, где постоянно сидел надзиратель за деревянной стойкой, держа палец на тревожной кнопке. Эти таксофоны были отдушиной отсека, местом, где арестанты, большинство из которых были черными или латиноамериканцами (белых и азиатов тут было меньше десяти процентов), могли хоть как-то связаться с внешним миром. С утра до ночи, выстроившись в очередь человек по шесть, они ждали возможности поговорить со своими любимыми, которые, вероятно, с каждым днем любили их все меньше и меньше. Моя койка находилась как раз рядом с телефонами.
И вот я сидел теперь на ней подле Минга и пытался все это осмыслить.
У него была прекрасная улыбка, очень добрая. Трудно было представить себе, что передо мной героиновый дилер из китайской мафии, этакий улыбчивый головорез, который однажды сжег заживо своего конкурента, а потом поджаривал над его догорающими останками свиные ребрышки.
– Так что там с телефонами? – спросил я Безжалостного Минга.
– Только звонки за счет вызываемого абонента, – ответил он.
Три арестанта протрусили мимо нас гуськом. Они нескладно крутили бедрами и преувеличенно размахивали руками. «Спортивная ходьба», – решил я. Как и на всех здешних обитателях, на них были серые тренировочные штаны, белые футболки, белые тапочки, а в уши воткнуты наушники. Минг и я наклонились вперед и проводили их взглядом. Я спросил:
– Что они делают?
Минг пожал плечами:
– Спортом занимаются. Ходят кругами весь день. Время проводят.
«Любопытно», – сказал я себе. На самом деле, проведя только пять минут в блоке 7-Н, я уже понял, что моим главным врагом будет не кто-нибудь из арестантов, а арестантская скука. И действительно, в отличие от федеральных тюрем, где имеется масса всяческих занятий и царит насилие, в федеральных центрах временного содержания нет ни особого насилия, ни развлечений. Тут вас просто морят скукой до смерти.
– Тут что, и драк не бывает? – спросил я Минга.