– Хорошо, Грег, когда закончишь юридическую школу и сдашь в штате Нью-Йорк экзамен на адвоката, тогда ты будешь отвечать за все магнитофонные записи! – Он иронически хмыкнул. – Но пока что за них отвечаю я!
И снова нажал на кнопку перемотки.
Было уже почти одиннадцать часов вечера, и до суда над Гаито оставалось меньше месяца. Вот уже шесть недель, начиная с Дня труда, мы с утра до глубокой ночи «уточняли» расшифровки магнитофонных записей. Это был мучительный процесс, мы втроем сидели в подвале дома номер 26 по Федерал-плаза, слушали записи и редактировали распечатку, которая очень быстро превращалась в самую точную расшифровку в истории права.
Алонсо, безусловно, был хорошим человеком, хотя таким нервным, что я был уверен – однажды он на нервной почве просто сделает слишком много глубоких вдохов подряд и перестанет дышать. Все называли его Алонсо. По какой-то причине он принадлежал к той категории людей, которых никогда не называют по фамилии. Мне не посчастливилось познакомиться с родителями Алонсо (по словам Магнума, они были богатыми аргентинскими аристократами), но я готов поспорить, что они тоже называли его Алонсо с того самого момента, когда он появился на свет из утробы матери.
Алонсо нажал кнопку «стоп» и сказал:
– Ну хорошо, откройте страницу 47 расшифровки номер 7-Б и скажите мне, что вы об этом думаете.
Мы с Одержимым устало кивнули, наклонились вперед и начали вслед за Алонсо перелистывать текст расшифровки – книгу толщиной в добрых четыре дюйма. Наконец все мы добрались до страницы 47, и Алонсо нажал кнопку «воспроизведение».
Сначала было слышно только низкое гудение, затем какой-то треск, а затем раздался мой собственный голос, который всегда казался мне странным в записи: «Поручать Джеймсу Лу везти мой миллион долларов в Европу рискованно, – говорил я, – а что, если его задержат на таможне?»
Зазвучал голос Шефа: «Да ну, ты что? Не волнуйся! Джеймс знает, что делает. А тебе надо знать только то, что деньги будут доставлены. Ты даешь их ему, он передает их твоим людям, и бадабип, бадабоп, бадабуп… фьюить, – тут последовал резкий хлопок в ладоши, – все будет сделано. Нет никаких…»
Алонсо снова нажал кнопку «стоп» и медленно покачал головой, как будто услышанное глубоко взволновало его. Одержимый выпучил глаза, готовясь к новому удару. Я тоже напрягся. Через некоторое время Алонсо пробормотал:
– Он все время использует слово «фьюить», – тут он испустил один из своих глубоких нервных вздохов, – я не понимаю.
Одержимый покачал головой и тоже вздохнул.
– Алонсо, мы уже это обсуждали. Это просто значит «вот и все». Фьюить! Вот и все.
Одержимый с отчаянием в глазах посмотрел на меня.
– Верно я говорю?
– Ну более или менее, – кивнул я.
– «Более или менее», – возгласил Алонсо, торжествующе подняв палец, – но не «точно»! В зависимости от контекста это слово может означать что-то другое.
Он поднял брови и взглянул на меня.
– Верно я говорю?
Я медленно и устало кивнул.
– Да, может. Иногда он использует его, когда хочет четко продумать историю для прикрытия. Он говорит «фьюить», когда хочет сказать: «Ну теперь, когда мы сотворили новые фальшивые документы, власти никогда не смогут ни в чем разобраться!» Но в большинстве случаев он имеет в виду именно то, о чем говорил Грег.
Алонсо недоверчиво поднял плечи.
– А что насчет хлопка? Как он влияет на смысл слова «фьюить»?
Одержимый обмяк, словно подстреленное животное.
– Мне нужно передохнуть, – сказал он сквозь зубы, вышел, не произнеся больше ни слова, из комнаты для опроса агентов и тихонько закрыл за собой дверь, злобно бормоча себе что-то под нос.
Алонсо посмотрел на меня и пожал плечами:
– Нам всем непросто, – заметил он.
Я согласно кивнул.
– Особенно Гаито. Не могу поверить, что он выходит с этим в суд. В этом нет смысла.
– Я тоже не понимаю, – согласился тот, – вряд ли когда-либо мне встречалось более бесспорное дело, чем это. Для Гаито это самоубийство. Кто-то дал ему очень плохой совет.
– Ну да, например, Бреннан, – ответил я, – наверное, это он.
Алонсо снова пожал плечами.
– Я уверен, что он имеет к этому какое-то отношение, но дело не только в нем. Рон Фишетти – один из лучших адвокатов по таким делам, и я не верю, что он позволил бы Гаито так поступить просто потому, что Бреннан дал подобный совет. Мне кажется, мы чего-то не знаем. Понимаете, о чем я?
Я медленно кивнул, подавив в себе желание сказать ему, что я на самом деле об этом думал: Голубоглазый Дьявол собирался подкупить одного из присяжных. Гаито требовалось только это: если один присяжный воздержится, то Глисону придется прекратить процесс.
Конечно, у меня не было никаких доказательств, но подобные истории рассказывали о Голубоглазом Дьяволе уже много лет – и в этих историях исчезали улики, свидетели отказывались от показаний, судьи принимали удивительные решения в его пользу, а представители прокуратуры выходили из процесса прямо перед его началом. Но я оставил свои мысли при себе и только сказал:
– Я думаю, что Фишетти постарается сосредоточиться на мне, а не на фактах. Если он сможет внушить присяжным настоящую ненависть ко мне или, еще лучше, презрение, то тогда они оправдают его из принципа.
Я пожал плечами.
– Так что он постарается представить меня наркоманом, любителем шлюх, лжецом, прирожденным обманщиком – ну, в общем, скажет обо мне все хорошее.
Алонсо покачал головой.
– Ему это не удастся, потому что я сделаю это раньше него. Не воспринимайте это как что-то личное, но, когда мы придем в суд, я буду очень суров с вами. Ничего не смягчу, особенно в том, что касается вашей личной жизни.
Он наклонил голову.
– Понимаете, о чем я?
Я грустно кивнул:
– О том случае с Надин на лестнице.
Он кивнул в ответ:
– И о том, что случилось после этого с вашей дочерью. Я вытащу все-все темные истории. И вы не должны пытаться ослабить впечатление от них или как-то их объяснить. Вы просто будете говорить: «Да, я столкнул свою жену с лестницы» или «Да, я выбил ворота гаража машиной, в которой на переднем сиденье сидела моя не пристегнутая ремнем дочка». Поверьте мне, если вы попытаетесь уменьшить свои проступки, то Фишетти во время перекрестного допроса сделает новую дырку у вас в заднице. Он сразу же скажет: «Так значит, мистер Белфорт, вы утверждаете, что на самом деле не ударили свою жену так, что та упала с лестницы, потому что она стояла только на третьей ступеньке. Но минутку, мистер Белфорт, вы ведь не просто ударили ее, вы столкнули ее, а это совсем другое дело. Так что из ваших слов можно сделать вывод о том, что мужчина имеет право столкнуть свою жену с трех ступенек, а потом, находясь под воздействием кокаина и метаквалона, поставить под угрозу жизнь своей дочери, бросив ее на сиденье своего „мерседеса“ ценой в девяносто тысяч долларов и выбив машиной ворота гаража».
Алонсо улыбнулся.
– Представляете себе?
– Да, представляю и совсем этого не хочу.
– Никто из нас этого не хочет, – согласился он, – но таковы факты, с которыми мы имеем дело.
Я покорно кивнул, а Алонсо продолжил:
– Но есть и хорошая сторона. Мы сможем рассказать, как вы прошли реабилитационный курс и избавились от зависимости. А потом вы расскажете, как теперь ходите в школы и рассказываете детям о вреде наркотиков.
Он ободряюще улыбнулся.
– Уверяю вас, если вы будете вести себя честно, то все будет в порядке. Наркомания – это болезнь, и люди простят вам ее.
Он пожал плечами.
– Вот если бы любовь к шлюхам тоже была болезнью, тогда у нас все было бы в порядке.
Тут он засмеялся.
– Смешно, правда?
– Да, – ответил я с улыбкой. Чертов истерик! Мне придется подтвердить под присягой, что я переспал с тысячей шлюх всех видов и размеров. Вопрос заключался только в том, попадет ли это в газеты. «Нью-Йорк пост» просто обожает подобные грязные истории.
Алонсо вытащил из кармана штанов запечатанную пачку «Мальборо» и дешевую одноразовую зажигалку.
– Знаете, я нечасто нарушаю закон – но несмотря на то, что в этом здании курение запрещено, я все-таки закурю.
Так он и поступил, делая маленькие, неглубокие затяжки, как будто хотел сказать:
– Я вообще-то не курю, я делаю это только в состоянии стресса.
Я молчал и не мешал ему курить. Я понимал, что для него было важно доставить себе простое мужское удовольствие, не отвлекаясь на пустую болтовню. Мой отец, один из величайших курильщиков всех времен и народов, много раз объяснял это мне. «Сын, – говорил он, – если уж я хочу убивать себя этими чертовыми раковыми палочками, то по крайней мере, ради бога, дай мне, блин, возможность убить себя спокойно!»
Тут Алонсо улыбнулся мне и спросил:
– Ну, Джордан, а как вообще ваши дела?
Я наклонил голову и какое-то время просто смотрел на него.
– Как мои дела? – переспросил я. – Вы издеваетесь, Алонсо?
Он опустил уголки рта и медленно покачал головой.
– Вовсе нет. Я просто хочу знать, как у вас дела.
Я покачал головой.
– Ну, мне уже давно никто не задавал такой вопрос, так что я должен подумать, прежде чем ответить.
Я сделал крошечную паузу, а потом сказал.
– Я в полной заднице. А как ваши дела, Алонсо?
Он не обратил внимания на мои последние слова и сказал:
– Все наладится, дайте только время. После суда мы сможем попытаться снять браслет с вашей ноги.
И после короткой паузы:
– Я уверен, что Глисон даст разрешение после того, как услышит ваши показания. Просто нужно, чтобы он понял, как сильны ваши угрызения совести.
Я кивнул.
– Меня мучает совесть. Сильнее, чем вы можете себе представить.
Он тоже кивнул.
– Я знаю. Я достаточно долго занимаюсь своей работой, чтобы понять, когда человек оказывается в по