месяц! — и этот рост все ускорялся. Но с оперативной точки зрения Стив не справлялся — производство и поставки сильно отставали от темпов роста продаж. В результате его компания имела плохую репутацию у магазинов, поскольку задерживала поставки обуви. По настоянию Стива я даже всерьез подумывал о том, чтобы переместить свой офис в Вудсайд, Квинс, где находилась штаб-квартира «Стив Мэдден Шуз». Оказавшись там, я делил бы офис со Стивом. Он занимался бы творческой стороной бизнеса, а я — деловой.
Но я не стал говорить об этом Дэнни.
— Так я и не говорю, что у него голова не на месте, — парировал я, — но теперь, когда акции у нас, ему будет гораздо проще принимать правильные решения. Деньги заставляют людей делать странные вещи, Дэнни. Потерпи немного, сам все скоро поймешь.
В час пополудни я позвал к себе Джанет для ободряющей беседы. В последние дни она выглядела очень расстроенной, а сегодня, казалось, и вовсе была на грани слез.
— Послушай, — сказал я ей тоном отца, разговаривающего с дочерью, — тебе есть за что благодарить судьбу, детка. Я не говорю, что у тебя нет причин для огорчения, но ты должна смотреть на это как на новое начало, а вовсе не конец. Мы все еще молоды. Может быть, на несколько месяцев мы сильно сбавим обороты, но потом двинемся вперед под полными парами. — Я ласково улыбнулся. — А пока будем работать у меня дома, и это замечательно, потому что я считаю тебя членом своей семьи.
— Я знаю, — всхлипнула Джанет, — просто… я здесь с самого начала, и на моих глазах вы создали эту фирму из ничего. На моих глазах совершалось это чудо. В первый раз я почувствовала себя… («любимой?» — пронеслось у меня в голове)… не знаю… Когда вы вместо моего отца вели меня к алтарю… я…
И тут она, не выдержав, истерически разрыдалась.
Господи Иисусе! Что я опять сделал не так? Я хотел утешить ее, и вот теперь она плачет. Нужно позвонить Герцогине! Она знает, что надо делать в таких ситуациях. Может, она примчится сюда и отвезет Джанет домой, пусть это и займет много времени.
Не зная, как поступить, я подошел к Джанет и бережно обнял ее. Потом сказал с бесконечной нежностью в голосе:
— Нет ничего плохого в том, что ты плачешь, но не надо забывать, что впереди еще очень много хорошего. Рано или поздно «Стрэттон» прекратит свое существование, это лишь вопрос времени. Но поскольку мы уходим из фирмы сейчас, нас всегда будут помнить на вершине успеха. — Я улыбнулся и добавил в голос радостного оптимизма. — Сегодня вечером мы с Надин обедаем у моих родителей, и мы возьмем с собой Чэндлер. Я хочу, чтобы ты тоже поехала с нами. Договорились?
Джанет улыбнулась — улыбнулась, подумав о том, что увидит Чэндлер, — и я не мог не задуматься о том, как же мы живем, если покой и умиротворение нам может принести только чистота и невинность ребенка.
Я уже добрых пятнадцать минут произносил свою прощальную речь, когда мне вдруг стало ясно, что это речь на моих собственных похоронах. В этом был свой плюс — у меня была уникальная возможность своими глазами увидеть реакцию всех пришедших на мои похороны.
Вы только посмотрите, как они слушают, ловя каждое мое слово! Как много восторженных лиц, горящих глаз… мускулистых торсов, подавшихся вперед. Каким бешеным восторгом горят глаза девушек-консультантов с пышными светлыми волосами, восхитительными глубокими вырезами и, конечно же, роскошно вылепленными чреслами. Наверное, мне следовало бы внедрить в их подсознание мысль о том, что каждая из них должна до конца своих дней изнывать от неутолимого желания сделать мне минет и до последней капли проглотить самую суть моего мужского естества — мое семя.
Боже, какой же я извращенец! Даже сейчас, посередине прощальной речи, мой мозг бешено работал в параллельном режиме. Мои губы двигались, произнося слова благодарности стрэттонцам за пять лет неослабевающей преданности и обожания, а мозг задавался вопросом, не маловато ли я трахнул девиц, работавших в моей фирме. Что значили эти мысли? Это какой-то личностный порок? Или же вполне естественно хотеть трахнуть всех? В конце концов, какой смысл в обладании властью, если не пользоваться ею для совокупления? Честно говоря, я пользовался этим аспектом власти не так часто, как мог бы; во всяком случае, тут мне было далеко до Дэнни. Стану ли я жалеть об этом когда-нибудь? Или же я прав и поступал правильно, как взрослый ответственный человек?
Все эти странные мысли носились в моей голове со свирепостью пятибалльного торнадо, в то время как изо рта без всякого сознательного усилия с моей стороны потоками лились своекорыстные, но мудрые слова. И тут я почувствовал, что мой мозг катится не по двум дорожкам, как всегда, а даже по трем! И это было чертовски удивительно.
На третьей дорожке шел внутренний монолог, анализирующий извращенную природу второй дорожки, где рассматривались все «за» и «против» орального секса с девушками из «Стрэттон». Тем временем по первой дорожке непрерывным потоком лились умные слова прощальной речи, обращенной к стрэттонцам. Откуда брались эти слова? Возможно, из той части мозга, которая работала независимо от сознательных усилий, а может, просто по давней привычке. Ведь за последние пять лет я провел… сколько же я провел собраний?.. Дважды в день в течение пяти лет… триста рабочих дней в году… Итого три тысячи собраний за вычетом тех, которые проводил Дэнни, то есть около десяти процентов от общего числа. Значит, я произнес приблизительно две тысячи семьсот речей, так-то. Пока я был занят этими подсчетами, губы продолжали произносить нужные слова прощального спича…
…Когда я снова осознанно включился в процесс, выяснилось, что я говорю следующее: инвестиционно-банковская фирма «Стрэттон-Окмонт» непременно выживет — непременно выживет! — потому что она больше, чем отдельно взятый человек, отдельно взятая вещь. Потом мне захотелось украсть фразу у Франклина Делано Рузвельта, который хоть и был членом Демократической партии, все же казался вполне здравомыслящим человеком (впрочем, недавно мне рассказали, что его жена была лесбиянкой), — и я принялся объяснять присутствующим, что им «нечего бояться, кроме самого страха».
Именно в этот момент я почувствовал, что должен еще раз подчеркнуть, что Дэнни более чем способен управлять фирмой, тем более что у него есть такой сообразительный помощник, как Вигвам. Увы, я видел перед собой все те же недоверчивые глаза и мрачные лица тысячи стрэттонцев.
Я понял, что нужно выйти за рамки здравого смысла.
— Послушайте меня все! Мне запрещено работать в индустрии ценных бумаг, но это не значит, что я не могу давать Дэнни советы. Я серьезно! Не только нет ничего противозаконного в том, чтобы я давал Дэнни советы, но больше того — я могу давать советы Энди Грину, Стиву Сандерсу, владельцам «Билтмора» и «Монро Паркер» и вообще кому угодно в этом зале, кто захочет их выслушать. Вам хорошо известно, что мы с Дэнни по давней традиции завтракаем и обедаем вместе, и мы не собираемся нарушать эту традицию из-за какого-то навязанного мне смехотворного соглашения с Комиссией по ценным бумагам и биржам. Соглашения, которое я подписал только потому, что знаю: это обеспечит существование «Стрэттон» на ближайшую сотню лет!
Наконец-то раздались оглушительные аплодисменты. Я оглядел зал. Ах, какое обожание! Какая любовь к Волку с Уолл-стрит! И тут я встретился взглядом с Безумным Максом, у которого, казалось, шел пар из его чертовых ушей. Что же его так взбесило? Все остальные с готовностью проглотили сказанную мной белиберду. Почему бы и ему не присоединиться к общему хору? Я едва удержался, чтобы не сделать очевидный вывод о том, что мой отец отреагировал совершенно иначе, потому что был единственным человеком в этом зале, кто не ставил меня ни в грош и теперь не без тревоги наблюдал, как его сын уходит с высшего руководящего поста.
Ради Безумного Макса я добавил:
— Однако, разумеется, это будут всего лишь советы, и это по определению означает, что следовать им необязательно.
На это Дэнни выкрикнул откуда-то сбоку из зала:
— Да, это правда, но, черт возьми, какой здравомыслящий человек не станет следовать советам Джей Би?
И снова раздались оглушительные аплодисменты! Они распространились по залу, словно вирус лихорадки Эбола, и вскоре все встали с мест, устроив раненому Волку третью овацию за день. Я поднял руку, прося тишины, и тут не без удовольствия заметил Кэрри Ходош, одну из немногих женщин-брокеров «Стрэттон», которых я по-настоящему ценил.
Кэрри было уже хорошо за тридцать, что делало ее чуть ли не антиквариатом с точки зрения «Стрэттон». Тем не менее она продолжала работать. Она была одним из первых наших брокеров, приползла ко мне на коленях, умоляя взять на работу. В то время у нее не было ни цента за душой, она уже три месяца не платила за квартиру, купленный в рассрочку «мерседес» грозили отобрать за неуплату. Дело в том, что Кэрри была одной из тысяч красивых женщин, которые совершили ужасную ошибку, выйдя замуж не за того, кого надо. После десяти лет брака ее бывший муж отказался давать ей деньги на воспитание ребенка.
Я подумал: вот он, отличный плавный переход к «Дьюк Секьюритиз», а потом и к предположению о расследовании со стороны ФБР. Да, лучше прямо сейчас упомянуть ФБР и якобы предсказать инициированное им расследование, словно Волк давно это предвидел и уже давно готов отразить нападение.
Я снова поднял руку, прося тишины.
— Послушайте меня все! Я не стану вам лгать. Сделка с Комиссией по ценным бумагам и биржам была одним из самых трудных решений в моей жизни. Но я знал, что «Стрэттон» выстоит в любом случае. Что делает «Стрэттон» таким особенным, таким неодолимым? Дело в том, что это не просто место, куда люди приходят работать. Это не просто бизнес, стремящийся к прибыли. «Стрэттон» — это целая идеология, и по самой своей природе его нельзя ни остановить, ни сокрушить двухлетним следствием, которое ведет кучка тупых чиновников регулятора, потерявших дар речи в нашем конференц-зале и переставших думать о том, чтобы потратить миллионы долларов налогоплательщиков на самую большую охоту за ведьмами в истории.