Донна выронила арбалет и прижала Эрика к себе. Мальчик дрожал всем телом, но крепко сжимал в руке длинный кухонный нож. Донна взяла у него нож, не спуская глаз с непрошеного гостя. Он на ходу снял тяжелую кожаную куртку и перекинул ее через руку. Вот тут она и увидела тяжелые пистолеты на его поясе.
— Не убивай моего сына! — прошептала она.
— К счастью, госпожа, я говорил чистую правду и не намерен причинять вам зло. Ты не продашь мне кусок грудинки? — Он поднял арбалет, оттянул тетиву и вложил стрелу в желоб. — Может, тебе будет спокойнее с ним в руках?
— Ты, правда, не комитетчик?
— Я чужой в этих местах.
— Мы как раз собирались ужинать. Потрапезничаешь с нами?
Шэнноу преклонил колено перед мальчиком.
— Могу я войти? — спросил он.
— А я могу тебе помешать? — с горечью отозвался мальчик.
— Скажи только одно слово.
— Правда?
— У меня много недостатков, но я не лжец.
— Тогда можешь войти, — сказал мальчик, и Шэнноу направился к крыльцу, а мальчик поплелся за ним. Он поднялся по ступенькам и вошел в прохладную комнату, просторную, приятных пропорций. На белом каменном основании стояла печка с чугунной духовкой, а в центре комнаты красовался стол, покрытый искусной резьбой. В деревянном буфете у стены хранились глиняные тарелки и кружки.
— Стол сделал мой отец, — сообщил мальчик. — Он искусный плотник, лучший в Ривердейле, и работы у него хоть отбавляй. Кресло тоже он сделал и шкуры сам выдубил.
Шэнноу притворился будто любуется глубоким кожаным креслом возле печки, но его глаза следили за движениями тоненькой блондинки, хлопотавшей у духовки.
— Благодарю вас за то, что вы впустили меня под свой кров, — сказал Шэнноу с некоторой торжественностью.
Женщина улыбнулась в первый раз и вытерла ладонь о холщовый передник.
— Я Донна Тейбард, — сказала она, протягивая ему руку.
Он взял ее и прикоснулся губами к пальцам.
— А я Йон Шэнноу, госпожа. Странник в чужом краю.
— Ну так добро пожаловать, Йон Шэнноу! К грудинке у нас найдется немного картошки и мяты. Ужин будет готов через час.
Шэнноу подошел к двери, в которую были вделаны колышки, расстегнул пояс с кобурами и повесил рядом со своей курткой. Обернувшись, он вновь увидел страх в ее глазах.
— Не тревожьтесь, фрей Тейбард. Странник должен защищать себя. Но я сказал правду, и мое слово тверже железа, хотя, конечно, люди бывают разные.
— В Ривердейле, мистер Шэнноу, пистолеты — редкость. Это была… мирная земля. Если хотите помыться перед едой, так колодец с насосом позади дома.
— У вас есть топор, госпожа?
— Да. В сарае.
— Ну так я отработаю свой ужин. С вашего позволения…
Он вышел в сгущающиеся сумерки, расседлал мерина и запер его в загоне с тремя лошадьми, затем отнес седло и сумки на крыльцо, взял топор и почти час колол дрова, после чего разделся до пояса и вымылся под насосом. Когда Донна Тейбард позвала его в дом, уже взошла луна. Мать и сын сидели у конца стола. Тарелка для него стояла у другого конца, напротив печки. Он перенес ее так, чтобы сесть лицом к двери.
— Могу я сказать слово благодарности, фрей Тейбард? — спросил Шэнноу, когда она начала накладывать еду на его тарелку. Она кивнула. — Господь Воинств, прими нашу благодарность за этот ужин. Благослови дом сей и тех, кто проводит в нем свои дни. Аминь.
— Вы придерживаетесь старого обычая, мистер Шэнноу? — спросила Донна, протягивая ему солонку.
— Старого? Для меня он новый, фрей Тейбард. Хотя правда, он старше всего, что сохраняется в памяти человеческой и остается непостижимой тайной в нашем мире разбитых упований.
— Пожалуйста, не называйте меня фрей! Я сразу чувствую себя дряхлой старухой. Вы можете называть меня Донной. А это мой сын Эрик.
Шэнноу кивнул Эрику и улыбнулся, но мальчик отвел глаза, продолжая жевать. Бородатый незнакомец внушал ему страх, хотя он старался этого не показывать. Его глаза скосились на оружие, висящее на двери.
— Это ручные ружья? — спросил он.
— Да. Они у меня уже семнадцать лет, но сделаны гораздо раньше.
— Вы сами изготовляете порох?
— Да. И у меня есть формы для отливки пуль и несколько сотен медных пистонов.
— А вы кого‑нибудь убили из них?
— Эрик! — прикрикнула на него мать. — Таких вопросов гостю не задают и уж тем более за столом.
Ужин все трое доели в молчании. Потом Шэнноу помог Донне убрать со стола. Посуду они вымыли под вторым насосом внутри дома. В тесном чулане Донна чувствовала себя неловко и уронила тарелку, которая разлетелась на десятки черепков от удара о деревянный пол.
— Прошу вас, не бойтесь, — сказал Шэнноу, на коленях подбирая черепки.
— Я доверяю вам, мистер Шэнноу, но мне уже случалось ошибаться.
— Я устроюсь на ночь снаружи, а утром меня уже здесь не будет. Благодарю вас за ужин.
— Нет‑нет, — сказала она слишком уж поспешно. — То есть… можете спать в кресле. Мы с Эриком спим в задней комнате.
— А мистер Тейбард?
— Вот уже десять дней, как уехал. Надеюсь, он скоро вернется. Боюсь, не случилось ли с ним чего‑нибудь.
— Если хотите, я могу поискать его. Он мог, например, упасть с лошади.
— Он уехал в повозке. Останьтесь, мистер Шэнноу. Поговорите со мной. К нам очень давно никто не заглядывал. Расскажите новости о… Откуда вы едете?
— С юго‑запада через прерии. А до этого я плавал в море — вел торговлю с Ледовыми селениями за пределами Вулканического кольца.
— Говорят, это — край мира.
— По‑моему, там начинается Ад. На тысячу миль по горизонту пылают огни.
Донна осторожно протиснулась мимо него в большую комнату. Эрик зевал во весь рот, и мать отправила его спать. Он заспорил, как все подростки, но в конце концов послушался. Однако дверь в спальню оставил открытой.
Шэнноу опустился в кресло, вытянув длинные ноги к печке. У него щипало глаза от усталости.
— Почему вы странствуете, мистер Шэнноу? — спросила Донна, опустившись напротив него на коврик из козьей шкуры.
— Ищу свое чаяние. Город на горе.
— Я слышала, что дальше к югу есть города.
— Поселки, хотя некоторые и большие. Однако мой город существовал куда дольше. Он был построен, разрушен и вновь построен тысячи лет назад. Называется он Иерусалим, и к нему ведет дорога — черная дорога со сверкающими алмазами посередине, которые сияют и ночью.
— Библейский город?
— Он самый.
— В этих краях его нет, мистер Шэнноу. Зачем вы его ищете?
— Мне очень много раз задавали этот вопрос, — улыбнулся Шэнноу, — но у меня нет на него ответа. Необоримое стремление, безумие, если хотите. Когда Земля опрокинулась, и океаны хлынули на сушу, возник хаос. Наша история потеряна для нас, и мы не знаем, откуда мы пришли и куда идем. В Иерусалиме меня ждут ответы, и там моя душа успокоится.
— Странствовать очень опасно, мистер Шэнноу. И особенно в диких землях за Ривердейлом.
— Эти земли вовсе не дикие, госпожа. Во всяком случае, если их знать. Дики люди, и они превращают в дикие земли любой край, где обитают. Но я человек известный, и меня редко тревожат.
— Вы известны как зачинатель войн?
— Я известен как человек, с которым зачинателям войн лучше не встречаться.
— Вы играете словами.
— Нет, я человек, который любит мир и ищет мира.
— Мой муж был миролюбивым человеком.
— Был?
Донна открыла дверцу печки и подбросила поленьев. Некоторое время она смотрела на пламя, и Шэнноу не решался прервать молчание. Наконец, она посмотрела на него.
— Моего мужа нет больше. Его убили.
— Разбойники?
— Нет, комитетчики. Они…
— Нет! — пронзительно крикнул Эрик, стоя в дверях спальни в белой холщовой ночной рубашке. — Неправда! Он жив! Он скоро вернется домой… Я знаю, он скоро вернется домой!
Донна Тейбард кинулась к сыну, прижала к груди его залитое слезами лицо. Потом увела в спальню, и Шэнноу остался один. Он медленно направился в ночной мрак. В небе не было видно звезд, но в разрыве туч плыла луна. Шэнноу почесал в затылке и почувствовал под пальцами пыль и песчинки. Он снял шерстяную рубашку, потом нижнюю и вымыл голову в бочке с чистой дождевой водой, ногтями соскребая грязь с кожи.
Донна вышла на крыльцо и постояла, наблюдая за ним. Его плечи казались непропорционально широкими из‑за тонкой талии и узких бедер.
Она молча спустилась к ручью у подножья холма. Там она разделась, выкупалась в лунной дорожке, натирая кожу листьями лимонной мяты.
Когда она вернулась, Йон Шэнноу, надев пояс с пистолетами, спал в кресле. Она бесшумно прошла мимо него в спальню и заперла дверь. Когда ключ скрипнул в замке, Шэнноу открыл глаза и улыбнулся.
«Что завтра, Шэнноу?» — спросил он себя.
Как — что?
Иерусалим.
Шэнноу проснулся с зарей и сидел, вслушиваясь в звуки утра. Ему захотелось пить, и он прошел в комнату с насосом налить в кружку воды. За дверью висело овальное зеркало в рамке из золотистой сосны, и он остановился, разглядывая свое отражение. Глубоко посаженные синие глаза, треугольное лицо с квадратным подбородком. Как он и опасался, в его волосах проглядывала седина, хотя борода оставалась темной, если не считать серебряного пятна под нижней губой.
Он допил воду и вышел на крыльцо к своим сумкам. Отыскав бритву, он несколько минут натачивал ее на ремне, потом вернулся к зеркалу и сбрил бороду. Донна Тейбард застала его еще там и с легкой улыбкой наблюдала, как он пытается обкорнать длинные волосы.
— Идите на крыльцо, мистер Шэнноу и сядьте там. Сегодня я жду в гости друзей, и, по‑моему, надо бы придать вам пристойный вид.
С помощью длинных ножниц и костяного гребня она умело справлялась со спутанной гривой, похваливая его за то, что в волосах у него не водятся вши.
— Я езжу быстро, так что им за мной не угнаться, и купаюсь при всяком удобном случае.
— Ну вот! Вы довольны? Или подстричь еще покороче? — спросила она, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Он провел рукой по волосам и ухмыльнулся — совсем как мальчишка, подумала она.