Лиза приподняла его подбородок и улыбнулась.
– Ну, – сказала она, – раз ты больше этого не хочешь, так получишь!
Эпилог
На следующий год после войны с исчадиями Даниил Кейд был избран Пресвитером Ривердейла. Такой свадьбы, как его с Лизой, в этих краях не видели по крайней мере тридцать лет. Собралась вся община, а подарки привезли в полдесятке фургонов.
Кон Гриффин, Донна и их дочь Таня вернулись в Ривердейл на ферму в дом, который построил плотник Томас. Как только Донна покинула Чумные Земли, ее дар угас, хотя ее и потом часто видели на дальнем лугу, где она молча сидела с дочкой. И Кон Гриффин оставлял их наедине с неясными видениями.
Джейкоб Мадден женился на молодой вдове и стал владельцем фермы, поля которой примыкали к полям Гриффина. Они оставались верными друзьями, пока Гриффин не умер восемнадцать лет спустя.
Бетик потратил два года, разыскивая Йона Шэнноу, и в конце концов добрался до Амазиги Арчер, которая направила его на север.
Уже приближалась зима, когда он въехал в широкую долину и увидел фермерский дом из белого камня. Под деревьями лежали три трупа, накрытые рогожей. На ферме жили две женщины – мать и дочь, и они объяснили ему, что мертвецы были разбойниками.
– Что произошло? – спросил Бетик у матери.
– Когда они осаждали дом, подъехал неизвестный человек и убил их всех. Но его ранили. Я пригласила его остаться, но он отказался и поехал к Одинокой Вершине. – Она кивнула на дальние, одетые снегом горы.
– А как он выглядел? – спросил Бетик.
– Высокий, волосы длинные, а глаза так и горят.
Когда Бетик повернул коня на север и выехал со двора, его нагнала дочь – белокурая девочка лет пятнадцати – и ухватилась за его стремя.
– Она не всю правду сказала, – зашептала девочка. – Остаться она его не приглашала, а велела, чтобы он ехал дальше. Я дала ему хлеба и сыра, а он сказал, чтобы я не тревожилась. За дальними горами, сказал он, есть сияющий светом город, и там о нем позаботятся. Только там же никакого города нет, только глушь и безлюдье. А по его седлу текла кровь.
Бетик поехал было в том направлении, но разыгрался бешеный буран, и он был вынужден отказаться от поисков.
В ту ночь Даниилу Кейду приснился странный сон. Он шел в горном лесу по глубокому снегу, но холода не чувствовал. Потом вышел к замерзшему ручью и маленькому костру, от которого не веяло теплом. Рядом с костром, прислонясь спиной к дереву, сидел Взыскующий Иерусалима.
– Привет тебе, Даниил, – сказал он, и Кейд подошел ближе.
– Ты ранен?
– Боли нет.
– Позволь, я помогу тебе, Йонни.
– Я слышал, ты стал теперь большим человеком в Ривердейле?
– Да, – сказал Кейд.
– Отец гордился бы тобой. И я горжусь тобой, – сказал Шэнноу. Лед у него в бороде потрескался и осыпался.
– Позволь, я разведу настоящий костер.
– Не надо. Ты счастлив, Даниил?
– Да. Очень.
– У тебя есть дети?
– Двое. Мальчик и девочка.
– Это хорошо. Значит, волк обитает с ягнятами. Я рад. Помоги мне сесть в седло, Даниил.
Кейд поднял его и увидел кровь на льду. Он почти донес его до черного жеребца и подсадил в седло. Шэнноу покачнулся и взял поводья.
– Камо грядеши? – спросил Кейд.
– Туда, – ответил Шэнноу, указывая на горные пики, пронзающие облака. – Ты видишь шпили, Даниил?
– Нет, – прошептал Кейд.
– Я еду домой.
Последний Хранитель
Что ж, как только «Волк среди теней» был опубликован, реакция читателей последовала незамедлительно: «Ну, и когда продолжение?» В те времена письма от читателей еще не приходили огромными, туго набитыми мешками, и я мог ответить на каждое. А ответ был простым: «Спасибо за ваше письмо, я рад, что вам понравилась история Йона Шэнноу, но он мертв. Новых приключений не будет».
Я послал такой ответ фэну из Ливерпуля. Оказалось, ему виднее, ибо он тут же написал: «Нет, не умер! Без вариантов!»
Это был искренний шок – как будто парень знал что-то, чего не знаю я. Я показал письмо одной из моих бета-ридеров. Ее ответ немало меня позабавил: «Слушай, а вдруг он прав? Ты же не можешь знать всё, Дейв. Ты всего лишь автор».
И именно с этого момента я начал задумываться о судьбе Шэнноу. Могло ли на той горе произойти какое-то чудо?
Примерно в то же время вышли несколько рецензий на «Волка среди теней». Некоторые из них были весьма позитивными, некоторые – равнодушными, но вот одна оказалась просто мерзкой. Особенно больно ударила по мне реплика: «Боюсь даже думать о людях, берущих пример с мужчин вроде Йона Шэнноу». Автора рецензии звали Брум.
Двадцать лет работы в журналистике научили меня не реагировать на критику чересчур остро. Книги писателя – не его дети. Это просто работа. Работа, которую мы любим, работа, которая нас увлекает, но все равно работа. Несмотря на это, я все же хотел как-нибудь отреагировать. Все персонажи в моих произведениях имеют реальных прототипов, и я решил, что создание персонажа по имени Брум было бы отличным ответом. Брум стал бы ярым противником насилия, который испытывает к герою отвращение, но его все равно затягивает в этот мир. Я подумал, что это будет персонаж из разряда «пушечное мясо», который не имеет большого значения для истории и умрет довольно рано. Но, как и многое другое в волшебном мире писательского творчества, все произошло совсем не так, как я планировал, и вы в этом скоро убедитесь.
Впрочем, понадобился еще один маленький толчок, чтобы я наконец-то приступил ко второму роману о Шэнноу. Однажды ночью я ехал домой на машине. Играл радиоприемник, и строчка из одной новой песни угодила в меня, точно стрела, вызвав мурашки по коже.
Эта песня принадлежала новой – и блестящей – американской исполнительнице Трейси Чепмен. В ней говорилось о расизме и митингах, а также об ужасающем насилии, которое, к сожалению, стало обычным явлением в бедных городах Америки. Одна строчка особенно врезалась мне в память: «Через линии кто осмелится пойти/Я знаю, осмелится кто».
Приехав домой около двух часов ночи, я сразу же включил компьютер. У меня не было ни малейшей идеи, как обойти очевидную смерть моего героя в первой книге, но и писать приквел не хотелось. В конце концов я решил воспользоваться простейшим приемом и решительно напечатал: «Но он не умер».
Этот роман посвящается с любовью моим детям Кэтрин и Люку, которые, к счастью, еще слишком молоды и не понимают, какие они прекрасные люди.
1
Но он не умер. Когда температура упала ниже тридцати градусов, мышцы бедра вокруг пулевой раны замерзли, и дальние шпили Иерусалима расплылись, изменились, превратились в одетые снегом сосны. Его борода оледенела, толстая длинная черная куртка в лунном свете казалась совсем белой. Шэнноу покачивался в седле, стараясь вновь увидеть город, который так долго искал. Но город исчез. Конь споткнулся, правой рукой Шэнноу вцепился в луку седла, и рана в бедре отозвалась новой болью.
Он повернул вороного жеребца и начал спускаться в долину.
В его мозгу вихрем проносились лица, образы: Каритас, Руфь, Донна. Опасное путешествие через Чумные Земли и битвы с исчадиями, жуткий корабль-призрак высоко на горе. Ружья и гром выстрелов, войны и смерти.
Буран обрел новые силы, ветер хлестал Шэнноу по лицу колючими снежными хлопьями. Он не видел, куда едет, и его мысли начали блуждать. Он знал, что с каждой уходящей секундой жизнь по капле покидает его тело, но у него не осталось ни сил, ни воли продолжать борьбу.
Ему вспомнилась ферма… то, как он в первый раз увидел Донну: на пороге дома с древним арбалетом в руках. Она сочла его разбойником и боялась за свою жизнь и за жизнь своего сына, Эрика. Шэнноу не винил ее за эту ошибку. Он знал, что приходит в голову людям, когда они видят подъезжающего Иерусалимца – высокую худую фигуру в кожаной шляпе с плоскими полями, человека, Взыскующего Иерусалима, с холодными-холодными глазами, которые видели слишком много смертей и отчаяния. Люди вскакивали и долго смотрели – сначала на его ничего не выражающее лицо, а потом их взгляды притягивали пистолеты, грозное оружие Громобоя.
Но Донна Тейбард была другой. Она пригласила Шэнноу в свой дом к своему очагу, и впервые за двадцать изнурительных лет Взыскующий Иерусалима узнал счастье.
Но затем появились разбойники, зачинатели войн, и, наконец, исчадия Ада. Шэнноу сражался с ними всеми ради женщины, которую любил, – и все для того, чтобы она стала женой другого.
Теперь он был вновь один, умирал на ледяной горе в не нанесенной на карту глуши. И – странно! – ему было все равно. Ветер завывал вокруг всадника и его коня, и Шэнноу припал к холке жеребца, зачарованный пением сирены-вьюги. Конь был из горного края, ему не нравились ни воющие ветры, ни жалящий снег. Теперь, лавируя между стволами, он выбрался к подветренной стороне отрога и по оленьей тропе спустился ко входу в высокий лавовый туннель, который тянулся под древним вулканическим хребтом. Там было теплее, и жеребец трусил вперед, ощущая мертвый груз на своей шее и спине. Он тревожился – его всадник всегда безупречно держал равновесие, а команды отдавал самым легким движением поводьев.
Широкие ноздри жеребца раздулись – в них ударил запах древесного дыма. Он остановился и попятился. Железные подковы застучали по каменному полу. Перед ним возникла черная тень – в панике он вздыбился, и Шэнноу скатился с седла. Огромная рука с длинными когтями ухватила поводья, и запах льва заполнил туннель. Жеребец вновь попытался встать на дыбы, ударить копытами, подкованными железом, но его держали крепко, а мягкий басистый голос нашептывал ему что-то успокаивающее, и мягкая ладонь ласково его поглаживала. Усмиренный этим голосом, конь послушно вошел в глубокую пещеру, где в кольце плоских камней пылал костер, и спокойно позволил привязать себя к узкому выступу в дальней стене. Затем его укротитель исчез.