Тишина, молчание.
Лейтенант сбоку взглядывает на лакея. Он думает: такая мразь, разварной судак, олух, а туда же с чувствами! Такое недоразумение страдает и мучается как настоящий человек…
— А почему вы не отомстите сами?
— Уж очень я смирен, господин лейтенант. Не способен к этому.
— Стало быть, трус?
— Да, господин лейтенант, я человек миролюбивый.
Лейтенант задумывается. Затем с живостью говорит:
— Послушайте, господин Редер. Пойдите в „Золотой шлем“, вы там встретите одного толстяка, в черном котелке. Если вы расскажете ему о письме, которое Виолета послала управляющему Мейеру, то молодой даме предстоит пережить в своей жизни не много веселых часов.
— Прошу прощения, господин лейтенант, — упрямо говорит лакей. — Я не согласен иметь дело с полицией. Я предпочитаю господина лейтенанта.
С минуту в комнате стоит тишина. Лейтенант задумчиво помешивает ложечкой в чашке. Лакей стоит в услужливой и все же равнодушной позе.
Лейтенант достает через стол бутылку с коньяком, наливает чашку вровень с краями и отпивает глоток. Он смотрит на лакея и тихо говорит:
— Я, быть может, сделаю это дело несколько иначе, чем вы думаете, Редер.
— Вот и хорошо, господин лейтенант.
— Если вы воображаете, что я прибегну к насилию…
— Да уж господину лейтенанту виднее, как лучше пронять ее.
— Как пронять, да… — откликается лейтенант.
И оба снова долго молчат.
Лейтенант пьет маленькими глотками свой коньяк. Лакей стоит у дверей.
— Редер! — заговорил наконец лейтенант.
— Да, господин лейтенант.
— Когда наступит полная темнота?
Редер подходит к окну, он смотрит в сумрачный дождливый вечер.
— При таком облачном небе — после шести, — решает он.
— Тогда закажите такси на четверть седьмого, пусть подъедет сюда. Он отвезет меня до опушки леса в Нейлоэ. Условьтесь заранее насчет цены.
— Да, господин лейтенант.
— Когда выйдете из дому, да и вообще на улице, — глядите, не шныряет ли где-нибудь этот толстый сыщик, о котором я вам говорил. Такой жирный, бритый человек, бледное одутловатое лицо, странный взгляд, холодный как лед. Черное пальто с бархатным воротником, черный котелок… Нетерпеливо: — Уж вы его узнаете!
— Да, господин лейтенант. Если я его увижу, то узнаю. Можно идти?
— Да… — задумчиво отвечает лейтенант и вдруг с оживлением, но смущенно говорит: — Послушайте, Редер, у меня еще поручение к вам…
— Пожалуйста.
— Мне еще нужен, — говорит лейтенант колеблясь, — мне еще нужен револьвер — я потерял свой…
— Да, господин лейтенант.
— Сможете достать?
— Да, господин лейтенант.
— Не так это просто будет — достать здесь сегодня револьвер. И, разумеется, патронов про запас, Редер.
— Да, господин лейтенант.
— Вы уверены?
— Вполне уверен, господин лейтенант.
— Расходы…
— Я с удовольствием выручу вас.
— У меня еще есть немного денег. Но хватит ли на машину и револьвер?..
— Я это устрою, господин лейтенант. Значит, я вернусь через час.
Губерт Редер ушел, не сказав ни слова. Лейтенант остался один в меблированной комнате. Небольшие шварцвальдские часы громко тикают на стене, из кухни порой доносится грохот посуды. Лейтенант лежит на диване в одном нижнем белье — его одежда сушится у печки.
Он смотрит на стол — там стоит пустая чашка рядом с бутылкой коньяка, еще на три четверти полной. Рука лейтенанта медленно тянется через стол к бутылке. Но он отдергивает руку. „Вам нужна ясная голова“, — прозвучал несносный, поучающий голос лакея.
„Почему для этого нужна ясная голова? — думает лейтенант. — Объясни, осел“.
И все же он не наливает себе коньяку. Уже сейчас хмель поднимается в нем волной, спадает и снова поднимается все выше… Лейтенант смотрит на часы: двадцать пять минут шестого. В его распоряжении еще добрых три четверти часа, он еще до известной степени принадлежит жизни, а уж там быстро помчится навстречу концу. Глаза неотрывно смотрят на минутную стрелку. Стрелка движется бесконечно медленно. Нет, она совсем не движется, не видно, чтобы маленький промежуток между минутной и часовой стрелкой сокращался. И все же четверть седьмого грянет внезапно, пролетят последние свободные минуты его жизни.
Он пытается думать о Виолете фон Праквиц. Ему хотелось бы снова распалить в себе чувство гнева. Но на новой волне хмеля колышется рыбья, точно обшитая кожей голова Редера с мертвыми, белесыми глазами… Этот тип никогда не открывает рта, когда говорит, я даже не видел его зубов, вдруг с омерзением подумал лейтенант. — Наверное, у него во рту испорченные черные корешки. Потому он и не открывает рта — заплесневелые гнилые корешки!»
Лейтенант хочет еще раз взглянуть на часы, но не может поднять голову со спинки дивана. Он спит, он проспит последнюю, еще принадлежащую ему минуту жизни, спит, спит…
Автомобиль едет сквозь ночь, стволы деревьев, влажные от дождя, посверкивают в свете белых фар — и вот они уже снова темные, черные, и вот их уже поглотила ночь, прежде чем их успели рассмотреть усталые измученные глаза. В углу машины сидит лейтенант, он полулежит, он еще спит, он все еще не может проснуться…
В мозгу сверлящая боль, она мешает ему ясно мыслить. Лейтенант не может понять, за каким чертом впереди рядом с шофером сидит лакей Редер. Ведь он как будто не хотел, чтобы этот отвратительный субъект поехал с ним. Но тут ему вспомнилось, что за машину платит лакей. Ну и пусть себе едет в своей машине сколько ему угодно, лишь бы тотчас же уехал.
Лейтенант чуть ли не радуется, что, несмотря на головную боль, он нашел это решение. Теперь уж не надо ни о чем думать. Все хорошо, все в порядке, толстяк не поймал его еще раз. Теперь уж все пойдет само собой. Он доедет до места, а там легкое движение руки — и готово. Это ведь и в самом деле только легкое движение руки, проще быть не может, незачем над этим и голову ломать. Ведь он это столько раз видел…
Беспокойно шарит он на сиденье, в карманах. Пытается вспомнить, дал ли ему лакей револьвер. Когда уезжали, лейтенант был такой заспанный, он ничего не помнит. Он собирается рассердиться, отыскав на сиденье только бутылку коньяка. Смотри-ка, несмотря на заспанность, бутылку-то не забыл. Лейтенант отпивает порядочный глоток, он прополаскивает коньяком рот.
Коньяк смывает сон, в мозгу лейтенанта вспыхивает яркое пламя: «И я тоже — трус».
И пламя гаснет. Хмель шепчет: «Но ведь ты это сделаешь — главное, чтобы ты это сделал. Что ты трусил, никто не узнает».
«Нет, толстый сыщик знает!» — возражает рассудок.
«Тебе-то до этого какое дело!» — шепчет хмель.
«Ах, оставьте вы меня в покое!» — сердится лейтенант.
В машине становится светло, она наполняется сумеречным, затем все более ярким светом.
«Что там опять? — устало думает лейтенант. — Неужели нельзя иметь минуту покоя?»
Но свет становится все ярче, вот оборачивается лакей Редер. Он привстает — не загорелась ли машина. Редер говорит что-то шоферу, гудит сирена — ей отвечает другая. И мимо проносится большой быстрый автомобиль — мимо, мимо! В машине снова становится темно.
Редер поднимает стекло над передним сиденьем.
— Это автомобиль ротмистра! — кричит он, и в голосе его звучит торжество.
— Превосходно, превосходно, — отвечает лейтенант едва внятно. — Я всегда говорил вам, Редер: желания умирающего сбываются.
Машина сильно подпрыгивает на выбоинах шоссейной дороги. Лакей кричит:
— Барышня, значит, пришла в себя!
— Придержи язык! — отвечает лейтенант, и лакей опускает стекло.
Лейтенант, должно быть, снова заснул и просыпается от того, что машина уже не едет, а стоит. Он с трудом поднимается — он наполовину соскользнул с сиденья. Наконец ему удается ухватиться за ручку дверцы. Спотыкаясь, выходит он из машины.
Лейтенант стоит среди леса, здесь невероятно тихо. Ни дуновения ветерка, ни шума дождевых капель. Впереди, в десяти — двенадцати шагах от машины, стоят двое, они как будто рассматривают землю.
— Эй! Что вы тут делаете?! — окликает их лейтенант, сразу же приглушая голос.
Лакей не спеша поворачивается, не спеша подходит к лейтенанту и останавливается в двух шагах от него.
— Да, мы приехали, — говорит он вполголоса. — Господин лейтенант может пойти по следам машины…
— Какой машины? — с досадой спрашивает лейтенант.
— Той самой, господин лейтенант! Машины контрольной комиссии.
— Как же я разыщу их в темноте? — нетерпеливо говорит лейтенант.
— Да ведь у меня карманный фонарь, — терпеливо отвечает лакей.
Он ждет с минуту, но лейтенант молчит.
— Вы хотите отправляться сейчас же? — спрашивает наконец Редер.
— Да, сейчас же, — машинально отвечает лейтенант. — Дайте мне эту штуку!
— Вот фонарь, господин лейтенант, а вот — извините меня, я достал револьвер старой системы — но совершенно новый.
— Да уж давайте. Как-нибудь справлюсь. — Он, не глядя, сует револьвер в карман. — Ну, значит, иду.
— Да, господин лейтенант.
Но лейтенант не идет.
— Послушайте, — вдруг резко приказывает он. — Сейчас же отправляйтесь обратно! Я не хочу, чтобы вы были здесь, понимаете? Вы — свинья! То, что вы мне рассказали, сплошные враки! Но мне все равно. Вам, должно быть, представляется, что вы очень хитры, а? Но и это все равно, все — все равно. Хитрецы и дурни, свиньи и порядочные люди — всем придется умереть!
— Разрешите мне сказать, господин лейтенант…
— Что еще! Потрудитесь убраться!
— Как бы там кто-нибудь не оказался. Ведь нет еще и девяти. А люди любопытны. Я бы на вашем месте был тише воды, господин лейтенант…
— Да, да, — говорит лейтенант и вдруг разражается смехом. — Я буду тише воды, как вам того хочется, мой хитроумный господин Редер. Но ведь разок, один-единственный раз, вы позволите мне пошуметь, а?..
Он с ненавистью смотрит на Редера.
— Убирайтесь-ка, черт вас возьми, не могу я вашей рожи видеть! А не то, как бог свят, я сначала прищелкну вас!