Думаю, что именно так, в путешествии, можно лучше всего узнать страну.
Можно было бы, парафразируя Цезаря, написать: Polonia est omnis divisa in patres tres… (Вся Польша разделена на три части), если бы не то, что сами поляки делят свою Речь Посполитую на две части: Литву и Корону, забывая про третью, крупнейшую – Русь, которая, в силу Любельской унии, отсоединена от Литвы, была включена в Корону. Парадоксов подобного рода в Польше имеется больше – взять хотя бы названия двух местностей, из которых Малая Польша больше Великой Польши, что, впрочем, никому не мешает. Другое дело, что как раз эта ошибка возникла, как мне кажется, из неверного перевода слов Polonia Maior и Polonia Minor, что поначалу должны были означать Прольшу младшую и старшую, то есть ту самую Старшепольшу, откуда началась держава Мечиславов и Болеславов, и где до сих пор находится церковная столица – Гнезно, месторасположение примаса во временах без королевской власти, называемых еще interrex. Нельзя не написать и о четвертой части, которую образует Пруссия, ленное владение Короны, неизвестно почему в Польшу никогда не включенное, хотя случай неоднократно бывал, разве что лишь затем, чтобы немчики, сегодня слабые и разделенные, когда-нибудь устроили полякам неприятный сюрприз.
Что же касается пятой части, здесь мне следует прибавить особую книгу добавить, поскольку такой массы еврейства, как в Литве и на Руси, нигде на свете не найти, и, что самое важное, наши "старшие братья по вере" пользуются там такими свободами, что были, возможно, дишь в Иберии в ее мавританские времена, да в Египте, когда Иосиф был советником фараона. У них имеются свои места культа, школы, университеты; у них есть свои раввины и цадики, собственные суды, даже свой сейм. И если чего они и не имеют, что обычно является атрибутом государства – то это собственной монеты, вот только зачем она им, когда они лучше, чем кто-либо иной, смело всяческой валютой крутят. И наверняка судьба их лучше судьбы крестьян, состояние которых постоянно ухудшается, поскольку на них все время висит барщина, та самая жестокая повинность, которую напрасно искать к западу от Эльбы.
О Польше как о стране парадоксов можно было бы еще долго рассказывать. Ибо нет второй такой страны, которая, являясь королевством, называет себя Республикой, король сам является единственным сословием, хотя, помимо владения троном и титулом, власти у него меньше, чем у какого-нибудь губернатора турецкой провинции.
В Гродно пан Пекарский с нами распрощался, не желая, чтобы кто-нибудь хитроумный связал наше совместное знакомство с теми событиями, которые должны были наступить. Появиться он должен был только в Вильно, наверняка, изменив внешность.
Двор королевы Констанции мы нашли в замке в Троках, обширном, еще средневековом строении, расположенном между озерами. Там же пребывал и ее сын, предаваясь любимому развлечению, каким была охота в ближайшей пуще. Первым, кого мы там встретили, был пан Скиргелла. Увидав меня, он схватил мою особу в медвежьи объятия, восклицая при этом, что я ни в чем совершенно не изменился. Вот о нем я того же сказать не мог, поскольку волосы на его голове сделались реже и поседели, даже в бороде появились серебряные прожилки.
Тут же он стал рассказывать, что говорил относительно меня с королевой, и теперь они имеют в отношении меня большие планы, чем писал об этом в письме. Ибо, inter arma silent Musae (среди оружия музы молчат – лат.), и имеются более важные дела, чем украшение дворцов.
- Королевич Владислав, - продолжал Скиргелла, - которому едва только пятнадцать весен исполнилось, широким миром заинтересован, только не было у него подходящих наставников, если не считать роя придворных дам, которые его лишь баловали, и пары священников, которые обучили его основам веры и немного в языках. Он прекрасно фехтует, ездит на лошади, танцует, но ему пригодилось бы несколько знакомства в сфере свободных искусств…
- И пану кажется, что я мог бы справиться…
- Тут не может быть двух мнений, опять же, тому способствует ваше иностранное происхождение. В этой же стране авторитет земляка признать труднее всего.
Королева приняла меня после обеда. Мне она показалась особой совершенно неинтересной, лишенной красоты и высших интеллектуальных стремлений: типичная венская клуша, которые тысячами сидят в кухнях, готовя еду мужьям и штопая им штаны. Относительно ее супружества с королем Зигмунтом решение приняли правящие дворы и сам папа римский, который выдал разрешение королю-вдовцу вступить в брак с сестрой своей покойной супруги.
Во время этой аудиенции говорил, в основном, Скиргелла, я же, представленный как благородно рожденный Альфредо Деросси Иль Кане, вежливо подтверждал его слова, стараясь произвести на королеву хорошее впечатление. Более-менее длительно я высказался раз, когда Констанция выпытывала про мой алхимический опыт, расспрашивая: не чары ли это. Я ответил, что наверняка – нет, ссылаясь здесь на авторитет императора Рудольфа, который весьма любит эксперименты подобного рода. Рассказал я ей и о процессе трансмутации, за которым наблюдал лично (правда, умолчав о стоявшем за всем этим обмане).
Еще королева спросила, что мне известно о философском камне, дающем вечную молодость. На это я ответил, что только лишь слышал о нем, но здесь – тут я поклонился – имеются особы, которым наверняка такой камень не требуется. Зная про мигрени королевы, я упомянул о привезенном когда-то из Египта лекарстве, которое снимает любые головные боли, и небольшой запас которого, совершенно случайно, имеется при мне. Медикамент мы испытали на одной фрейлине, которая весьма страдала, и эффект превзошел все ожидания. Так что королева должна была стать следующей…
Под конец аудиенции супруга монарха подала мне руку для поцелуя, Скиргелла же шепнул мне на ухо, что все идет превосходно, намного лучше, чем он предполагал, после чего распорядился предоставить мне квартиры в самом замке.
Королевич Владислав прибыл под вечер, довольный, хотя и уставший, поскольку на охоте убил серну и кабана, и хвалился этим, словно бы разгромил целую бусурманскую армию.
Мне он показался моложе, чем я полагал, с буквально детским, хотя и красивым лицом; правда, его несколько уродовала унаследованная от Габсбургов нижняя губа, зато блестящие глаза свидетельствовали о живом уме.
Последующие дни, в ходе которых я официально получил назначение в качестве его наставника, подтвердили первое впечатление. При случае, местный знаток геральдики вывел мое происхождение от одного из рыбаков из Каны Галилейской, который, только лишь по той причине, что дюжина апостолов уже была укомплектована, в историю не попал.
Молодой королевич полюбил меня, и я заметил, что он с охотой проводит со мной время, то в Троках, то ли после возвращения в Вильно. Он сам просил, чтобы я рассказывал ему как можно больше о мире за границами Польши, хотя, как я заметил, ему быстро делалось скучно. Я, со своей стороны, тоже немного исследовал его. Владислав знал жизнеописания великих мужей Плутарха, читал Цезаря, ему весьма импонировал Александр Великий; хотя, казалось, он был весьма далек от мысли, что сам мог бы пойти его путем. Еще я отметил, что королевич испытывает беспрекословное послушание перед отцом, и сама мысль, что когда-то сможет его ослушаться, казалась ему невообразимой.
С самых малых лет подготавливаемый к военному ремеслу, он умел разговаривать с солдатами, разбирался в оружии, усвоил основы тактики и командования. Особым здоровьем он не отличался, страдал почками, но это заболевание, которое я, благодаря одной микстуре, унаследованной еще от il dottore, изгнал буквально за неделю, чем завоевал его чрезвычайное уважение, и так уже приличное с момента излечения королевы Констанции от докучливых мигреней.
В канон обязательного чтения я подсунул королевичу Макиавелли, которого тот проглотил с огромным запалом, дополняя такой скоростной курс Realpolitik биографиями английского короля Генриха VIII, его дочери Елизаветы Великой, Филиппа II Испанского, а так же Ивана Грозного. В ходе изучения жизнеописания Генриха IV Бурбона пришло известие о том, что 14 мая нож Франсуа Равальяка положил конец необычной жизни французского монарха. Сообщение об этом потрясло королевичем.
- Да как же это так, неужто есть люди, способные поднять руку на божьего помазанника?! – воскликнул Владислав.
Я ответил, что в истории такое случается весьма часто, и что имеются страны, такие как Москва, где, в отличие от Польши, представляющей оазис покоя во всем мире, естественная смерть повелителя является чем-то чрезвычайным, так что люди привыкли к тому, что трон, помимо парчи и горностаев, обязательно должен быть вымощен еще и кровью.
При случае сделалось явным совершеннейшее незнание наследником трона текущей политики. Пришлось потратить какое-то время, чтобы ослабить его веру в то, будто бы историю направляет Господь Бог посредством собственных помазанников. Я показывал Владиславу, что по сути своей это игра различных сил, держав, стремления родов к возвышению и отделению, эмоций, вызванных религиями и давлением общественных групп. Я указывал на то, сколь трагическую роль играют глупость, уязвленные амбиции и ослиное упрямство. Говорил я и стратегии с тактикой – рассказывал (тем более, что только что прочел Хроники Длугоша) о Казимире Великом, который войн не вел, а будучи еще юношей, с поля битвы под Пловцами попросту сбежал, зато пактами, договоренностями, иногда даже уступками, заложил основы могущества Польши.
Совместно мы еще раз проанализировали историю великой русской смуты, начиная с безумств Ивана Грозного, вплоть до печальной ретирады второго Самозванца из Тушина, в котором поначалу он был домашним пленником польских наемников под командованием пана Ружанского, и бегства в Калугу, которым он отличился 6 января данного года.
В течение последующего полугода его солдаты и офицеры массово переходили на сторону короля Зигмунта. Был среди них признанный участник набега, Александр Юзеф Лисовский, герба Еж, человек неслыханно безрассудный, но, в то же время, обладающий быстрой ориентацией в обстановке. Как рассказывал пан Скиргелла: "Из многих сражений вышел он победителем, практически весь край московитский мучая своими постоянными набегами; умом он понимал все замыслы неприятеля, тайные и явные, знал все, что неприятели делали, оборачивая все к их гибели. Дело в том, что научился он, предвидя вовремя замыслы москалей и проводя все необходимые для этого усилия, делать напрасными действия врага, удивительнейшими трюками делать напрасными даже самые хитроумные замыслы их вождей". Я познакомился с этим полковником, человеком уже немолодым, который прямиком из Тушина к королю прибыл, чтобы рассказать о побеге царицы Марины в Калугу и о замешательстве, случившемся после неожиданной смерти князя Романа Ружинского.