— Нет.
Я мог это объяснить. Они гордились Томми, но на расстоянии, абстрактно, и в то же время были рады, что он не доставлял им хлопот. В свои восемь лет Томми чувствовал это, понимая, что его родителям не нужны были лишние проблемы.
— Они часто тебя наказывали? — спросил Элиот.
— Нет, — ответил Томми, затем судорожно добавил: — Но я прежде не делал ничего плохого.
— Но в этом не было твоей вины, правда?
Язык достаточно гибок. Я не был уверен, что Томми уловил тайный смысл заданного вопроса. Мальчик мог решить, что Элиот ведет речь о более позднем времени, когда его могли принять за добровольного партнера Остина. И он переложит вину на себя. Он соблазнил взрослого мужчину.
— Нет, — протянул Томми, но ответ был, к ненастью, очень неполным.
Я удержался от желания вмешаться. Я чувствовал, как Элиот подбирался к Томми, так он загонял в угол сотни свидетелей. «Выдержка, — приказал я себе, — выдержка». Я должен дать Элиоту сделать свое дело. Но у меня в голове не укладывалось одно: как можно мучить ребенка, когда в свое время позволил сотворить то же самое с человеком, сидящим рядом?
— Тогда почему ты не рассказал родителям? — настаивал Элиот.
Томми молчал. Элиот не подгонял его. Казалось, что мальчик не мог найти ответа, но Томми наконец сказал:
— Я не хотел, чтобы они плохо обо мне думали.
Элиот спокойно загонял Томми в угол. Представитель старшего поколения, он знал, как это делается. Он не хотел слишком сильно давить. Элиот заговорил, казалось, совсем о другом.
— Кому первому ты рассказал о случившемся?
— Маме и папе, — сказал Томми.
Элиот выглядел сбитым с толку. Он даже громко хмыкнул. Затем спросил:
— Ты больше никому не говорил?
— Нет. Сначала нет.
— Никому из друзей?
— Нет.
— А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?
— Нет.
— Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: «Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался», или «Мне неловко с ним», или просто «Я не хочу больше ходить туда»?
— Нет, — настаивал Томми.
— На самом деле ты продолжал ходить туда, так?
— Да.
— Когда ты рассказал родителям? — спросил Элиот.
— Этим летом.
— Этим летом? Два месяца назад, три?
— Да.
— Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось, Томми?
— Два года.
— Более двух лет, да, с мая девяностого года по август нынешнего года?
Томми пожал плечами.
— Что тебя заставило открыться? — Не успел Томми ответить, как Элиот добавил: — Они спрашивали тебя, случилось ли с тобой что-то в этом роде?
— Нет, — сказал Томми.
— Ты как-то не так себя вел? Твои мама и папа беспокоились за тебя?
— Протестую, — сказал я, наконец найдя причину. — Он не может свидетельствовать о том, что было у кого-то на уме.
Элиот также вскочил.
— Он наверняка знал, беспокоились ли его родители о нем, ваша честь.
— Поставьте вопрос соответствующим образом, — бесстрастно отозвался судья.
— Томми. — Элиот начал наступление. В его голосе появилась строгость. Он нахмурился и подался в сторону Томми, пытаясь сосредоточиться на вопросе. — Когда ты рассказал родителям, что случилось, они забеспокоились? Они казались взволнованными тем, как ты себя вел?
Томми опустил глаза, припоминая, когда родители в последний раз проявляли о нем заботу.
— Нет, — ответил он.
— Что произошло, какое событие заставило тебя рассказать им? Они говорили с тобой?
— Нет. Мы смотрели телевизор.
— Телевизор. А что вы смотрели?
«Делай ход. Скажи, Томми». Элиот читал письменное заявление Томми, он знал, что мальчик узнал Остина во время показа вечерних новостей. Я надеялся, что Элиот спросит его об этом, потому что ему это было на руку. Элиот должен был уцепиться за это. И если бы он сделал это, Томми мог рассказать о том, чего не было в его письменном свидетельстве.
— Новости, — сказал Томми. — Я увидел его, увидел Остина по телевизору. Там говорили, что были похищены другие дети. Я понял, что он и с другими обошелся так же, — заключил Томми.
«Молодец парень». Я не мог представить доказательства других преступлений Остина, но если Элиот случайно сам выдал эту информацию, что ж, это уже нельзя было исправить, правда?
Когда я повернулся к нему, Элиот смотрел на Томми, не показывая, что допустил промах.
— Но Остина не обвиняли во всех этих преступлениях, правда, Томми? Он представлял интересы обвиняемого. Так ведь сказали по телевизору?
— Наверное. Я не знал, что именно он сделал это с другими детьми, — сказал Томми не сбиваясь с курса.
Я заволновался, потому что Томми внутренне изменился. Он перестал казаться маленьким испуганным мальчиком, он вновь походил на мужчину в миниатюре. Он даже бросил на Остина взгляд, когда упомянули о других детях, который говорил об очень взрослом чувстве ревности и обиды за измену. Возможно, эмоции детей и взрослых не слишком разнятся. Кто может определить силу переживаний ребенка. Важно, что Томми больше не выглядел малолетним. Элиот молчал какое-то время, дав присяжным заметить выражение лица Томми, прежде чем задать следующий вопрос.
— То, что ты сказал родителям — поправь меня, если я произнесу неправильно, — звучало так: «Меня тоже. Он изнасиловал и меня». Ты так сказал, Томми?
— Да. — Томми не видел в этом ничего особенного.
— И что сделали твои родители? — спросил Элиот. — Они вызвали полицию, отвели тебя к врачу?
— Нет. Не…
— Нет? — Элиот уставился на него. — Они на следующий день отвезли тебя к окружному прокурору?
— Нет, — пытался объяснить Томми. — Не сразу.
— И что же они сделали?
— Поговорили со мной, — сказал Томми.
— Как же тебе удалось увидеться с врачом, полицией и прокурором?
— Я рассказал об этом школьному учителю.
— Учителю. В августе, — сказал Элиот.
— И медсестре, — добавил Томми, кивая.
— Медсестре. Ты с ней часто разговаривал?
— Думаю, мы виделись в третьем классе, — сказал Томми, — когда у меня болел живот и меня отправили домой.
Элиот кивнул в знак одобрения. Я точно видел, куда он хотел его завлечь. Думаю, все остальные тоже догадались.
— У меня нет больше вопросов, — сказал Элиот.
Это меня поразило. Я ожидал, что Элиот поставит под сомнение опознание Остина, что бы заставило меня расширить круг вопросов и показать присяжным, как долго Томми и Остин были знакомы друг с другом, установить, что Томми твердо уверен в личности обвиняемого. Элиот не дал мне такой возможности. Я даже не был уверен в том, что мне удастся раскрыть дальнейшие сексуальные контакты Остина и Томми. Их расценят как не относящиеся к делу, не пересекающиеся с тем эпизодом, который разбирался на этом процессе.
Я чувствовал интерес Элиота, когда свидетель опять перешел в мои руки.
— Томми, — неторопливо произнес я, — почему ты рассказал родителям о том, что этот мужчина изнасиловал тебя?
— Потому что я узнал, что он делал это и с другими детьми, — убежденно ответил Томми. — И я подумал…
— Протестую, — сказал Элиот, тут же встав. — Это заурядная спекуляция в пользу свидетеля, ни на чем не основанная. Таким образом, акцентируется наличие других преступлений, что предубеждает судей против подзащитного и полностью недоказуемо.
— Ваша честь, защита сама спрашивала о мотиве свидетеля для его признания. Отсюда вопрос…
— Мотив? — переспросил Элиот, вытянув руку. — Все, что я хотел узнать, когда было сделано признание. Какое это имеет…
— Протестую, — вмешался я. — Вопросы сейчас задает обвинение.
— Оставьте пререкания, — отрезал судья Хернандес. — Протест принят. Леди и джентльмены, — добавил он в адрес присяжных, — не принимайте во внимание последний ответ. Как сказал адвокат, для этого нет оснований. В этом деле предъявлено только одно обвинение.
Я покачал головой и сел, менее расстроенный, чем хотел казаться. Я надеялся, присяжные понимали: если у них были вопросы насчет мотива Томми, они не могли получить ответа не по моей вине. Это адвокат старался пресечь любое упоминание о других жертвах. Присяжные не смогут этого забыть.
— Томми, — продолжил я. — Это была последняя ветрена с Остином Пейли, когда он отвез тебя в дом с бассейном?
Томми покачал головой.
— Он вернулся в пустой дом?
— Да, — тихо сказал Томми. Он стушевался из-за перепалки, которую мы с Элиотом затеяли по поводу его показаний. Мне был на руку этот эффект. Он снова выглядел маленьким и испуганным. Я не хотел упускать момент.
— Обвиняемый вернулся, чтобы встретиться с тобой?
Элиот был начеку. Я чувствовал, как он насторожился. Я старался вопросами поддерживать Элиота в этом состоянии, готового вскочить на ноги, но не находящего оснований для протеста.
— Да, — сказал Томми.
— Несколько раз?
Он кивнул.
— Пожалуйста, отвечай вслух, Томми. Он приезжал несколько раз после того дня, когда вы проводили время в бассейне?
— Да.
— Дважды, трижды?
— Больше, — сказал Томми. — Гораздо больше.
— Назови цифру, Томми. С того дня у бассейна и до того дня, когда ты увидел Остина по телевизору и сказал: «Это он», сколько раз ты встречался с ним? Ты виделся с ним несколько минут?
— Мы проводили вместе много часов, — ответил Томми.
Я думал, Элиот заявит протест, что наш диалог со свидетелем подразумевает, будто его клиент совершил и другие преступления. Я поднялся и зашел за спину Элиота. Тот не обратил на меня внимания. Бастер Хармони от напряжения приоткрыл рот.
Я встал за Остином Пейли. Он не повернулся ко мне. Я даже не мог угадать по его осанке его внутреннее состояние.
— Забудь о телевизоре, Томми, — громко произнес я. — Теперь посмотри сюда. Вспомни эти встречи, особенно первый раз у бассейна. Этот мужчина был с тобой в тот день?
Томми послушно уставился на него. Он выглядел грустным, подавленным, настоящая жертва обманутого доверия.