Это означало, что отныне его честь и доброе имя в руках Евпатия.
– Верим тебе, – ответил Александр Леонтьевич. – Пусть едет с нами, а далее… Витязя покажет дорога.
Дружина витязей шла спешно, но соблюдая все меры предосторожности. Всё время высылали вперёд дозоры.
Не доходя Курска, стали на отдых у небольшого озерца. Благодать – камыши зелёные, трава изумрудная, дикие утки плавают лодьями…
– В Курск на день заедем, – предложил Попович. – В мови попаримся, они здесь знатные. Да и с Олегом Святославичем словом перемолвиться надобно, стоящий воин…
– Погоди, – перебил его Добрыня, – наш дозор почему-то с чужими возвертается…
Во главе дозора стоял Алёша Суздалец.
– Вот, – сказал он, указывая на незнакомых ратников, – пытались обезоружить нас, а сами меча в руках толком держать не могут. Потом лаяться давай, говорят, мол, сторожа курского князя.
– Кто такие? – грозно спросил Добрыня.
Куряне чуть оробели, увидев большой отряд хорошо вооружённых ратников, да ещё со знамёнами, но тут же приободрились, прознав русичей.
– Я есть десятник дружины курского князя Олега Святославича, – отвечал немолодой воин с висячими седыми усами. – Лукьяном кличут.
– Чего без толку по полю гоняете?
– Так ведь дозорим, служба у нас… А вот вы кто такие, коли гуляете по княжеству, как по своей избе?
– Больно дерзок, – усмехнулся Торопка.
– А мы, куряне, все таковы.
– Толком говори.
– Дозорим, говорю. – Лукьян вдруг широко улыбнулся, глядя на Олёшу Поповича, словно признал родного человека. – Князь-то наш вместе с дружиной своей, равно как и ополчение лучших людей, из града ушёл.
– И ты говоришь об этом первому встречному? Повесить тебя надобно, десятник, вон на той самой берёзе.
– А и повесь, – усмехнулся Лукьян. – Только признали мы тебя, Александр Леонтьевич, уж не осуди. Все на Руси ведают, что ты невинного не изобидишь…
– Вот как? В самом деле так и бают?
– Так, – просто ответил десятник. – Уважают тебя русские люди.
– А ты и есть Олёша Попович! – выпалил один из дружинников. – Во чудо чудное!
– Кому Олёша, а кому и Олександра Левонтьич! – назидательно и строго ответил Торопка.
– Кто такой отважный?
– Я – Амос. А твоего белого коня с узорной накидкой, панцирь твой позолоченный да шлем с архангелом Гавриилом ведает вся Русь.
– Ишь ты! Поскольку меня признали, говорите честно и немедля: когда ушёл Олег Святославич и куда?
– Не более двух седьмиц, – ответил Лукьян. – На битву призвал великий князь киевский Мстислав Романович, вот и пошёл наш князюшка к Зарубу-городу на Днепре. Все ушли, – засопел обиженно, – а нас оставили.
– Ну, знаешь, град оборонять тоже кому-то надо, – за-ради справедливости заметил Торопка.
Попович, Добрыня и Тимоня Рязанец отошли в сторону. Стали совещаться.
– Думаешь, началось? – прошептал Добрыня.
– Теперь понимаю, отчего Иван Дмитрич не оповестил. Снялись они по-скорому… Мучаюсь теперь: отчего же так, что побудило их?
– Стало быть, худо, – молвил Тимоня. – В Киев не идём?
– Теперь там делать вовсе нечего. Думаю, половцы уговорили русичей и сборное войско ныне по Днепру спускается… Сворачиваем на Лукоморье!
– Сейчас у сторожи прознаю, как легче и кратче…
Десятник Лукьян посоветовал следовать до Кальмиусской тропы, то есть от рек Большая Сосна по водоразделу Оскола и Дона, потом через Северный Донец.
«А там и Синее море рядышком».
Дружина ушла.
Лукьян перекрестил и прошептал вослед:
– Помогай вам Господь, доблестные витязи! Огради вас Господь от лихих мечей и вострых вражеских стрел… Спаси вас и сохрани.
Долгое смятение в Галиче
Лучше всего о положении в западных русских землях сказал Прокофий – один из авторов Галицко-Волынской летописи:
«Говорить о Галиче и Волыни тех лет, значит, рассказывать горькую повесть, в которой всё переплелось – ложь и правда, любовь и ненависть, трусость и доблесть. Говорить об этом, значит, рассказать о бесчисленных ратях, великих трудах, частых войнах, многих крамолах, бесчисленных мятежах. Два великих русских города, которые первыми претерпели все страсти борьбы за истинно православную веру, как бы их ни пытались совратить безбожные паписты.
О, Галич и Волынь! Края богатые и щедрые, исполненные всем, что способна дать мать земля русская! Леса ли это высокие и крепкие, озёра ли со всякой рыбой и живностью, недра ли горючие – всё есть в этих краях, всего они исполнены. Но нет для них равного правителя – мудрого и дальновидного. После кончины Ярослава Мудрого пошли края эти гулять по рукам спесивых князей, как девка без роду-племени, и всяк норовит ущипнуть, всяк норовит взять своё, не помышляя чем-то отдарить.
Бесстыдные ляхи и алчные угры зарятся на земли эти, хотят трудников закабалить, а самим жить припеваючи; всё норовят растащить по кускам, каждому пожирнее. И растаскивают и сиротят…
Но пришёл в славный Галич с княжением благословенный Владимир Володарович, собрал воедино оставшиеся русские силы, призвал на помощь дружины родичей своих ближайших и вышвырнул бесстыдных захватчиков за галицкие пределы.
Возрадовалась земля русская такому защитнику и радетелю, колокольным звоном встречала святое воинство. И воцарились на этой многострадальной земле тишь и умиротворение.
И княжил совестно Владимир Володарович и передал престол крепкий сыну своему Ярославу по прозвищу Осмомысл, что означает „восемь умов“. И был он многие годы олицетворением мудрости, силы и могущества.
Но и здесь подстерёг лукавый, сбил он князя с пути праведного и забрал у него много умов, не оставив ни единого. Презрел князь Ярослав семейный очаг и похотел передать трон свой не законному наследнику Владимиру, а бастарду именем Олег. Супругу свою законную, дочь великого князя ростово-суздальского Юрия Долгорукого Ольгу, изгнал, а наложницу, дочь поповскую Анастасию, решил сделать княгиней.
И умерли все смертью неправедной, вживе остался только княжич Владимир, ранее изгнанный из Галича. Смертию своей вверг Ярослав Осмомысл державу свою в лихое время»…
Временным безвластием ловко воспользовался венгерский король Бэла III, который всегда был не прочь поживиться за счёт русских бед. Он немедленно ввёл войска в Галичское княжество, думая, что в неразберихе всё сойдёт с рук. Только не учёл подобных себе стервятников – ляхов, которые тоже давно зарились на русские земли.
Ляхи искренне возмутились, что кто-то их пытается опередить в воровстве, и заявили, мол, если Галич не наш, так и вам его не видать либо давайте другой город, равноценный этому…
Равноценного не нашлось, а потому добрые эти люди – ляхи и угры – азартно принялись делить промеж себя то, к чему никакого отношения не имели, то есть галицкий удел. Услышав про возможный куш, к делу подключился даже германский Барбаросса, который всюду рысачил, выискивая, где и что плохо лежит, чтобы прибрать к рукам.
В общем, дошло до того, что во всю эту мутную ситуацию пришлось вмешаться Всеволоду Большое Гнездо, который в то время был мощной политической фигурой, чей авторитет подкрепляло многочисленное войско, имеющее колоссальный боевой опыт.
Стоило великому князю владимирскому только гаркнуть с берегов Клязьмы, как у ляхов мигом сник боевой задор, угры сбавили бравую прыть, а русобородый император Фридрих сделал вид, что случайно оказался неподалёку от русских владений.
Злобу, конечно, затаили все, но сделать тогда ничего не могли – серьёзно опасались, как бы в погоне за чужим не лишиться своего, и на какое-то время в русские дела перестали вмешиваться.
Всеволод Юрьевич Большое Гнездо ясно понимал, что «замирение» подлых иноземцев – вещь непрочная, галицким землям нужен исконный правитель. Таковой и нашёлся в лице законного сына Ярослава Осмомысла, в своё время вместе с матерью бежавшего за пределы отчины от гнева родителя.
В 1189 году князь Владимир мечами суздальских дружинников был утверждён на галичском престоле, признав безоговорочное старшинство родного (по матушке) дяди Всеволода.
Правил десять лет «чужим» умом, не заслужив даже мало-мальского авторитета у собственных бояр, доставляя множество хлопот опекавшему его владимирскому государю, из-под влияния которого он мечтал выйти любым способом, включая венгерский (польский) протекторат и даже переход в католическую веру.
Своею кончиной галичский князь Владимир Ярославич дал свободно вздохнуть всем его окружавшим, но отсутствие законного наследника обрубило правящую ветвь Ростиславичей и ввергало значительную часть запада Руси в очередной боярский заговор.
В это же самое время всё больший вес и авторитет набирал правящий в соседней Волыни князь Роман Мстиславич. Он был вознесён народной молвой, как «новый Владимир Мономах», за удачный поход в половецкие степи, в котором множество христиан вызволил из плена. Поход был предпринят по просьбе византийского императора Алексея III Ангела, у которого степняки отбили часть Фракии. Благодаря вмешательству русичей византийскую провинцию половцам пришлось срочно оставить.
Положение дел в Галиче давно беспокоило Романа Мстиславича. По его мнению, княжеская власть там была слабой, а боярская сильной. Слабость правителя сказывалась на боеспособности дружин и прочности границ, а окружение-то сплошь враждебно…
После смерти князя Владимира Ярославича и без того шаткое положение в Галиче значительно усугубилось, напрямую встал вопрос о возможном вторжении извне. Владимирский государь молчал, выжидал и Роман Волынский. Но, когда разведка донесла, что авторитетные Кормиличичи уже объявили боярское правление, он решился. Волынские полки вошли в город, который сам распахнул врата.
Роман Мстиславич стал первым в истории Руси галицко-волынским князем. А присоединение Галича к Волыни было одной из самых блестящих и бескровных военных операций русского Средневековья.
Далее последовало то, что местному боярству не могло присниться и в жутком сне. Новый владетель изгнал из княжества двух самых авторитетных бояр Кормиличичей, остальных частью разогнал, частью предал жестокой казни.