1
…Обиделся Джебе-нойон на Субедей-багатура. За день до выступления в набег на Сугдею непобедимый вдруг резко изменил решение и велел оставаться с основными силами, объясняя тем, что кипчаки сильно потрёпаны, но не разбиты окончательно.
– Вдруг отыщется тот, кто объединит их разрозненные отряды в кулак? Хватит одного сильного и умелого удара, чтобы покончить с нашим славным боевым походом.
Нойон промолчал, потому что был монголом, а основная цель жизни любого монгола – повиновение своему военачальнику.
Но обиду затаил.
И даже стал вынашивать планы мести. Но какой? И как осуществимой?
По ночам, уткнувшись лицом в душную, пыльную кошму, скрежетал зубами и повторял в бессильной ярости: «Это ведь я придумал! Я должен был повести воинов, взять город, ограбить его и стяжать великую славу! А теперь вся слава достанется Субедею. Опять Субедею!»
2
В набег на Сугдею тумен повели Очирбат и Ганибек, но главным, конечно, оставался Субедей. Более половины воинов составляли лёгкую кавалерию. Их атаки стремительны, передвижение – как мановение бровей темника, то есть для вражеских стрел и мечей они почти неуязвимы.
У монголов для жалящих укусов издавна существовали легкоконные формирования с соответствующим вооружением: стёганые ватники вместо кольчуг, кожаные шлемы, деревянные щиты, луки со стрелами, сабли да арканы.
В свите Субедея, рядом с его таргаудами, находились Урянхатай и Бату-хан. Царевич радовался, что непобедимый взял его в набег. Время, проведённое среди суровых воинов, не прошло для Бату напрасно. Он наряду со всеми терпел лишения и тяготы походной жизни, научился безропотно подчиняться приказам, находя в этом подтверждение словам своего великого деда, что «железная дисциплина – основа любой победы». Он с жадностью ловил любое слово Субедея, любое его распоряжение и указание, неважно – для целого тумена или отдельного воина, безоговорочно признавая в нём мудрого и прозорливого военачальника. Более того, стал пытаться представлять себя темником… Пока получалось плохо, то и дело в воображении возникали безнадёжные ситуации, из которых нелегко найти выход.
За участие в походе Бату был благодарен своему деду. Раз и навсегда он перестал быть изнеженным царевичем и уже этим выгодно отличался от других внуков «повелителя всего сущего на земле».
Бату огрубел душой, в которой больше не было места милосердию; перестал жалеть врагов. В шестнадцать лет сабля в его тонких руках являлась грозной силой. Словом, он превратился в настоящего воина-монгола. Голос изменился, лицо обветрилось, стало жёлто-серым; над верхней губой пробивалась бледная растительность.
Чингиз-хан не без умысла послал внука именно к Субедею. «У него есть чему поучиться», – сказал при этом. Вот Бату и учился, ещё серьёзно не предполагая, что в будущем пригодится. Ему нравилось военное дело. Особенно поражало, каким единым и послушным бывает огромное количество свирепых воинов в руках настоящего полководца. И он дал себе слово стать именно таким.
К самому Субедею, как простой воин, он приближаться не смел, поэтому непонятное выпытывал у своего опекуна Урянхатая.
Ганжуур исправно ходил в караулы, участвовал в стычках, не прячась за чужими спинами… И вскоре почувствовал, что к нему стали относиться по-товарищески, как к воину… Именно это и стало для него самым ценным.
Тумен передвигался бесшумно и быстро, не отвлекаясь на небольшие разбойные шайки, иногда появлявшиеся из-за сопок и холмов. В аулы и поселения не входили, если с их стороны не летели стрелы.
А они не летели ниоткуда, люди прятались…
Субедей был доволен. Всё получалось именно так, как предполагал Джебе.
«Грызёт в ярости рукоять собственного меча, – с удовольствием думал Субедей. – Не надо становиться выше, чем распорядилась судьба и повелитель. Ничем себя толком не проявив, нельзя стремиться быть тем, о котором все судачат без умолку».
…Лишь раз остановились в большой долине дать отдохнуть лошадям.
И как-то сразу сделалось непривычно тихо без шуршания копыт о траву, звяканья уздечек, покрикиваний военачальников. Только полыхали костры и звёзды мигали совсем близко.
Монх-Оргил уже несколько раз присылал вестовых, в донесениях которых не содержалось и намёка на угрозу противодействия.
Впереди монголов, обгоняя их стремительное движение, от села к селу неслась ужасающая весть, что идут безжалостные сыроядцы-язычники, которые жгут всё, что попадается на пути, уничтожают всех, кто встретится.
Уже Сугдея бурлила и трепетала. Жители этого небольшого приморского городка собирали пожитки и укрывались, кто в горах, кто спешил в порт, чтобы отплыть с ближайшим кораблём в Малую Азию, кто в неприступную крепость, окружённую со всех сторон отвесными скалами.
Фряжские наёмники пили вино в городских тавернах и бесстрашно потрясали полупустыми кружками, мол, надейтесь на нас, мы дадим отпор непрошеным гостям.
Половецкие отряды, находящиеся в Сугдее, точили мечи и проверяли запасы стрел.
Корабельщики терпеливо дожидались попутного ветра, чтобы побыстрее убраться из гавани, почему-то сразу сделавшейся неудобной и неуютной.
3
…Когда монголы подошли к Сугдее, город оказался безлюден. Тихо лежал он на холмах, белел зданиями, блестел макушками церквей и соборов.
С западной стороны в распадке гор лежала грозная крепость с высокими стенами, бойницами в них, огромными двойными воротами; в южной части, которая выходила к морю, плескались на волнах десятки покинутых кораблей и тоже белели – парусами.
«Какой красивый город, – подумал Субедей. – Какой богатый город! И какие в нём беспечные правители – ни войска, ни конницы… Неужели их никто и никогда не грабил? Эх, люди, люди! Защищать надо свои города, жизнь отдавать за них, чтобы твои дети и внуки могли беспечно бегать по этим улочкам…»
Он даже не подозревал, что в это время конные кипчаки и генуэзские наёмники, которые любили деньги, сражались за деньги, но не любили умирать за деньги, по-прежнему бесстрашно потрясают кружками с вином, но… уже внутри крепости.
Субедей призвал Очирбата и Ганибека.
– Отправьте самых быстрых и толковых воинов, пусть обыщут дома. Если кого найдут, пусть не убивают, а гонят к морю, где стоят корабли.
– Непобедимый, прикажешь штурмовать крепость? – поинтересовался Очирбат.
– Зачем? Здесь и так всё наше. Мы пришли сюда за добычей, и нам никто не мешает её взять. Крепость штурмовать не будем, там укрылись трусы.
Бату-хану и Урянхатаю повелел приблизиться.
– Воин добывает себе имя в смертельных схватках, – пояснил им. – Но наступает время, когда имя звучит впереди, звучит так, что люди и даже города сдаются без боя. Наш повелитель сделал нас такими, чьё имя бежит впереди и повергает города в ужас и трепет.
Воины склонили головы.
– Поезжайте к морю и хорошенько осмотрите эти корабли, особенно то, что есть у них внутри.
Добыча оказалась огромной. Местные жители, не успевшие надёжно укрыться от завоевателей, несколько дней разгружали корабли, уже готовые отчалить в Византию, Венецию, Северную Африку. Их трюмы были набиты товарами, которые доставлялись по Великому шёлковому пути, и теми, что шли из западных стран для торговли с Востоком.
Было взято: французского и английского сукна, оружия, женских украшений, ювелирных изделий; из Египта и Сирии – хлопковых тканей, ладана, фиников; из Индии – кашемировых тканей, драгоценных камней, пряностей; из Китая – шёлка.
Много досталось и русских товаров – меха, кожи, зерно, льняной холст, мёд, воск, пенька.
Со всего города и окрестностей собирали тягловых лошадей, телеги и возы, на которые загружали бесчисленные тюки, рулоны, упаковки, ящики. Пленённых сугдейцев сделали возчиками и велели править к перешейку, соединяющему Крым с Диким полем. Некоторые сопротивлялись, не желая уезжать. Таких убивали на месте.
Монголы уходили, город загорелся. Субедей такого приказа и не отдавал, значит, просто по чьей-то неосторожности.
Пожар заставил сугдейцев выбираться из крепости, спускаться с гор и тушить дома, спасая уцелевшие пожитки.
Все дружно проклинали не монголов, а кипчаков за их трусость и нежелание оборонять город, который исправно платил дань, и фряжских наёмников. Но те дружно запротестовали, клянясь, что их задача – защищать не город, а крепость.
Это был первый набег монголов на Крым.
Сугдея пострадала незначительно, большинство домов были каменными, их быстро восстановили.
Огромный ущерб понесли купцы и корабельщики, их склады и трюмы были полностью «очищены» от товаров.
Возвращение Бату-хана
1
Джебе часто выезжал один далеко в степь. Про бесстрашие нойона, граничащее с бесшабашностью, монгольские воины часто говорили меж собой. Это правда, он ничего в жизни не боялся, кроме всевидящего ока повелителя и насмешек Субедея, на которые не находил ответа.
…Было тепло. В этих краях степь начинает оживать уже во второй половине февраля-лютеня.
Время отдыха и безделья кончается. С возвращением Субедея начнётся подготовка к новым походам и битвам. И кто знает, сможет ли он, Джебе, проявить себя снова?
Он хорошо помнит того – лучшего охотника из племени тайчиутов, которого звали Джиргоадай. Он был из простолюдинов, но меткий глаз и верная рука позволили ему стать одним из самых метких среди лучников.
Воинская слава Джебе у Чингиз-хана всходила стремительно. Но истинно звёздным часом он считал присоединение Каракитайского государства к Монгольской империи.
Его тумен преследовал найманского хана Кучлука, захватившего власть у каракитаев. Народ был этим недоволен и выступил на стороне монголов в битве…
И какова награда? Участие в походе, в котором не встретилось ни одного достойного противника. А ведь все основные схватки, дающие славу и богатство, проходят сейчас в Китае и Средней Азии.
Но в этом году его слава заново воссияет!
Джебе в это верил.
Джиргоадай сомневался…
2
Возвращались не спеша. Обоз растянулся на многие вёрсты и затруднял движение.
Субедей послал тысячу Очирбата вперёд – проверять дороги. Воины вихрем пронеслись по округе.
Сотню Монх-Оргила тысячник отправил к месту впадения Дона в Сурожское море. Проскакав много часов, воины наткнулись на небольшое поселение у самого устья.
Высокие бородатые люди ловили рыбу, конопатили лодчонки и даже управляли ветхим паромом, перевозя каких-то путников с берега на берег. Увидев монголов, люди не стали хвататься за оружие, видимо, уже были наслышаны о неведомых всадниках.
– Да здесь большое поселение! – воскликнул сотник. – Вы кто такие бесстрашные?
– Мы зовёмся бродники, – ответил по-кипчакски их главный, огромный мужик с огненно-рыжей бородой. – Живём подальше от всех, бежали от княжеской воли.
– Бродите, значит? Скрываетесь от своего господина?
– Мы сами себе хозяева… А вы и есть те самые страшные монголы?
Монх-Оргил засмеялся.
– Мы и есть самые страшные! Всем говори, что здесь были монголы и они очень страшные.
– Если вы против русских князей и против кипчаков, тогда мы за вас!
– А ты сам кто?
– Кликать Плоскиня, я здешний воевода…
– Ладно, воевода Плоскиня, – ответил сотник, поняв, что врагов нет, – я скажу своему тысячнику, он решит, как быть с тобой и твоими людьми.
Далеко в степи, в той стороне, где начинаются рубежи русских княжеств, тысячник Очирбат увидел большое количество конников. Самые зоркие воины доложили, что различают красные кипчакские бунчуки и разномастные стяги русичей.
Тысячник послал десяток с приказом проследить пути их передвижений, а если станут уходить, не преследовать.
Вернувшись, десятник доложил, что урусуты и кипчаки ушли в сторону Половецкого вала, намерения вступать в драку не имели.
По его мнению, это были сторожевые заставы.
Очирбат отправил гонца к Субедею. Хотел оповестить и Джебе, благо место основной стоянки было недалеко, но поостерёгся.
3
Во время пути Субедей много времени проводил в беседах с Бату-ханом, милостиво разрешив слушать и Урянхатаю.
– Мой отец Чжарчиудай сам отвёл меня к повелителю, который его называл анда-побратим. Старший брат Джэлмэ уже служил ему, даже успел показать своё бесстрашие и доблесть. Отец был простым кузнецом и всегда хотел, чтобы его дети стали большими людьми… Вот мы и стали псами потрясателя вселенной. Мы бросили к порогу его золотой юрты много народов и стран. Скоро и урусутов приведём на аркане, пусть только даст приказ. Мои дети тоже не последние люди. Кукуджу – тысячник.
Он с неодобрением посмотрел на Урянхатая.
– Второй мой сын пока только десятник, но и это великая честь.
– Непобедимый, – сказал Бату-хан, – как только я сяду на трон своего деда, Урянхатай всегда будет рядом со мной, как настоящий анда.
«Значит, сыну никогда не стать темником, – с тоской подумал Субедей, – потому что тебе никогда не стать наследником повелителя».
Однако с чувством склонил голову перед Бату. Потом стал рассказывать о своих первых походах, о завоевании Северного Китая, о походах в царство каракиданей…
Урянхатай с тревогой смотрел на отца, таким словоохотливым он ещё не бывал. У монголов говорят, что сказанное слово всегда можно истолковать по-разному, а несказанное – нельзя…
Субедею было искренне жаль этого бедного подростка из именитой семьи. Отеческой опеки его лишили рано, поручив воспитание китайскому мудрецу, каких много вертится у трона. Да и, честно говоря, немногое мог дать своему сыну Джучи-хан: слишком мягок, любит читать китайские свитки, битвам с врагами предпочитает соколиную охоту. Братья Чагатай и Угэдей никогда его родным не признавали. Тулуй, который родился в бытность Темуджина в чжурчженьском плену, был для них и ближе, и роднее. Почему? Слишком независим Джучи, даже Чингиз-хана сторонится… Отсюда и к нему отношение. Такое же будет и к Бату-хану. У него нет настоящих друзей, нет родных. Жаль, хороший багатур мог бы из него получиться. И Урянхатая с ним не отправишь, сожрут придворные лизоблюды. Пусть лучше здесь остаётся, если надо – погибнет смертью героя. А вот если подобная судьба постигнет царевича, родичи найдутся сразу – опечаленные или наоборот. Но голова Субедея слетит незамедлительно и ей будет всё равно, отчего это произошло – от беды или от радости.
– Бату-хан, – сказал Субедей ласково, – ты стал настоящим воином.
Щёки Бату зарделись от похвалы.
– Ты ценишь моего сына – это правильно, он честен, предан и отважен.
Вскоре прибыли на место основной стоянки.
И глухая степь превратилась в нескончаемый многоголосый базар.
Разбиралась и учитывалась вся добыча. По своду законов Ясы вся добыча делилась на пять частей, три пятых принадлежало войску, одна пятая – главнокомандующему и одна пятая – великому хану.
Субедей приказал Джебе проследить, чтобы всё самое ценное – стало быть, самое ненужное в походе – было отправлено в ставку.
Воинская добыча делилась просто, отбирали по старшинству: темники, тысячники, сотники, десятники, простые воины.
В течение нескольких дней добычу оценивали, учитывали, сортировали, упаковывали и отправляли по дороге, на которой располагались ямы, – по дороге, ведущей к верховной ставке монгольского правителя. Сопровождать такие обозы было мечтой каждого воина – честью, сулящей славу и быстрое продвижение по службе.
«Чья сотня пойдёт на этот раз? Кто её поведёт?» – Каждый воин думал об этом.
4
Вечером в шатре Субедей-багатура собрались ханы-тысячники, добывшие свой титул в тяжких походах, жестоких схватках, испытанные воины, покрытые шрамами боёв, пропитанные ветрами дорог.
Ярко пылали факелы, освещая внутреннее убранство: белая кошма, ковры, шёлковые занавески.
Сидели на корточках, пили кумыс, утоляя жажду.
– Завтра мы отправляем караван с добычей к порогу золотой юрты повелителя вселенной, – сказал наконец Субедей.
Все закивали головами.
– Его сопровождает доблестная сотня и самый лучший сотник, прославленный подвигами.
Все согласились.
Джебе безнадёжно подумал: «Почему я не сотник?»
Грудь сдавила острая тоска.
В эти минуты он ненавидел Субедея.
– Я предлагаю назначить сопровождающим внука нашего повелителя.
Все разом вздрогнули и с тревогой посмотрели на непобедимого.
– Я вижу, – хитро заметил Субедей, – что многие не знали, а некоторые забыли, что рядом с нами следует, плечом к плечу сражается сын старшего сына повелителя – Джучи-хана… Вот я и предлагаю порадовать сердце единственного и величайшего.
Все громко выразили одобрение.
Субедей хлопнул в ладоши.
В шатёр вошли Урянхатай и Бату-хан.
– Слушаем и повинуемся!
– Воин Ганжуур – это и есть внук повелителя вселенной Бату-хан!
Тысячники стремительно вскочили на ноги и тут же пали на колени.
– Встаньте, великие воины, – сказал Бату-хан. – Волею неба я – внук самого лучшего из людей, но в том нет моей заслуги. Вы – слава и опора трона моего великого деда.
– Бату-хан! – торжественно провозгласил Субедей-багатур. – Ты храбро воевал, и мы решили назначить тебя сотником. Завтра ты отправляешься во главе сопровождения каравана к порогу золотой юрты повелителя.
Бату поклонился.
– Это великая честь, непобедимый, – сказал просто, – есть много других, более достойных.
– Да, честь велика, – нахмурился Субедей, – вот и будь её достоин. Разрешаем удалиться.
Урянхатай и Бату-хан вышли из шатра и молча направились к юртам своей тысячи.
Остановились у коновязи.
– Твой отец отсылает меня подальше, – печально сказал Бату. – Мы с тобой больше не увидимся, но помни, ты мне навсегда останешься другом и братом.
– Сотник Бату! – громко ответил Урянхатай. – Не надо суждений, просто выполни приказ.
– Сотник, – горько усмехнулся Бату. – Какой я сотник? И за какие заслуги мне его дали? Тебе, Урянхатай, уже давно пора стать сотником, а ты всё ещё десятник. Понимаю, отец к сыну особенно требователен…
Урянхатай положил руку на плечо Бату-хана.
– Ты – добрый, потому тебе трудно придётся. Стань решительнее, стань жёстче, и жизнь твоя повернется совсем другой стороной. А я, если позовёшь, буду всегда с тобой рядом.
– Тебе ещё надо уцелеть, – возразил Бату-хан. – Вас ожидают великие битвы, которые пройдут мимо меня.
– Какие битвы? Ты же видишь, что все народы разбегаются прочь только от одного имени монголов.
– Знаешь, здесь было трудно, но мне было так хорошо среди простых людей, воинов.
Урянхатаю стало жаль боевого товарища.
– Ты просто не знаешь, как душно в этих дворцах, где все ненавидят друг друга…
Утром огромный караван, растянувшийся на несколько вёрст, двинулся в сторону Хорезма.
Сугдейские возчики, случайно узнав, куда предстоит ехать, пытались бежать. Но куда убежишь в бесконечной степи?..
Их было больше двухсот пятидесяти человек.
В родной город у моря не вернулся никто.