Страсти по Киеву
…Мнилось ему, Афанасию, писалом его глаголет истина, самонадеянно и велеречиво мнилось. Гордыня – смертный грех, ею богобоязненный инок Киево-Печерской лавры хворать неспособен. Тогда что? А главное, для чего являлось ему такое уверение?
Блядословить[4] летописец права не имеет.
Но сладостная мысль о том, что он почти всемогущ, иногда его посещала. Мимолётно мелькала, подобно искорке небесной на прозрачном небосводе либо порыву ветра, пытающегося играть на могучих ветках дуба, словно на гуслях сказителя.
Было такое… Мнилось ему иной раз, что в силах он – смиренный инок, родом из смердов, волею Божьей попавший в Божью обитель и постигший грамоту сию чудотворную, – низвергать поганых кумиров с их грозных капищ и насаждать новых, невиданных доселе, ещё более страшных. Боязливого делать храбрецом, а худородного возводить в княжеское достоинство. Скупого делать даровитым, а грязного всемерно обелять…
Пергамент стерпит всё, а вот грядущие за нами люди станут ли терпеливо сносить лжесвидетельство? Вообразить можно всякое, но достойно ли это рук и ума смиренного летописца?..
«Ни за что, Господи… Уж коли дал Ты мне малую толику времени для труда сего праведного на грешной земле, я его свершу. Сыщу я достойное место и для лихих времён, и для грозных событий… Ибо лукавить – грех, молчать – постыдно.
Иной раз задумаешься над трудом сим – и кольнёт под самое сердце: достоин ли? Чем проявил себя на стезе этой достославной нынче, чем проявишь в грядущем? Свирепые ли события ожидают нас либо многострадальные края эти наконец обретут желанный покой и отдохновение от бранных будней? Не угождать правителям надобно, а свет правды русской нести, всемерно пытаясь отделить зёрна от плевел. А на это способен лишь тот, кто чист и душой, и помыслами.
Первозданную чистоту минувшего донести потомкам нашим неспособно, коль душа несущего их запятнана чем-то. А чистоту душе может придать только обращение ко Всевышнему.
Приступим, помолясь…
„Аз есмь смиренный инок Афанасий Киево-Печерской обители, веду печальное повествование о прошлом и нынешнем великого русского града Киева, его прошлых и нынешних великих правителей…“»
1
Великий князь киевский Мстислав Романович (Старый, Добрый) был человеком честным и разумным. Разменяв седьмой десяток лет, полюбил он оглядывать взором прошедшее, дабы найти утешение в своих деяниях во славу отчины, но… не находил. Огорчался неимоверно, потому что считал всё бывшее – серым и пустым, как осенний лес в непогоду.
Тогда стал он обращаться к Богу, ища ответы на вопросы, обращался искренне – душой и сердцем. А чтобы молитва доходила быстрее, чтобы Всевышний увидел его удручённое состояние и ответил ему, стал одеваться не в яркие одежды из багряницы и рытого бархата, а в чёрные, холщовые, всё более походя на чернеца. Всяческих украшений, коими хвастали другие, перестал признавать, носил только золотой крест и серебряные иконки на груди.
Много времени проводил не на охоте, не на пиру и даже не за государственными делами, а в дневных и ночных бдениях у иконостаса.
С недавних пор княжеское недовольство стало вызывать многое: громкий, радостный смех, звонкие голоса, рассуждения и разговоры не о вышнем.
Перестала нравиться и роспись княжеских палат – всё мирское: охоты, походы… Благоговение вызывал только резной трон, тот самый – мономаховский.
Трезво и честно оценивая прошлое, Мстислав Романович понимал, что никакого подвига в жизни своей не совершил, для отчины ничего путного не сделал.
Но потом вспомнил битву с половцами при Хороле и повеселел, в ней он был вторым военачальником после Святослава Всеволодовича Черниговского.
Ничего удивительного: состав войска русичей стал союзным, в него вошли даже черниговские Ольговичи. И это наглядно показывало, насколько половцы сделались опасными, но и насколько способны быть могучими русичи при объединении.
Степных лиходеев хана Кончака разбили наголову…
А поход на Галич, закончившийся поражением угров? В той битве стрела супротивника вонзилась ему в бедро, сделав князя хромым навсегда.
Нет, для земли Русской он всё-таки успел кое-что сотворить.
Теперь вот мать городов русских Киев под ним, правда, ненадёжно: Удатный привёл, Удатный и отвести сможет…
Но ведь – великое княжение! И пусть от того прошлого великого уже ничего не осталось, но – Киев!
И Мстислав Старый, Добрый стал думать о Киеве.
2
…Тень великого русского града ещё была, но крупицы уважения к его прошлому, почитай, ни у кого уже не оставалось.
Повсеместное стремление князей, даже самых захудалых родов, хоть немного посидеть на киевском столе привело к тому, что город со славным прошлым стал местом сражений своих со своими.
Зачастую претенденты приводили с собой то ляхов, то скандинавов, то венгров, то половцев, а те не щадили никого и ничего.
Завоевав город, вели себя, как в завоёванном городе. Разнеженных и разжиревших за благополучное время киян грабили, били, жгли, насиловали, сотнями уводили в неволю.
Постепенно житьё в Киеве стало опасным и люди его покидали. Обозами или в одиночку брели обречённо туда, где было сытно, вольготно, где никто не станет угрожать твоей жизни – во Владимир и Рязань, Ростов и Ярославль.
Безопасность княжества всегда определялась авторитетом правителя, и если он теряется, то всяк норовит откусить хоть чуток.
От прежнего великого Киевского княжества не осталось и следа, а сам город, опустевший и разорённый, по-прежнему – гордо – глядел в прозрачные днепровские воды куполами церквушек и соборов.
Это всё, что ему ныне осталось…
А ведь было когда-то, было!
Золотым веком называли правление Владимира Красное Солнышко, Крестителя Руси, сделавшего свою вотчину державой европейского значения. И не на словах, а на деле.
Из Киева православие начало своё победное шествие. Здесь была основана митрополия, до 1299 года остававшаяся высшей церковной властью на всей Руси. И первый каменный храм на Русской земле – Десятинную церковь – заложили в Киеве через два года после Крещения, в 990 году.
…Тяжко и глубоко вздыхал великий князь Мстислав Романович.
И было о чём.
Соперником Константинополя звали немецкие люди Киев-град!
Да, когда-то… Когда-то он был набольшим русским городом, остальные уступали ему во всём.
Елеем на душу лились такие воспоминания…
Но теперь что в них проку?
Дважды Андрей Боголюбский наносил смертельные удары по Киеву как столице Руси.
Во-первых, именно он перенёс великокняжеский престол из Киева в северный Владимир.
Во-вторых, чтобы принизить и ослабить, взял град первоправославный «на щит», пожёг и пограбил.
Случилось это в 1169 году.
«Святой благоверный князь Андрей», как его именуют в «Житии», «князь-молитвенник», в коем сочеталась воинская доблесть с миролюбием и милосердием, организовал масштабный разбойный налёт, который возглавил его сын Мстислав и опытный суздальский воевода Борис Жидиславич. Разумеется, в разорении города участвовали дикие половцы, берендеи, прочая нечисть, прости Господи!..
И ведь кто разорял Киев – родичи, двоюродные братья тогдашнего киевского князя Мстислава Изяславича – Рюрик, Давыд, Мстислав Храбрый; Всеволод Большое Гнездо, как же без него, ведь он брат князя Андрея; Ольговичи, ну да они всегда были врагами Мстиславичей, князья Олег и Игорь Святославичи (Игорь – герой «Слова о полку Игореве»!).
О нём несколько слов отдельно. В рассказах русских летописей поход князя Игоря в половецкие степи изложен подробно, перекликаясь со «Словом…», но в них есть то, чего на страницах самого произведения не наблюдается. А именно – приводятся слова Игоря Святославича после его пленения половцами, он увидел, как сражается со степняками его брат Всеволод, и стал просить у Бога смерти, чтобы не видеть его (брата) гибели.
«Вспомнил я грехи свои перед Богом, сколько убийств я сотворил в земле христианской, когда взял на щит город Глебов у Переяславля…»
Поход в половецкие степи был организован бездарно. Разведка не сработала никак, битву русские князья проиграли заранее. «Слово о полку Игореве» – гениальное произведение о том, как не надо «ополчаться» на врага внешнего.
Продолжение слов Игоря Святославича является наглядной иллюстрацией отвлечённого понятия «междоусобные войны русичей».
«Тогда немало зла приняли безвинные христиане, разлучаемые отец с детьми своими, брат с братом, друг с другом своим, жёны с мужьями своими и дочери с матерями своими, а подруга с подругой своей. И всё было сметено пленом и бывшей тогда скорбью. Живые мёртвым завидовали, а мёртвые радовались, ибо, как мученики, святым огнём от жизни этой приняли испытание. Старцы умерщвлялись, юноши же лютые и тяжёлые раны принимали, мужей же отделяли одного от другого и рассекали на части, жён же оскверняли. И то всё сотворил я…»
3
Для чего же в 1169 году был захвачен и разорён Киев?
Всё предельно просто: чем сильнее подорван авторитет Киева, его могущество, тем ярче воссияет звезда нового великокняжеского Владимира.
Союз одиннадцати князей штурмом взял город. Два дня грабили Гору и Подол, монастыри и храмы.
В Игнатьевской летописи прописано так: «Церкви горели, христиан убивали, други вязали, жён вели в полон, разлучая со своими мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли множество богатства, церкви обнажили, сорвали с них иконы, и ризы, и колоколы, взяли книги, всё вынесли смольяне, и суздальцы, и черниговцы, и Ольгова дружина».
Андрей Боголюбский ещё и неслыханно унизил киевский стол. Впервые в русской истории, овладев городом, сам не стал им править, а отдал младшему брату Глебу Юрьевичу Переяславскому.
Так Владимир стал распоряжаться киевским княжением, которое враз перестало быть великим по своей сути.
Участвовал в походе и организатор следующего, неслыханного по масштабам и варварству разгрома Киева 1203 года, овручский князь Рюрик Ростиславич. Видимо, боголюбовские «ратные бдения» послужили для него великим примером в борьбе за власть и долгие годы не давали покоя.
Несколько раз смертельно обиженный в межусобных схватках, в том числе и за по-прежнему привлекательный киевский стол, Рюрик Ростиславич решился силой завладеть вожделенным и призвал в союзники половцев Кончака.
Город в очередной раз подвергся жестокому испытанию. Ограбили крупнейшие храмы: Десятинную церковь, Софийский собор, все монастыри. Монахов и монахинь, священников и жён их увели в рабство, предварительно отобрав старых и увечных, которых умертвили за ненадобностью.
А безбожные берендеи пожгли Киево-Печерский монастырь.
…Ругался и поминал лукавого Мстислав Романович, шептал слова проклятий…
…Вздыхал горестно великий князь киевский. И было о чём. Не ко времени захирел великий торговый путь «из варяг в греки». Не ко времени случилась и княжеская чехарда, продолжавшаяся до 1212 года. Именно в этом году его двоюродный брат Мстислав Удатный, воспользовавшись кончиной могущественного Всеволода Большое Гнездо, в союзе со смолянами посадил на киевское княжение Ингваря Ярославича Луцкого.
Недолгим было то княжение. После его кончины правителем Киева судил Господь наконец-то Мстиславу Романовичу, сыну смоленского князя Романа Ростиславича.
Кстати говоря, организатор киевского разгрома 1203 года Рюрик Ростиславич – его ближайший родственник – стрый[5].
Все переплелись в княжеских династиях – злодеи и доброделатели, одни строили и развивали города многие годы, другие их рушили в считаные дни. И даже это им прощалось, князья – хранители и печальники земли Русской. Но Андрея Боголюбского всё же настигла Божья кара в виде боярского заговора 1174 года, а вот стрый Мстислава Романовича не понёс никакой ответственности за злодеяния. Без стола княжеского, в том числе киевского, который он занимал три раза подряд, не оставался.
Рюрик Ростиславич жил сытно и умер тихо, правя Черниговом; почил в один год с великим князем владимирским Всеволодом Юрьевичем.
Мстислав Романович горько усмехнулся: «Это верно. Князья отвечают за многое, потому многое им дано».
– Бог нам судья! – сказал вслух и перекрестился.
4
Одиннадцатый год правит он в Киеве. Княжество хоть изрядно урезано, но, слава Господу, пребывает в спокойствии. Порубежники выказывают уважение…
Тут киевский князь встрепенулся, вспомнив: «Кроме него, почитающего себя володетелем Волыни и Галича!» – и скрипнул зубами.
О, как Мстислав Романович ненавидел своего двоюродного брата Мстислава Мстиславича! Ненавидел его удачливость, могущество и популярность среди воинского сословия. Ненавидел и за то, что усадил его, грешного, на киевское княжение.
«Погоди-тко, – мстительно думал он, – придёт время, грядёт вражина, который и тебе станет не по зубам. Тогда все узрят, чего ты на самом деле весишь».
Таким мыслям совсем недавно появилось основание.
Дело в том, что накануне прибыл гонец от ростовского воеводы Александра Леонтьевича Поповича, удалой витязь Тимоня Рязанец, привёз киевскому воеводе Ивану Дмитриевичу грамоту, в которой оговаривалась новая военная угроза из Дикого поля, имя которой «монголы». Но его вездесущий воевода уже и сам имел такие сведения, а сообщение из Ростова только подтверждало их.
«Вот и дельце появилось стоящее, ратное! Эка теперь половцы пляшут! Котян небось уже у зятя своего – жалобщиком. Поганое племя! Теперь пождём известий от Удатного, что скажет. Ему в любом случае понадобится слово великого киевского князя, как бы не кочевряжился».
Стукнула дверь. В княжеские покои, поклонившись, вошёл воевода Иван Дмитриевич.
Это был человек средних лет с волевым лицом. На чисто выбритый подбородок широкой подковой опускались чёрные усы, уже слегка тронутые сединой. Взгляд карих глаз открыт и смел.
Мстислав Романович ценил воеводу и знал, что служит он не за страх, а за совесть; Иван Дмитриевич искренне любит родной город, потому никогда не предаст ни его, ни его правителя.
– Великий князь! Галицкий Мстислав прислал гонцом Яруна Половчанина. Велишь впустить?
– Невелика птица, – грозно ответствовал князь, – пождёт василиск половецкий.
Жестом позвал подойти ближе и, обречённо вздохнув, сказал:
– И не лежит душа моя к твоему скорому отбытию в далёкие края, но необходимость такова, что ехать тебе во Владимирское княжество, в сам его стольный град Владимир. Отвезёшь Юрию Всеволодовичу мою грамотку.
Увидев в глазах воеводы глубокое сомнение, добавил:
– Знаю, Иван Дмитриевич, что скажешь: мол, я здесь надобен, а великому князю блажь дала в голову…
Жестом остановил возмущение верного слуги.
– Не пытайся сказать, что иначе мыслишь, не рушь в моих очах правдивости своей… Ты и в Киеве надобен, и во Владимир посылаю именно тебя: стало быть, там ты первоначально незаменим. Было бы тебя, воевода, двое, возблагодарил бы я Господа нашего за дар сей. Но ты един. Посему внимай прилежно.
Он подошёл к небольшому резному столику, на котором стояли сулеи с вином и братины с мёдом, налил в чашу мёда и поднёс Ивану Дмитриевичу.
– На доброе здоровье! – сказал при этом. – По первости обскажи там, что опасность грозит не только нашим землям – залесским тоже, ежели что, несдобровать. Попытайся убедить в этом князя владимирского.
Он, как и все предыдущие и последующие киевские князья, избегал владимирских князей называть «великими».
– От себя добавь, что здесь видел, добавь к тому, что сам ведаешь, не таись. О его могуществе обмолвись ненароком, мол, у нас толкового полководца и настоящего вождя нету, да и войска, подобного его суздальцам, недостача, – поборов внутреннее сопротивление, добавил Мстислав Романович.
– Не шибко ли мы, великий князь, возносим залесских? – не страшась княжеского гнева за возражение, спросил Иван Дмитриевич. – Сами возросли в сражениях и невзгодах… Да и рука на врага тяжела.
– А ты твёрдо знаешь, что движется на нас? – пытливо спросил Мстислав Романович. – Откуда? Сколько? Чего хотят? На что рассчитывают?
– Знаю, – твёрдо ответил воевода. – За то ты меня и держишь у десницы своей, великий князь.
– А я не уверен… Нет, не в тебе, ты Киеву служишь прилежно, то ведомо всем. Меня страшит Господня немилость, и покарает нас Всевышний так, как не карал ещё никогда. За гордыню и жадность, мздоимство и попрание веры православной! – Он стукнул кулаком по столу. – За то, что из людей мы превращаемся в рогатое стадо. Таков наш Киев нынче, Ваня. Лихо степное поглотит нас.
Он торопливо налил мёд себе в чашу и выпил залпом.
Сел в кресло, уткнулся затылком в спинку, отдышался.
– Крику и воплей в нас много, а умения воевать недостаёт… Далее. Испроси у князя дозволения и встреться с другом своим Олёшей Поповичем. И передай ему слово моё…
На недоумевающий взгляд Ивана Дмитриевича великий князь ответил:
– Думаешь, я и вовсе в бдениях у иконостаса весь ум свой растерял и ведать ничего не ведаю? Ведаю. Про дружину русских витязей и про то, что и ты в дружине той состоишь. То доброе дело для всей Руси. В Европе всякие засранцы объединяются в рыцарские ордена и пугают смердов крестом на спине, бахвалятся не в меру да безоружных режут с восторгом. Наши витязи гораздо опасней и умением, и молчанием…
Воевода Иван Дмитриевич почтительно склонил голову перед великим князем киевским. А тот продолжил:
– Передай Олёше, что жду его со всей дружиной витязей… Нам нужна будет разведка по всей степи, и твоих людей попросту не хватит. Да и подмогти нашим ратникам не грех. Сберётся много, а толку – чуть. Пусть послужат витязи – не мне, не Киеву, а всей Руси. Грядёт бедствие на неё, ох грядет! Я чаю, что слово великого князя киевского для Олёши – не пустяк.
– Слову твоему он внемлет, – искренне отвечал воевода.
– Возьми десяток верных людей и поспешай… Мало, понимаю, путь не близок, но боюсь, что людишки-то верные мне здесь могут понадобиться. А эту половецкую погань – Яруна – я подержу в сенях. Чаю, он тоже после Киева наряжен во Владимир…