– Значит, случилось всё-таки, – внутренне содрогнувшись от предчувствия, сказал Субедей. – Поднимись на ноги, доблестный Ганибек.
Ганибек повиновался, по его щекам текли слёзы.
– Прости, непобедимый, я принёс тебе чёрную весть…
Субедей выслушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он жестом велел тысячнику выйти, да так и застыл посредине шатра, онемев на какое-то время, потом с визгом упал словно подкошенный. Долго бесился и выл, стучал кулаками по пыльной кошме, пока не затих.
Волевой и жестокий полководец, один из «четырёх цепных псов Чингиз-хана», оплакивал старого боевого товарища Баатачулуна и молодого Очира, которого ценил и хотел возвысить.
Потом стал молиться великому богу войны Сульдэ и богине огня Галай.
– Мы очень далеко от дома, – бормотал он, словно в забытьи, – мы очень далеко от золотой юрты нашего грозного повелителя. Мы – одни, а врагов великое множество. Если ты скажешь, что нам надо умереть во славу страшного имени монголов, я прикажу всем и они умрут. Но мы хотим победить, это станет самым лучшим концом нашего похода. И повелитель будет нами гордиться, и монгольские улигеры (народные сказители) сложат про нас героические песни. А урусуты с кипчаками – эти подлые племена – будут нас проклинать, оплакивая своих мужей и сыновей. И это хорошо, когда враг тебя проклинает, значит, он побеждён. Скажи мне свою волю… Я точно знаю, они поступили неправедно, убив наших мирных посланцев. Ещё скажу, что зря они презирают нас, не зная совсем…
Из шатра на солнечный свет вышел притихший и просветлённый, видимо, общение с высшими силами пошло на пользу.
Велел позвать Джебе-нойона.
– Урусуты отказались от мира, кипчаки им дороже. Нас они презирают. Это их право. Но они убили наших послов, тем самым нарушив законы Ясы. И мы обязаны ответить.
– Урусуты двинулись вниз по Днепру, – ответил нойон. – Наверное, хотят выйти в наши тылы.
– Пускай выходят. Мы всё равно разобьём их…
– Прикажи сейчас послать хотя бы тысячу, чтобы пощипать этих убийц и хвастунов, пусть в бою покажут свою ловкость и умение владеть мечом! – воскликнул Джебе.
– Опять ты торопишься, – охладил его пылкость опытный полководец. – Всему своё время, мы отомстим за всё сразу. Они все ответят… А сегодня мы будем пить кумыс и есть кипчакских быков в память наших павших багатуров.
Он немного помолчал, вращая налитыми кровью глазами и тяжело дыша.
– А чтобы урусуты и кипчаки окончательно поверили в наш страх перед их большим воинством, нашу неуверенность, я через несколько дней пошлю к ним ещё одно посольство.
– Субедей, ты что, с ума сошёл?! – воскликнул Джебе. – Ты старше, опытнее, но… я против, я не позволю.
Он редко называл старшего товарища по имени, в исключительных случаях говорил с ним как равный по положению, сейчас это могло означать только высшую степень удивления.
– Нас и так не очень много, а посылать ещё один десяток опытных воинов на верную гибель – это… Ты ведь понимаешь, что неправильно это?!
Субедей только улыбался и молчал. Дождавшись, когда Джебе выговорится, прошептал таинственно:
– Ты, нойон, ничего не понимаешь… Пусть они потеряют голову от восторга перед близкой победой над нами. Пусть отложат мечи и латы в сторону, пусть объедаются мясом, обпиваются вином и брагой, пусть окончательно потеряют всякую воинскую бдительность. А мы их будем вести туда, куда удобно нам, и разобьём их в мелкий сушёный навоз. Глупцы! Глупцы…
Три Мстислава
Широкий и величавый Днепр на многие вёрсты был покрыт лодьями, державшими путь к порогам.
Вдоль берега двигались пешцы и конные дружинники с развёрнутыми знамёнами.
Настроение у всех было отменным, каждый думал о славе, которую стяжает, и о добыче, которую посулили князья и воеводы.
Городские ополченцы – кузнецы и хлебопеки, гончары и седельники, плотники и бочары – тоже грезили о неслыханном для себя прибытке. И хотя воевать никто из них не умел, надеялись, что сумеют забрать у противника всё, что придётся по нраву. Враг коварен и жесток, но слаб и нерешителен…
Всем было весело и легко. Казалось, тревожился и переживал только бывший гурганджский невольник Невзор, потому что знал монголов.
По причине этого ему не верилось, что нынешний воинский поход может быть лёгкой прогулкой.
Пытался поговорить с князем Мстиславом Удатным, тот и слушать не стал, пригрозил высечь.
Нрав его суров, может наградить без меры, может наказать безмерно.
Сомневается и ссорится с другими князьями – значит, в себе что-то нехорошее припас.
Ранее в Киеве просился сходить на Подол, где находился отчий дом, – не дозволил. В общем, не отпускал ни на шаг.
«Ушёл из одного рабства, угодил в другое».
Мстислав Мстиславич стоял на носу лодьи и смотрел вперёд.
Что ждёт у порогов? Придут ли галицкие выгонцы?
Ушли от него воеводы, не признали, не поверили, что он внук Осмомысла. Да он и сам не верил в родство с легендарным галицким правителем, но княжеские родословные так запутанны, что в них легко найти и подтверждение, и опровержение чему угодно. Бог с ними! Они ему нужны как опытная дружина, которую необходимо заинтересовать богатой добычей, чтобы они уверовали: где Мстислав Удатный, там и удача.
Важно, что выгонцы, едва прознав об опасности вторжения монголов, от Белгорода-Днестровского прислали гонца, он передал слова Юрия Домамерича: «Смут меж своими может быть много, а земля Русская должна единой оставаться».
Посулили воеводы идти из Днестра в море Русское, а далее по Днепру к порогам на соединение с основными силами.
Великий киевский князь Мстислав Романович плыл следом за князем галицким.
И тоже напряжённо глядел поверх днепровских вод, с удовольствием созерцая много лодий. Он уповал, что нынешний поход и есть то самое, доныне не свершённое им деяние во благо отчины.
Надо лишь действовать с оглядкой, не бросаясь вперёд, как это делает его безумный двоюродный брат.
«Удатный! – усмехнулся про себя Мстислав Романович. – Я чай, в этом походе удача от тебя будет далека, а то и вовсе обогнёт сторонкой».
Если он, великий князь киевский, избавит земли своего княжества и те, которые с ними граничат, от монгольского лиха, то ко граду Киеву возвернётся вся былая слава и могущество. И станет князь Мстислав Романович новым Владимиром Мономахом. И все скажут, мол, недаром более десятка лет сидел на троне легендарного пращура.
Черниговский князь Мстислав Святославич сидел на резной скамье почти у самого носа своей затейливой лодьи, изукрашенной византийской росписью, и, вздыхая, мыслил о той докуке, что выпала на его долю: «Скорей бы сие завершилось».
Урянхатай и шаманы
1
Субедей-багатур был озабочен мыслью о назначении нового сотника.
Призвал Нугай-Мергена и спросил, кого он видит на месте предательски убитого Очира.
Тысячник хитро ответил:
– Непобедимый, ты спрашиваешь меня? Я горд таким доверием, но не лучше ли нам спросить воинов сотни Очира?
– Ты прав, давай спросим! – решительно ответил Субедей.
Отборная сотня приветствовала полководца восторженными криками.
– Храбрые монголы! Мы только вчера проводили в заоблачный тумен нашего доблестного Очира. Теперь он смотрит на всех нас и жаждет наших подвигов… Кого бы вы хотели видеть на его месте?
Сотня одним голосом ответила:
– Урянхатая!
Субедей рассердился.
– Разве среди вас не найдётся кого-то более достойного?! Почему именно Урянхатая? Не потому ли, что он сын Субедея?
– Нет! Он храбрый и справедливый!
Субедей побагровел и спросил ещё раз.
И получил тот же ответ.
– Хорошо! Обычно сотника назначает тысячник, но Нугай-Мерген захотел, чтобы вы сами назвали имя… Урянхатай!
Сын выехал из строя и приблизился.
– Теперь ты сотник! – громко сказал Субедей. – Будь достоин чести, которую тебе оказали.
Урянхатай поклонился воинам, прижав правую руку к сердцу.
Довольный Субедей вернулся в шатёр. Немного поразмыслив о превратностях судьбы воина-монгола, призвал к себе всех шаманов, которые сопровождали войско с самого начала похода. Это были: Оюун-мудрый, Шона-волк, Хулгана-мышь и Данзан-учёный.
– Я хочу, чтобы вы занялись делом, вместо того чтобы вечно клянчить у моих воинов еду и кумыс. Вы должны поговорить с богом войны Сульдэ и богом неба Тэнгри. Пусть они скажут, как нам действовать дальше.
Шаманы попятились к выходу, но полководец остановил их.
– И пусть они шепнут, когда нам лучше выслать новое посольство к урусутам и сколько в нём должно быть человек.
Шаманы ушли с видом бесконечной занятости и возложенной на них непомерной ответственности.
Весь вечер и всю ночь они жгли костры, били в бубны, метались перед пламенем, гукали, кричали, выли, подражая разным зверям и птицам, нагоняя страх на бывалых воинов.
Утром все четверо пали обессиленные.
Немного отдохнув, поспешили к Субедею и объявили, что врага непременно надо бить по частям, а посольство… лучше вообще больше не посылать к злобным кипчакам и коварным урусутам. Ну а коль нельзя обойтись, пусть в нём будет четыре человека.
– Хватило бы и двух, – таинственно сказал Данзан, – но урусуты могут это принять за нехватку воинов.
– Пошлём пятьдесят? – переспросил Субедей. – Тогда точно поверят, что нас много.
– Нет, бог войны сказал, что их должно быть четверо, – решительно добавил Хулгана, не оценив иронии полководца. – И это должны быть достойные люди.
– И ещё Тэнгри сказал по секрету, что шаманов больше не надо посылать к урусутам, а то ему будет не с кем поговорить, – шепнул Оюун.
– Шаманов в числе достойных никогда не бывает, – скривился Субедей. – Здесь самый достойный – это я, потом Джебе, потом тысячники. Но тысячников больше посылать не стану, – решил твёрдо. – Мне сейчас нельзя остаться без опытных командиров. Хватит того, что потеряли достойнейшего Баатачулуна. Идите! – велел шаманам. – Пусть мой повар накормит вас рисом.
Галдящей толпой шаманы ушли, а Субедей стал думать, кого послать со вторым посольством.
В его необходимости хитрый полководец не сомневался; решив один раз, больше не переиначивал…
Кого не жалко? Жаль всех монголов. Не жаль только кипчаков, приставших к его туменам ещё на Черном Иртыше. Но этих степных шакалов можно послать только двоих, но и двумя монголами всё же пожертвовать придётся.
В том, что урусуты со вторым посольством поступят, как и с первым, не сомневался: кипчаки пошепчутся, урусуты не станут возражать – союзники.
Он хорошо изучил кипчаков: тех, которые «помогали» шаху Мухаммеду потерять Хорезм, и тех, кто принял к себе меркитов, и тех, кто предал горцев… Именно они были сейчас с урусутами и нашёптывали, сколько надо положить урусутских же голов, чтобы вернуть кипчакам их степи.
Племена разные – сущность одна…
2
Урянхатай отвлёк его от горьких раздумий, стремительно ворвавшись в шатёр.
– Сотник, я не вызывал тебя! – удивился Субедей такой наглости. – А таргауды почему тебя пропустили?!
– Отец, не наказывай их, они пропустили сына Субедея, а не сотника Урянхатая… Я пришёл умолять тебя оказать мне великую честь!
– О какой чести ты снова просишь? Не много ли будет на одного скромного монгольского воина? Тебе уже оказали сегодня великую честь воины тысячи Нугай-Мергена.
– Они сделали сотником не меня, а сына великого полководца.
– Давай за это накажем всю сотню! Чего ты хочешь, сын мой?
– Я прошу послать меня с посольством к урусутам.
Субедей давно смирился с мыслью, что и его сыновья, и старший брат Джэлмэ, да и сам он когда-нибудь погибнут в битвах с бесчисленными врагами монголов. Но вот так, чтобы зарезали, как барана? Почти собственной рукой? Не будет этого!
Он уже вознамерился выгнать этого щенка прочь, чтобы и думать забыл… Но, глядя в глаза Урянхатаю, увидел самого себя – молодого, дерзкого, самоуверенного. Не отступит.
– А твои воины не сочтут себя проклятыми, если их сотники один за другим падают от кипчакских ножей, ещё до начала битвы? – вкрадчиво спросил он.
– Не знаю, но они могут подумать, что Урянхатай не захотел разделить с Очиром участь героя.
«Не отступит, волчонок», – терзаясь, подумал непобедимый.
– Ты прав – это великая честь, – сказал вслух, раздувая ноздри и пытаясь изобразить великий гнев. – Но это не значит, что я готов её тебе оказывать по два раза в один день. Ещё и врываешься в шатёр военачальника, как в грязную овчарню… А плетей не желаешь, сотник?
– Согласен получить от тебя плетей, отец, но разреши… Я тоже хочу стать легендой, как и ты.
На душе у Субедея враз потеплело.
– Ладно, иди, – милостиво разрешил он. – Но больше не смей врываться ко мне в шатёр, а то накажу!
– Не буду, отец!
– Неправильно отвечаешь!
– Слушаю и повинуюсь!
– Вот это другое дело! Кого с собой возьмёшь? Будет два кипчака и два монгола.
– Октая, он из нашего улуса, моего десятка.
– Надеюсь, он хорошо тебя понимает[7] и не опозорит имя монгола?
После того как сын ушёл, Субедей вынул меч и порубил в куски несколько персидских ковров, висевших на стенах, без гнева и злости.
Потом выглянул из шатра, опалил взглядом таргаудов у входа, но ничего не сказал.
Сел, стал думать.
«Он – настоящий монгол, он – второй я».