Бежали стада кабанов; по чёрной выжженной земле текли чёрные гады; волки, лисы, зайцы вместе старались уйти подальше от огненной гибели.
Сплошной стеной катились пожары по многострадальной земле, дико кричал скот, испуганно ржали лошади. То здесь, то там с одинаковым треском вспыхивали и боярские терема, и убогие избушки оратаев. Иногда это происходило с такой поразительной быстротой, что люди не успевали уйти.
Появились первые жертвы. Дальше – больше, пожары полыхали, унося с собой жизни детей и стариков, больных и покалеченных. Овины и риги, скирды сена и умёты соломы – всё выгорало дотла.
Смерды чернели от жгучего дыхания огня и от горя: сгорали не просто избы – крыша над головой, с чем ещё можно смириться, – сгорало всё нажитое за нелёгкие годы… Люди оставались только в том, что было на них.
Воздух делался пропитанным огнём и дымом, он становился густ и непригоден для дыхания.
И даже Божьи создания – птицы – не могли по нему летать. Которые отважились в попытке покинуть это опасное место, тут же падали замертво.
А довершением всех этих злых напастей стал огонь сатанинский, явившийся в виде хвостатой звезды на западном небосклоне. И все стали вслух, уже не страшась, богохульствовать, бесконечно твердя о надвигающемся конце света, который и грядет с той стороны, где заходит солнце.
А это и было концом света.
Звезда сияла недобрым разноцветьем, то исчезая, то появляясь вновь…
«За грехи наши! – раздавались дрожащие голоса. – Во их искупление!»
Семь дней испуганные люди наблюдали её зловещее сияние, семь дней готовились к неминуемой кончине. А когда на восьмой день дьявольские недра хвостатой звезды исторгнули длинный косой луч, полоснувший по вечернему небосводу, многим показалось, что его блики сопровождаются сухим треском порываемой рубахи: земля рвалась на части…
Люди закрывали глаза, крестясь и шепча молитвы, готовясь к тому, что и земля, и всё, что на ней осталось, уходит навек в тартарары.
Но произошло чудо, все остались целы, и свет божий засиял заново, а «огнь сатанинский» исчез бесследно.
Через какое-то время прекратились и лесные пожары, потому что Господь сжалился над бедной своей паствой и послал на землю освежающий ливень, шедший три дня.
Но даже это уже не могло спасти урожай.
Всем сирым и убогим оставалось надеяться только на подаяние Господне либо на милость великого князя…
Неизвестный летописец, сидя в скудно освещённой келье, писал:
«А в те годы – беда великая пришла к христианам, и не одна. И они, подобно змееголовому врагу роду людского, жалили и поражали. Кто смог спастись, тот спасался, но многих и погрести не могли, прах их рассеялся по всей земле. Сирый люд бедствовал, а знатные вельможи пировали и наслаждались. И было так в южных землях матери нашей Руси».
Вопиющее положение, казалось, никогда не закончится…
И долго ещё оставалось так на юге, а земли северо-востока, избавленные от половецких набегов, становились вожделенным краем для южан. Перебирались долгими месяцами, как на обетованную землю… Здесь для них жизнь начиналась сначала. И всё ладилось, как у людей, так и у княжества. Многострадальная Рязань обрела не только благочестивого архипастыря, но и долгожданный чудотворный образ, который стал на все времена святыней всех русичей.
И его обретение стало действительно Божьим даром накануне страшного нашествия монголов.
Быль о перенесении иконы
«В двенадцатый год по перенесении чудотворного образа Николина из Корсуня пришел на Русскую землю безбожный царь Батый…»
Так начинается «Повесть о разорении Рязани Батыем».
1
В Древней Руси удельными делами церквей ведали архиепископы, которых назначал Киевский митрополит как носитель верховной церковной власти аж до 1299 года. Его же властью пастыря всей православной Руси наделял византийский патриарх. Русскими князьями церкви долгое время оставались исключительно греки.
Первым Рязанским архиепископом, после отделения от Черниговской епархии в 1198 году, был Арсений вплоть до своей кончины, последовавшей в 1213 году. Трудно назвать другого пастыря, который бы имел такой авторитет как среди смердов, так и среди знати. И достичь его удалось не только большим церковным чином, но – подвижнической деятельностью, словом убеждения, истовой верой в Господа Бога.
Велика его заслуга и в христианизации рязанских окраин. Скромные проповедники и поборники православной веры добились немалых результатов в крещении мордвы, половцев и даже части булгар. Успехи распространения православия были тем ценнее, что достигались силой убеждения, а не оружия.
Через год после возвращения из владимирского плена (1213 г.) епископ Арсений скончался. И вопрос о назначении его преемника оставался открытым до 1225 года, со скользкой формулировкой «некому назначать».
Мне кажется, что подобное уверение не совсем верно. Киевский митрополит Матфей скончался только в 1220 году. И вплоть до своей кончины серьёзно занимался вопросами назначений церковных иерархов во вновь созданные епархии. Кстати, это ведь именно он добился разделения единой Ростовской на Ростовскую и Владимирскую кафедры, назначив на первую в 1214 году епископа Пахомия, а на вторую в 1215 году – епископа Симона… Примеров его кипучей деятельности множество, только вот почему-то Рязань и Муром долгих тринадцать лет оставались без архипастыря. И это притом что поле для миссионерской деятельности на границах огромного края было почти нетронуто: безбрежные степи с кочевниками, не признающими никого на свете, дремучие леса с дремучими же язычниками – воинственными и коварными, работать среди которых просто опасно для жизни.
Основная причина кроется в том, что на место епископа Арсения не находился достойный кандидат, а рязанский князь – гордый и воинственный – отказывался принимать «кого попало».
В биографии в конце концов назначенного митрополитом «мудрого грека Кирилла» сказано: «Пустовавшая Киевская кафедра более четырёх тому лет, указывает на трудности, которые, возможно, возникли в вопросе каноничности назначения…» Формулировка скользкая, как и сама византийская политика.
Церковники не могли честно написать, мол, Константинополь больше не православный город, а столица Латинской империи; патриархи сменяют один другого так же быстро, как меняют место своей резиденции – от Фракии до Никеи.
2
В конце 1224 года в сопровождении русского посольства, разумеется, выходец из греков, именем Кирилл Философ, прибывший из Никеи, «приведён бысть» в Киев для торжества вхождения на кафедру в Софийском соборе на Богоявление, что случилось в январе 1225 года.
По летописному отзыву, митрополит Кирилл был «учителен зело и хитр ученью божественных книг». Блестящий оратор и талантливый писатель, позже он стал автором епископского «Правила», со всей силой проповедника обрушившегося на разгульные игрища славян, всё время путавших языческие и православные обряды. То есть наличие и значение подобной проблемы он понимал и принимал со всей её остротой.
Вопрос о назначении епископа Рязани и Мурома перед Киевским митрополитом Кириллом II встал сразу же: ещё бы, огромное государство, по площади сравнимое со средними королевствами Европы, без духовного пастыря. Вновь обращённых язычников нет, доходы в церковную казну близки к нулю.
Старец Ефросин, к которому Кирилл Философ специально ездил на Святую гору Афон – уговаривать на Рязанскую епархию, был умным, хитрым, суровым, посвятившим всего себя служению слову Божьему. Будучи его истинным проводником, о карьере как таковой не заботился, но Кирилл – старый друг и соратник – увлёк сложностью и полезностью выполнения задачи, рассказами о том, что паству православную можно увеличить во сто крат, если правильно вести работу у самого края степи, то есть способствовать распространению истинной веры среди диких народов. И надо спешить, ибо латиняне свои взоры тоже устремили в Мещёры.
Ефросин, так же как и патриарх Герман, стремившийся «латинскую ересь» искоренять везде, где только возможно, в конце концов дал согласие. Понимая, на какое дело определён, осознавая всю его сложность, во время встречи в Никее (город в Малой Азии, ныне турецкий Изник) со Вселенским патриархом поделился некоторыми соображениями, которые помогут как можно быстрее обрести необходимую церковную власть и влияние на светскую власть имущих. Обретя необходимую моральную поддержку, финансы и грамоты, стал обдумывать грядущее. На это ушло всё время морского пути из Константинополя в Херсонес.
Собственно говоря, изобретать грандиозные схемы по обращению в православную веру язычников, кочевников и просто безбожников-грабителей он начал сразу. О деятельности Арсения Рязанского был наслышан и понимал, что занять его место не просто в кресле епископа, но в душах простых людей и власть имущих будет делом многосложным.
Тогда же и зародилась мысль о том, что его приезд должен запомниться всем не только как хиротония, а как обретение Рязанью главной святыни, которой в княжестве пока не существует. И ею должна стать святая икона Божией Матери Одигитрия, особо почитаемая, прославленная исцелениями и прочими чудесами. Она укрепит дух маловерных, а истинно верующим придаст новых сил.
Старцы Святой горы благословили – Одигитрия стала собственностью Рязанско-Муромской православной епархии.
Однако, будучи практичным и расчётливым, Ефросин понимал, что обретение одной святыни – маловато.
И тогда стал рассчитывать на чудесное озарение…
В Херсонесе Таврическом, через порт которого следовали все суда, идущие в русские земли, Ефросин идёт помолиться в церковь Апостола Иакова, брата Иоанна Богослова. Церковь находится возле торжища в центре города, прославлена тем, что в ней принял крещение великий киевский князь Владимир Святославич. Про икону с изображенным на ней образом святого Николая, также многократно прославленную различными добрыми деяниями, хитроумный грек думал неоднократно. А теперь, увидев вблизи, убедился в правильности выбора: строгий ревнитель православия станет воплощением защиты русских земель «от онаго поганых насилия».
Это – настоящее произведение искусства: лик святителя и суров, и милосерден одновременно, глядит с жалостью и любовью… Скифам такой небесный покровитель обязательно понравится. Утешение им сейчас необходимо, немногим более года прошло после нашествия неведомого народа из азиатских глубин. А кого ещё может породить эта чудовищная клоака – неведомо.
Мысль о грядущем чуде стала обретать живое воплощение в виде пока неясных очертаний, но сама мысль о переносе чудодейственной иконы в рязанские краины была важной, внятной и стоящей любых усилий.
Остаётся только добавить, что именно с Рязанского края начал своё распространение по Руси тогда ещё новый культ святителя Николая, который и поныне является одним из самых почитаемых православных святых.
3
…За несколько недель, проведённых в Херсонесе, Ефросин успел основательно проработать все детали предполагаемого развития событий. Епископа города решил ни во что не посвящать, мол, излишне любопытен и праздно болтлив. Так, кое о чём, в общих чертах…
Конечно, можно было забрать икону сейчас и привезти её в Рязань вместе с Одигитрией, грамота Вселенского патриарха давала ему на это полное право; собственно говоря, поначалу он хотел поступить именно так; но расчётливый грек решил, что изображение Николая Чудотворца должно прийти в княжеские земли вслед за ним. Именно это станет сопутствовать и помогать служению, гораздо усилит его авторитет церковного иерарха.
Дело осталось за малым: кто сопроводит святую икону, не убоясь превратностей пути? В приказном порядке заставить можно любого, но Ефросин решил идти – опять же – особым путём.
Настоятеля церкви Святого Иакова отца Никифора просил порекомендовать верного человека для исполнения поручений в Херсонесе. Тот указал на неприметного священника.
– Числился хранителем иконы святого Николая, но должность упразднили за ненадобностью, а отче Евстафия благословили помощником второго священника. Богослужений не ведёт, исполняет чёрную работу. Живёт во флигельке на территории храма с женой и сыном. Что ещё сказать? Беден, честен, вина не пьёт, богохульных речей не ведёт, верует истинно.
На вопрос: «Ведом ли ему язык скифов?» – услышал гордый ответ:
– В этой церкви был сподоблен ко крещению великий киевский князь Владимир, вот русы сюда идут в первую очередь, когда приходят в Херсонес. Да и в самом граде постоянно проживают многие, есть даже концы: Новоградский, Киевский, Галичский и прочие, – вот все они – наша постоянная паства. И надо сказать – паства щедрая…
– Ведом ли отцу Евстафию язык скифов? – терпеливо повторил свой вопрос Ефросин.
– Ведом доподлинно.
И Ефросин возрадовался окончательно: для перенесения святой иконы не придётся искать более никого.
Евстафий оказался невысоким худым человеком, с пергаментным лицом аскета, долго, истово крестился на иконы, потом подошёл под благословение…
…Вскоре Ефросин со свитой проследовал в Киев для получения назначения в Рязанско-Муромскую епархию.
Уже там, в лесных Мещёрах, на границе со степью он заработает себе громкую славу многими славными делами, а более всего организацией самой эффективной миссионерской деятельности, народной молвой будет наречён Святогорцем; вызволит из монгольской неволи малолетнего Романа Олеговича, сына Олега Красного, будущего великого князя рязанского, в зрелые годы принявшего мученическую смерть в Орде и за это причисленного к лику святых; совершит иноческое пострижение муромской княжеской четы, а также христианское погребение этой легенды о любви раннего русского Средневековья именем Пётр и Феврония.
4
…С тоской смотрел вослед отъезжающему Евстафий, предчувствуя смутные времена, и не ошибся. Вскоре с ним стало происходить таинственное и непонятное, о чём по секрету рассказал пономарь Леонтий одному из прихожан. Постепенно чудесные новости о чудесных сновидениях скромного грека-священника распространились по всему Херсонесу.
…Снился ему Николай Чудотворец.
Евстафий до сих пор не может понять, снится ли ему святой либо это отпечаток чудесной иконы стоит перед его глазами и днём и ночью?..
Проще говоря, виделся ему Николай Чудотворец…
Совсем такой, как на иконе: твёрдо стоит на ногах, держит Евангелие в левой руке, а правую протягивает в сторону смиренно стоящего Евстафия, словно благословляя, и что-то ему говорит.
Изображение святого Николая священник знал наизусть и мог воспроизвести во всех деталях, закрыв глаза. Много лет он глядит на эту икону, по несколько раз на дню молится образу, прося благословения на все свои деяния и хотения. И святой Николай ему всегда и неизменно помогал: с голоду семья не умирала, крыша над головой имелась. Правда, злата-серебра Евстафий не нажил, да и зачем оно? Ребёнка подарил Господь всего одного, но здорового и крепкого. Супруга болезная, но хозяйственная и заботливая, и Евстафий на судьбу свою не в обиде, она сподобила его уверовать в истинного Спасителя и дала возможность служить в одной из прекраснейших церквей благословенного Херсонеса.
Проснувшись, священник ещё раз перебирал в памяти всё сказанное накануне епископом Ефросином: «Будет сниться тебе святой Николай Чудотворец…»
Вот, оказывается, откуда уверенность, что это сон.
Зря он так стращал Евстафия. Образ старца с Афонской горы и без того, в его понимании, граничил со святостью, а этот ещё и назначенный самим патриархом епископ. Шутка ли?
Густой бас священнослужителя, казалось, и сейчас звучит, лаская уши, потому что обещает обеспеченную безбедную старость, а главное, передачу по наследству должности хранителя иконы на все грядущие времена. Правда, в далёких скифских степях, где нет ни этого ласкового моря, ни этих каменных строений, ни храмов Божьих…
Ефросин прошёлся по келье, своим огромным ростом заслонив свет свечей в канделябре, крепко зевнул, перекрестив рот, и продолжил:
– Ты не знаешь, где находится Рязанская земля, тебе не хочется оставлять этот город, ты не можешь оставить своё жилище, ведь здесь, в местах победившего православия, так хорошо и спокойно. Словом, ты просишь святого тебя пощадить и оставить на своём месте…
– Ваше преосвященство, – робко вопрошает Евстафий, – так мне оставаться в Херсонесе?
– Внимай с прилежанием! – обрывает Ефросин. – Господь призвал, а патриарх благословил. Я тебе рассказываю, о чём ты поведаешь праздным зевакам на торжище. О чуде я тебе говорю! Снится тебе святой Николай несколько раз кряду! Понимаешь?
Евстафий понимал. Он хорошо понимал, что призван служить Господу, а в какой мере служба эта будет назначена, решать не ему.
– Нам выпало нести свет православия во все окраины этой заблудшей земли, – продолжал громыхать Ефросин. – А туда, куда мы идём, заблудших душ, которые надо спасать, бесконечное множество. Феодор! – крикнул в коридор. – Свету поболее!
Неслышной тенью возник служка, принёс подставник на пять свечей.
– Подсядь ближе к столу, – велел епископ. – Вот он – скифский мир. – Он повёл ладонью над картой, нанесённой на пергамент. – Вот Херсонес, а вот здесь Рязанская земля… Недалече. Дорога лежит степью, в которой безраздельно властвуют разбойные половецкие безбожники… Здесь не пойдёшь, ибо опасность похищения и порушения святой иконы – велика. Ты пойдёшь тропой святого апостола Андрея Первозванного – через первокрещёные Киев, Великий Новгород, там безопаснее и везде живут православные; там образу Николая Чудотворца ничто не грозит, напротив, везде примут с распростёртыми объятиями. В Новгороде хорошенько отдохнёшь, а уж оттуда без передыху двинешься прямо на Рязань, где тебя будут встречать. Придёшь туда, в целости и сохранности донесёшь образ святого Николая, и считай, что ты дома, под моим высоким покровительством. Только заклинаю именем Господа нашего: ничего самостоятельно не предпринимай, делай всё, как обговорено – и будешь обеспечен на всю оставшуюся жизнь, и потомство твоё пребудет в сытости и благости на Рязанской земле.
Он приподнял подставник, поднёс ближе к лицу Евстафия и проникновенно сказал:
– Но предупреждаю: если забоишься али свернёшь в сторону, ждёт тебя немилость великая и тюрьма в самом глухом монастыре византийском до скончания века. Запомни, великое дело мы ныне делаем. Образ Николая Чудотворца отныне и навеки на Руси должен стать особо почитаем.
Он подошёл к двери и прислушался к звукам из коридора, потом приложил палец к губам.
– Уйдёшь отсюда и навеки унесёшь это таинство из Тавриды, ибо более никому ничего не ведомо. Это нас с тобой Господь призвал на высокое служение.
Он размашисто перекрестился на образа и добавил проникновенно:
– Как и что говорить пастве, решай сам, но все должны знать, что это святой Николай Чудотворец направляет тебя в дикие скифские края. Ты противишься, ты боишься, ты плачешь, а он призывает, он наказывает тебя – слепотой и болезнью…
– Николай Чудотворец добрый, – возразил Евстафий. – Как он может наказывать?
– Ещё как может, если его воле противиться… Запомни: Господь призвал, патриарх благословил! – С этими словами Ефросин Святогорец вложил в его дрожащие руки небольшой мешок с серебром – столько монет сразу скромный священник не держал ещё ни разу в жизни. – Это на дорогу! – прибавил со значением.
5
Евстафий всегда надеялся на то, что Господь приберёг для него какую-то важную миссию, что время для настоящего служения Ему ещё настанет, что пройдёт он с гордо поднятым крестом среди языческих капищ, уничтожая всю эту мерзость и проповедуя слово Божье…
Разговор со старцем Ефросином взволновал настолько, что Евстафий слёг и проболел несколько дней кряду. Он не мог есть, пить, говорить, только смутно что-то хрипел; наполовину ослепнув, видел перед собой лишь изображение Николая Чудотворца. Порой какая-то неистовая сила срывала его с постели и бросала на колени. Ефросин молился, просил прощения у Господа за маловерие, молил вернуть его телу крепость, а уму – просветление, дабы исполнить волю святых отцов.
На четвёртый день хворь отступила, дыхание выровнялось, появилось желание пить и есть.
И уже совсем оправившись, Евстафий объявил жене и сыну, какая участь их ожидает. А в доказательство сказанному показал серебряные монеты и велел призвать своего помощника.
Никифор – безродный малый, в своё время приблудившийся к церкви. Евстафий пожалел его, взял в служки, кормил тем, что ел сам, одевал со своего плеча.
– Никифор пойдёт с нами, – добавил убеждённо. – На кого оставлю здесь? Ведь забьют совсем…
Матушка Феодосия побагровела лицом, шумно вздохнула и безнадёжно перекрестилась, добавив при этом:
– Если Господь призывает…
– Говорил вам всем, – осуждающе прошептал отец семейства, – изучайте язык скифов, пригодится. Говорил! Руссия – богатая страна, православие для них – внове, святынь пока что никаких, святых мест тоже нехватка… Господь не оставит своей милостью, авось послужим Ему среди нововеров.
Сын, именем Евстафий, шестнадцатилетний юноша, повлажнел глазами, хлюпнул носом, но тут же затих под осуждающим взглядом отца.
Согласие стало безоговорочным.
Случилось это в марте-капельнике 1225 года.