– Извините, Антон. Я сейчас всё сделаю.
Взгляд невольно возвращался к окну первого этажа.
– Антон Сергеевич, дебил! Не можешь все запомнить? Хочешь, память тебе полечу? У меня методы самые эффективные.
Сука. Нужно быть послушным. Это самое правильное в общении с ним.
– Антон Сергеевич, простите. Там женщина, на первом этаже… Она давно у нас? Кто она?
Санитар достал сигарету из пачки, прикурил. Пренебрежительно выпустил струю прямо в меня. Его физиономия была всё испещрена мелкими точками, впадинами, кратерами, как будто его лицо пытались взять штурмом, подвергая яростному обстрелу.
– Да, симпатичная девка. И дикая совсем. Даже не говорит. Ни документов при ней, ничего. Прямо голой в лесу её менты нашли. Они там шарились, схрон искали наркошный для вещдока. Хотел ей немного сиськи помять, так эта тварь меня искусала. Ничего, сейчас посидит с кляпом суток двое. Давай, в общем, Арсеньев, пошевеливайся, пока я добрый.
Санитар было развернулся уходить, но я его остановил. Инстинкт самосохранения внутри кричал: «Пусть идёт! Ты чего нарываешься?»
– Антон Сергеевич… Можно мне на неё посмотреть поближе. Пожалуйста…
Мерзкое лицо снова приблизилось почти вплотную.
– А зачем тебе? Она же животное безмозглое. Рубашку с неё никто не снимет пока, а кляп и подавно. Если есть деньги, к Афродите визит – запросто. Чем тебе она не нравится? Девка – огонь!
Афродита была уникальным и безнадёжным пациентом. Куда там Ларсу фон Триеру с его «Нимфоманкой»! Я даже не знал, как девушку зовут на самом деле, а Афродитой она была прозвана за необузданную страсть к сексу. Говорили вроде, что в четырнадцать ее изнасиловал одноклассник и после этого девушка потеряла интерес к плотским утехам лет на десять. Но вот потом… Сайты знакомств, дискотеки. Она не могла насытиться, поэтому в психушку пришла по собственной воле, после того, как по ее словам, в ней за один день побывало около тридцати человек. Да вот только надежды горе-нимфоманки на современное лечение не оправдались. Сильные уколы назначать было опасно, по причине превращения здоровой молодой женщины в овощ, а таблетки не оказывали никакого эффекта. От слова совсем. Постепенно Афродиту стали использовать санитары в качестве дополнительного заработка. Примерно через три недели пребывания в нашем малоприятном доме тебе предлагали за пятьсот рублей отвести к ней на полчаса.
Я тоже ходил один раз, сознаюсь. И удовольствия не получил никакого. Одно дело – девушка любящая секс, другое – больная им. Этакая живая секс-кукла с настройками, выкрученными на максимум. Безумие в глазах отражало безумие в теле. Б-р-р-р-р.
Я старался придать своему лицу максимально просительное, заискивающее выражение.
– Я… Я только посижу, посмотрю на нее и все.
Антон противно заржал. Господи, ну и мерзкий смех у него!
– А-ха-ха. Решил руку подкачать? Девка красивая, можно пофантазировать. Это дорогое удовольствие. Боюсь, денег не хватит у тебя.
– А сколько нужно?
Антон бросил бычок на землю, выразительно посмотрев на меня. Хорошо, хорошо. Я подниму сам. Спрятал окурок в карман.
– Две тысячи. Найдёшь, так подходи на пост после обеда.
Две тысячи! Вот тварь! Это же вся моя заначка, спрятанная в подошве левого тапка. Я ещё раз посмотрел на смутный силуэт в зарешеченном окне. Я приду к тебе! Сегодня. Жди!
Тени в пижамах стали подтягиваться к входу, складывая метёлки и грабли возле двери кладовки. Скоро обед, надо успеть домести свой участок.
– У тебя времени полчаса. Мне тут торчать недосуг долго, дел полно. Дверь плотно закрывать не буду. Кляп и рубашку не трогать! Ты ведь никогда ещё в надзорной комнате не был? Не хочешь? Вот-вот. Руки не забывай менять. Ха-ха-ха!
Опять этот мерзкий смех. Слава Богу, не злой, а довольный, ведь вся моя заначка уже в кармане белого халата. Давай же быстрее!
Дверь открылась. Лязг ключей – и решётка скользнула в сторону.
– Кричи, если что…
Солнце уже уходило на другую сторону здания, последний луч, словно застывший маяк, высвечивал ближний угол комнаты. Мельчайшие пылинки на миг оживали, попадая в него, чтобы затем бесследно исчезнуть в окружающем сумраке.
– Как ты здесь очутилась? Ты пришла за мной?
Ноздри втягивают воздух. Шумно выдыхают его уже тёплым, полным твоего запаха.
Зрачки стягивают на себя полную желтоватой зелени радужную оболочку глаз, как холодной зимней ночью ладони неосознанно во сне тянут край одеяла, пытаясь согреть тело. И вот уже не чёрный круг, а узкая едва пульсирующая щель, манит, заставляет прижаться. Вдыхать едва уловимый за пахнущей больницей одеждой запах свободы. Запах можжевельника и пряного папоротника, покрытого мельчайшими каплями утренней росы. Особенный запах лесной тишины, наполненной звуками птиц, шорохом мелких зверьков где-то в кустах, дыханием спящей где-то наверху, в дупле совы.
Я обнимаю, вдыхаю твой воздух. Он такой тёплый, полный любви и тоски. Вдох-выдох-вдох. Всё чаще, всё быстрее. И вот уже в тихий свист, стон, жалобный скулёж. Я никогда не слышал твоих слов, и только сейчас понимаю, что они совсем не нужны. Человеку нужно умереть, чтобы перестать думать, страдать. Он не может наслаждать своим существованием без разума, как вся остальная природа. Разве что в момент пикового наслаждения, что называют оргазмом, на несколько секунд, человек по-настоящему погружается в это природное безумство. Так может, безумие и есть счастье? Та нирвана, уйти в которую желает каждый из нас?
Её тело вздрогнуло, напряглось. Следом и я почувствовал что-то чужое, тёмное. Запах человека, санитара. Запах боли, лекарств и страха.
– Э-э-э! Смотри-ка, какие голубки. Ты романтик, что ли? В следующий раз цветы не забудь. И деньги тоже. Давай пошли, время вышло.
Время думать о конце лечения прошло. Пришло время долгих мучительных размышлений о побеге. Мне нужно освободить её и стать свободным самому. Навсегда. Безвозвратно.
За свою жизнь я прочитал очень много книг. И в то же время у меня нет целых комнат, заваленных бумажными кирпичами. Честно, не люблю домашние библиотеки. У книг слишком короткая жизнь. Прочитали, а потом на полку. Особо везучих перечитают, но вот шансов на это очень мало. У каждого человека разная и уникальная степень изначального сумасшествия. Моя состоит в том, что я одушевляю предметы. Мне кажется, что книги живут. Стоят на полках, как заключённые в тюрьме. Для них свобода – это глаза и руки читателей. Но никто не приходит месяцами, годами. Кого-то отдадут в библиотеку – другую тюрьму. Кого-то выбросят в мусорный бак, чтобы грязный вонючий бомж страница за страницей выдирал для своих нужд уже никому не нужные слова, чувства, мысли. Поэтому я избегаю книжных тюрем у себя дома.
Когда-то мой любимый жанр была фантастика, а в частности, постапокалипсис. Ах, эти бродилки по пустошам, безлюдье, ржавчина, брошенные города! Поиски остатков былой роскоши. В уютном кресле, с чашкой чая это выглядит вкусно. В реальности —страшно в своей неизбежности. Неотвратимость индивидуального конца света мало кто осознаёт до последней секунды. Хлоп! Чёрный экран. Наша смерть.
Апокалипсис в нашу больницу пришёл к районе восьми вечера. Через час после окончания ужина. Могли бы, кстати, что-то получше гречки дать в финале. Но кто же это знал-то, кроме бабы Нины? Кто вообще знает точно, когда наступит его последний день? Его личный конец света.
Сначала санитары очистили коридор от всех пациентов, чтобы вывести Окулиста на помывку. Насколько я знал, ему вкалывали что-то, отчего он становился вялым, вели в душевую, снимали рубашку и мыли струёй холодной воды из шланга под напором. Тварь привычно падала на колени, а санитары забавлялись, стараясь попасть ему в рот или ноздри. Всё как обычно по четвергам. Однако вот никто не заметил, как бедолагу Байкера впопыхах втолкнули к «зекам»…
– Р-р-р-р-а-а-а-а-а!
Судный час настал. Из палаты «зеков» показался самый настоящий всадник апокалипсиса в огне. Вместо выдыхающего пламя коня, под седлом ездока была обычная швабра.
– А-а-а-а-а-а-р-р-р-р-р-р-ы-ы-у-у!
Крик горящей плоти сменялся «рычанием» мотора, и потом уже этот звук снова захлёбывался в истошном вопле. Даже в минуту адской боли безумие не разрешало разуму запустить инстинкт самосохранения.
– А-а-а-а-а-а!
Губы кричащего Байкера покрывала корка ожогов. Обугленные щёки трескались, сочились кровью, тщетно пытаясь потушить охваченную пламенем кожу. Удивительно, как человек, на две трети состоящий из воды, может полыхать как спичка. Потеряв всякий ориентир, Байкер бился то об одну, то об другую стену. Запах горелого мяса и одежды стремительно достигал рецепторов, вызывая неудержимые позывы вернуть на свет божий больничную баланду. Из открытых решёток стали выбегать тени, разноголосица безумия, хаос тел в застиранных пижамах шёл волной за своим пылающим предводителем.
– Твою мать. Вот хрень. Сука!
Охранник всё никак не попадал ключом в замок тюремной решётки, отделяющей коридор с палатами от вестибюля.
Отворив решётку, от себя, он тут же получил удар от влетевшего в него, уже не кричащего, а хрипло воющего, обгорелого тела Байкера
– Ах-х-х-х-е-р-е-т-ь!
Охранник наконец-то поднялся и достал из щитка в стене красный увесистый огнетушитель. А когда на тело несчастного мотоциклетного психа наконец-то полилась пена, основная волна бежавших следом сбила "чоповца" снова с ног. В противоположном конце вестибюля открылась дверь женского отделения, и фигура в белом халате санитара бросилась ему на помощь.
Две тени не поддавались всеобщему хаосу. Я сразу узнал в них «чёрных людей» бабы Нины. Один из них подбежав, накинул заранее заготовленную проволоку на горло лежащему человеку в чёрной форме и изо всей силы её затянул. Второй подхватил красный цилиндр огнетушителя и, дождавшись приближения санитара, со всего маху ударил им ему в голову. Зек крякнул, поднял продолжавшую исходить белой пеной безумия ёмкость и ещё раз приложил уже лежащего ничком санитара. Ещё удар! Ещё! Красная густая масса, ещё недавно бывшая живой, полной планов и желаний выполнила свою последнюю задачу – потушила последние языки пламени, на уже не шевелящемся теле Байкера.