— Чего-то не видать Мандоса, — сказал Максим, — он вернулся?
— Нет, — покачал головой Лонгин, — я как раз собирался у тебя спросить, где он. Ты вчера сказал, что оставил его на каком-то хуторе.
— Да, неподалёку.
Тиберий нахмурился. Бесс, слышавший разговор, высунул голову из палатки и внимательно взглянул на командира.
— Может, они там нажрались с бриттами? — предположил Сальвий, — мне вчера показалось, что от Анектомара слегка несло перегаром.
— Если это так, то вместо наград получат розог, — сказал Лонгин и, повернувшись к Тиберию, добавил, — я послал людей за ними.
— Давно? — спросил декурион.
— Да уж прилично. Чего-то долго нет. Потому и пришёл к тебе уточнить, не ошибся ли. Ты вчера невнятно описал, в какой стороне хутор, а бритты стоят в охранении сразу в нескольких местах. Может, заблудились? Немудрено, по такой-то погоде.
— Что-то мне это не нравится, — пробормотал Тиберий.
Посланные Лонгином всадники вернулись примерно через час. Бледные, словно кто-то высосал из них всю кровь.
— Что случилось? — встревожился Лонгин.
— Т-там… — пробормотал один из всадников и посмотрел на своего товарища.
— Где Мандос? — спросил Тиберий, — почему вы одни?
— Мёртв, — мрачно ответил второй всадник.
— Что?!
— Мёртв, — повторил разведчик, — все мертвы…
— Даки? — резко спросил Лонгин.
Второй разведчик помотал головой.
— Зачем спрашиваешь? — процедил Тиберий, — ну кто ещё может быть? Выследили, ублюдки.
Он посмотрел на Бесса. У того дрожали губы.
Лонгин раздумывал недолго.
— Сальвий, опционов ко мне. Тиберий, приведи себя в порядок, да поживее. Пойдём двумя турмами. Кто знает, может там засада.
К префекту с докладом он не побежал. Не было в настоящий момент у паннонцев префекта, и Тит Флавий командовал всей алой, как самый опытный и старший по должности. Прежнего префекта вскоре после падения столицы даков император перевёл в другую часть, а нового ещё не назначил.
Такое временное безначалие во Второй Паннонской але случалось регулярно, его причиной был патрон Тита Флавия, родственник императора Публий Элий Адриан. Благодаря ему префекты паннонцев менялись, как стоптанные сандалии, а Лонгин, формально будучи всего лишь командиром турмы, начальствовал над всем «крылом» уже не один год. С Адрианом он познакомился в Паннонии, несколько лет назад, когда тот служил трибуном во Втором Вспомогательном легионе, квартировавшем в этой провинции. Они подружились, и Адриан стал оказывать декуриону покровительство. Это никого не удивляло, всякий нобиль всегда окружал себя верными людьми и способствовал их возвышению.
— Может, надо предупредить начальство бриттов? — спросил Тиберий, глаза которого беспорядочно метались, выдавая растерянность.
— Не надо, — отрезал Лонгин, — сначала сами выясним, что случилось.
— Ну и где этот хрен с горы ходит? — недовольным тоном поинтересовался худой легионер с вытянутым лицом, помешивая ложкой полбяную кашу в закопчёном котелке над огнём, — готово почти.
— За мясом пошёл, — ответил другой солдат, придирчиво разглядывавший застёжки доспеха.
— Это я знаю, — ответил худой, — чего он там застрял-то? Свиней что ли трахает? Их не трахать, а резать надо. Чего мы, опять пустое будем жрать?
— Сейчас, загежут тебе, ага. Я видел, там тгетьего тня всего четыге свиньи осталось, — прогундосил легионер со сломанным носом, — дачальство сожгёт, а тебе хег за щёку, как обычда.
— Хлебало завали, Носач! — возмутился худой.
Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Третий легионер, невысокий крепкий детина, отличавшийся большей небритостью в сравнении с остальными, не говоря ни слова отвесил затрещину обидчику худого. Несильно, больше для порядка. Гундосый Авл Назика вскинулся было, но здоровяк положил ему ладонь на плечо и молча погрозил пальцем.
— Ну и кому хер воткнули? — удовлетворённо поинтересовался худой и пригладил несколько длинных волосков, торчавших на подбородке.
Огрёбший затрещину, почесал затылок и пробурчал нечто невнятное.
К костру подсел ещё один легионер. На поясе его висела полотняная сумка, выдававшая в нём тессерария.
Тессерарий — младший офицер в римском легионе, помощник опциона, который в свою очередь был заместителем центуриона. Тессерарий отвечал за организацию караульной службы и передачу постам паролей в виде табличек-тессер.
— О! — оживился худой, — ну чё?
Новоприбывший развернул тряпицу.
— Сало.
— Опять? — скривился худой.
— Скажи спасибо, Гней, хоть это осталось. Всех свиней сожрали, но пекуарий говорит, что новые послезавтра будут.
— Тощие небось, — проворчал Балабол, — откармливать их ещё.
Тессерарий кинул мелко нарезанное сало в котёл.
— Э-э! Зачеб туда? — возмутился Назика.
— Не ссы, всем будет поровну, — пообещал худой Гней Прастина по прозвищу Балабол, размешивая кашу.
— Накладывай уже, — потребовал тессерарий.
— На, — Назика протянул худому пустую бронзовую миску-сковородку на длинной ручке.
Тот начал накладывать туда кашу.
— Ещё, — командовал тессерарий, — хорош, хватит.
Потом последовала очередь молчаливого здоровяка.
— А где моя? — спросил Балабол.
Он огляделся по сторонам, а потом пристально уставился на гундосого Авла, который уже собирался запустить ложку в кашу.
— Да вот же моя! А ну отдавай!
Назика удивлённо посмотрел на миску.
— Точно, смотги-ка. Ну извини, Гдей. На.
Он протянул худому миску, а сам поднялся, слазил в палатку и вернулся со своей.
— …А вечером, говорят, кровяную колбасу будут давать, — рассказывал тессерарий, — и вина больше обычного дадут. И даже, говорят, не мочу фракийскую, а чего получше.
Он посмотрел на здоровяка и добавил:
— Извини, Пор, я про мочу-то не в обиду. Оно, фракийское-то, всякое бывает.
Здоровяк Пор усмехнулся, но ничего не сказал. По его имени, «сын», в общем-то нельзя было определить, что он именно фракиец. Собственно, в крови его чего только не было намешано — мать иллирийка, отец наполовину фракиец, наполовину римлянин, но полноправный гражданин. Да и само имя, вернее прозвище, на латыни означало то же самое, что и на языке фракийцев. А ещё «мальчик». Прилипло оно к легионеру, когда он, шестнадцатилетним сопляком-сиротой, приписав себе лет, вступил под знамя Орла. А по имени Пора никто и не называл, разве что легионные крючкотворы, в списках которых он, конечно, не по прозвищу значился.
— С чего такая щедгость? — спросил Назика, вновь подсаживаясь к костру.
— В честь праздника, — ответил Гней.
— Ты про башку? — спросил тессерарий, — уже слышали?
— Да весь лагерь слышал, — ответил худой, — говорят, какие-то паннонцы отличились.
— Это верно, — подтвердил ещё один из легионеров контуберния, грек Корнелий Диоген, потомок одного из вольноотпущенников Суллы и тоже римский гражданин, причём уже в шестом поколении, — Децебала укоротили на голову. Всё, конец войне. Виктория благоволит Августу.
Контуберний — самая маленькая тактическая единица легиона, 8-10 солдат, деливших одну палатку, за что они назывались по отношению друг к другу контуберналами. Этим же словом назывались юноши из знатных семейств, проходившие военную службу при штабе полководца и исполнявшие функции адъютантов.
— Это так-то сегодняшний пароль, — вытаращился тессерарий.
— Да? — удивился Диоген, — я не знал.
— Хгеновая у вас выдубка да паголи, — захихикал Назика, — кто такой убдый пгидубал?
— Да иди ты…
— Не конец, — подал голос Пор.
Все вытаращились на него, как на диво дивное. Молчальник обычно рот раскрывал только для того, чтобы сунуть туда ложку.
— С чего бы это? — спросил Балабол.
Молчаливый Пор только плечами пожал и ничего не ответил.
Тессерарий Марк Леторий подозрительно покосился на него, облизнул ложку.
— Я тоже слышал, что это не конец, — неуверенно сказал Диоген.
— …И лучше держи язык за зубами, — прозвучал за их спинами властный голос, — пока его тебе в задницу не засунули.
Легионеры подскочили и вытянулись по струнке перед бородатым мужчиной лет тридцати, более похожим на какого-нибудь грека, чем на римлянина. То был Публий Элий Адриан, командир Первого легиона Минервы, к коему сей контуберний и относился.
— Ещё раз услышу подобные разговоры, кашу больше жрать не сможете, — заявил легат, — потому что будет не во что. На собственном примере узнаете, каково сейчас Децебалу, без башки-то.
Адриан посмотрел на Балабола и добавил:
— Прастина, если ты думаешь, что раз отличился в том деле, то уже Юпитера за бороду схватил, и тебе позволено направо и налево языком чесать, то очень ошибаешься.
Гней аж подскочил.
— Легат! То есть претор. То есть… Легат, да я вообще молчал!
— Вот и дальше помалкивай, — уже мягче ответил Адриан.
Сказав это, он ещё раз смерил суровым взглядом весь контуберний, повернулся и удалился.
— Чего это он тут пгохаживается? — пробормотал Назика.
— Уфф… — выдохнул Диоген, — я чуть не обосрался. Думал всё, кранты.
— Да не срись. Это для красного словца, — бодро сказал Гней, который сам-то успел вспотеть, и теперь переживал, как бы никто этого не заметил, — нету такого закона, чтобы голову снять.
— Голову нет, а шкуру со спины запросто.
— Шкура на спине — херня. Кашу-то и без неё будет, куда складывать.
— Что, жидко пронесло? — поинтересовался Леторий, — беги, стирайся, засранец.
— Марк, я сказал «чуть не обосрался», — оправдывался Диоген, — «чуть» ты понимаешь? Это значит «почти».
— Ещё не вечер. Он теперь стуканёт Хмурому. Вот тот нам даст просраться по-настоящему.
— Ничего даб Весёлый Гай де стелает, — неуверенно сказал Назика, — од же в Тгидадцатом.
— Не сделает? — повернулся к нему тессерарий, — а ты не слышал, как Хмурый взял за жопу Луция Рябого из шестой центурии за песенку про Августа и мальчиков?