Бергей с трудом узнал дом, где жил с матерью, братом и сестрой накануне осады. От него остались одни головешки.
Он стоял посреди развалин, с застывшей на лице неподвижной маской ковырял носком ноги снег, не отдавая себе отчёт, зачем это делает. Ни одной мысли в голове. Под снегом пепел.
Вдруг нога зацепила нечто, привлёкшее его внимание. Он нагнулся и вытащил из-под обугленной доски деревянную лошадку. Когда-то у неё были хвост и грива из пеньки, но они сгорели. Дерево почернело.
Это была лошадка Дарсы. Он давно уже не играл ею, но всё равно таскал с собой. Память об отце. Тот подарил её младшему сыну, перед тем как уйти на войну. Первую войну с Траяном, ставшую для Сирма последней.
Бергей рухнул на колени и заревел, размазывая по щекам сажу и слёзы.
Расставшись с Дардиолаем, он без приключений добрался до Близнецов. Так назывались две крепости, которые стояли друг напротив друга, разделённые ущельем, по которому протекала небольшая речка. Это ущелье было единственным удобным подходом к Сармизегетузе с севера.
Река Апа-Грэдиште, на берегах которой, друг напротив друга стояли дакийские крепости Блидару и Костешти (названия современные).
Крепости стояли на высоких утесах. Подобраться к ним было крайне тяжело, но уже в первую войну римляне сумели взять оба неприступных орлиных гнезда, проявив изрядное упорство и изобретательность.
Близнецы были частично разрушены, но во вторую войну, когда даки вернули свою столицу, Децебал восстановил их. Вновь подступив к Близнецам, Траян уже не стал ломиться в эти северные врата Сармизегетузы, ограничился осадой, а сам со всеми силами навалился на столицу. После её падения сдались и Близнецы. Теперь в обоих крепостях стояли римские гарнизоны.
После победы «красношеие» чувствовали себя там в безопасности. В округе, как и везде возле гарнизонов, обретался торговый люд, хотя и меньше, чем у лагерей легионов.
Бергей, у которого живот к спине прирос, затерялся среди торговцев и их рабов, смог украсть немного хлеба и тёплый плащ. За обувь он уже сто раз пожелал долгих лет жизни Дардиолаю. Если бы не воин, поди уже сбил бы ноги напрочь. Или отморозил.
Римлянам юноша не попался. В Близнецах задерживаться не стал, двинулся дальше к своей цели. И вот, достиг…
Он, конечно, понимал, что не застанет в Сармизегетузе своей семьи, не узнает, живы ли они, но не мог остановить порыв сердца. Но что же теперь? Куда идти? Все чаще его посещала мысль, что надо было остаться с Дардиолаем. Что уж теперь-то об этом вздыхать…
Тзир говорил, что основной лагерь легионов располагался в половине дневного перехода, даже меньше, к востоку от перевала Тапы. «Красношеие» ещё после победы в прошлой войне начали там строить большой город. Бергей решил отправиться туда.
Он спустился в долину Саргеции, речки, протекавшей южнее Сармизегетузы. Долина эта имела форму обоюдоострого топора, с топорищем, смотрящим на север, куда заворачивала текущая с востока река.
Началась оттепель, и юноша через реку не перешёл, а буквально переполз по тонкому льду, рискуя провалиться. Вся одежда промокла. На другом берегу не без труда развёл костёр и долго отогревался.
До римского города он шёл три дня, а когда добрался, то дар речи потерял. Такого скопления народу в жизни ещё не видывал, хотя в осаждённую Сармизегетузу набилось около десяти тысяч человек, воинов с семьями.
Перед ним раскинулась столица римской Дакии — Колония Ульпия Траяна.
Город занимал площадь втрое большую, чем лагерь легионов возле Апула и его канаба. Уж если там был настоящий муравейник, то здесь и подавно. Кроме размеров Колония отличалась от Апула тем, что тут каменных зданий было намного больше, ибо город строили уже третий год.
Бергей в римских городах прежде не бывал, потому разглядывал каменные дома, разинув рот. Особенно юношу впечатлила колоннада базилики. Римляне строили не так, как даки. Почти не использовали дикий тёсаный камень, возводили здания в основном из кирпича.
Краюху хлеба, украденную в Близнецах, Бергей давно сжевал и живот уже дня три вновь возмущённо порыкивал. Юношу от голода шатало так, что дуновением ветерка можно уронить. В первую очередь следовало озаботиться пропитанием.
Высматривая, где можно ловчее украсть что-нибудь съестное, Бергей покрутился среди торговых рядов, которыми был загроможден форум. Здесь ему не понравилось, слишком много людей. Куда бежать и где прятаться в случае чего, он не знал и изо всех сил старался не привлекать к себе внимания.
Он заметил, что на стройках работало много даков. Цепей на рабочих не наблюдалось, да и охрана присутствовала весьма немногочисленная. Бергей недоумевал, что его соотечественники не спешат бежать, ведь перебить горстку легионеров представлялось ему совсем несложным, а за оружие сойдёт почти любой строительный инструмент.
Приглядевшись, он заметил, что среди бородачей трудились и римляне. Собственно, строили город в основном легионеры, а даки использовались на самых тяжёлых работах. Месили известковый раствор, таскали кирпичи, вчерне обтёсывали камни.
Сердце Бергея бешено колотилось. Просто сидеть и наблюдать невозможно. Ему казалось, что все только и делают, что спрашивают друг друга, что это за парень трётся вокруг да около.
Он подобрал какое-то беспризорное ведро, заляпанное известью. Если остановят римляне — выдаст себя за одного из работников. Что говорить, если на него обратят внимание соотечественники, которые, конечно, легко выявят в нем чужака, он не знал, но и не задумывался об этом. Что ему свои-то сделают? Не сдадут же «красношеим». Наверное. Как-то не хотелось разом записывать в предатели этих рабочих, что сейчас вкалывают на врага без видимого принуждения.
Он старался держаться в тени.
Около полудня даки прекратили работу. На стройке появились женщины с котелками и корзинками, принесли обед.
Бергей следил за седобородым коматом. К нему подошла пожилая женщина с корзинкой, протянула старику небольшой кувшин и нечто, завёрнутое в белую тряпицу. Хлеб, наверное. Старик поблагодарил её кивком головы. Женщина перекинулась с ним парой слов и отошла к другим рабочим. Старик присел на стоявшую неподалёку телегу, с которой недавно сгружали кирпичи, расстелил тряпицу. В неё действительно была завёрнута краюха хлеба. Бергей сглотнул слюну.
— Датауз, глянь-ка сюда! — окликнули старика.
— Чего там? — спросил он недовольно.
— Да ты подойди, посмотри, ведь криво положили?
— Вот никогда спокойно пожрать не дадут, — проворчал старик, но послушался.
Бергей, живот которого урчал так, что слышно, поди, на другом конце города, не выдержал. Прокрался к телеге, схватил хлеб. Отломил кусок и сразу сунул в рот. Повернулся, запихивая остальное за пазуху… и нос к носу столкнулся с Датаузом.
— Ты что это тут делаешь, парень? — спокойно поинтересовался старик.
Бергей не ответил. Он машинально продолжал работать челюстями, а мысли в голове неслись быстрее ветра.
— Ты кто такой?
Бергей промычал нечто невнятное, опустив глаза. Старик ухватил его за подбородок и поднял голову.
— На меня смотри. Есть хочешь?
— Да… — выдавил из себя Бергей.
Старик огляделся и потянул юношу за собой.
— Пошли-ка отойдём.
Он затащил его внутрь строящегося здания. Бергей взирал на старика исподлобья.
— Да не смотри ты так на меня, — усмехнулся Датауз, — ешь спокойно, не отниму. Скажи, кто таков и откуда взялся.
— Люди зовут Бергеем, — буркнул юноша, — из Берзобиса я.
— Ишь ты… — заломил бровь Датауз, — прям из Берзобиса? А по мне так из леса.
— В Берзобисе «красношеие», я знаю, — проговорил Бергей, у которого теперь кусок не лез в горло, — я там уж четыре года не был. Как «красношеие» пришли, мы в Сармизегетузу перебрались.
— В Сармизегетузе три месяца как пепелище.
— Я знаю, — буркнул Бергей.
— И где ты все это время был?
Юноша ответил не сразу. Раздумывал, стоит ли рассказывать про Тзира.
— В горах. Там.
— И много вас там таких? — негромко спросил старик, — из Сармизегетузы?
— Тебе то что? — огрызнулся Бергей и неопределённо мотнул головой, — хочешь этим сдать?
— Дурак ты, парень, как я погляжу, — мягко сказал Датауз, — хотел бы тебя сдать, уже вязал бы сейчас. Ты, я смотрю, совсем своих от чужих отличать разучился. Ещё и крадёшь тайком.
— А вы свои, что ли? — с вызовом бросил Бергей, — вы же вон, на «красношеих» работаете! А чего-то я ни цепей, ни колодок не вижу! Продались?
Старик сгрёб его за грудки, притянул к себе.
— Ты язычок-то прикуси, засранец, а то была сопля зелёная, станет красная, — сказал он, не повышая голоса, — ты бы у римлян воровал еду, если такой дерзкий. Или с ними связываться — кишка тонка?
Бергей не ответил, но смотрел на старика с вызовом.
— Ты молодой, а потому дурак, — констатировал Датауз, — думаешь, мы по своей воле на этих ублюдков работаем?
Бергей, продолжая взирать на него исподлобья, подумал и медленно помотал головой.
— Ты один здесь? — спросил Датауз.
— Один, — буркнул юноша.
— Что, там, в горах, совсем худо стало? — спросил старик и сам же себе ответил, — и то верно, зима идёт. Мы тут-то в землянках зубами стучим…
— Я не знаю, как в горах, — сказал Бергей, — не понимаю, о чём ты говоришь.
— Погоди-ка, — удивился Датауз, — я, было, подумал, что кто-то из Сармизегетузы до её падения успел уйти. Решил, они тебя разведать послали, что тут и как.
— Нет, — покачал головой Бергей, — ничего об этом не знаю. Один я. Сам уцелевших ищу.
— Уцелевших? — переспросил старик, — родные там у тебя были?
— Мать, сестра и брат.
— Сестра?
— Да. Меда, дочь Сирма. Брата Дарсой зовут, ему восемь лет. Меде — девятнадцать. Мать наша — Андата. Ещё Эптар, муж Меды. Может, слышал?
— Сирм… — пробормотал старик, — Сирм из Берзобиса… Знакомое имя. Из царёвых воинов?