Бергей кивнул.
— Так ты, парень, из «носящих шапки», выходит? — присвистнул Датауз и оглядел худого, оборванного Бергея с ног до головы, — нет, здесь ты своих не найдёшь. Тут коматы одни. Из окрестных сëл. Римляне нас сюда на работу согнали.
Он выглянул наружу, осмотрелся. Повернулся к Бергею.
— Давай-ка я тебя, парень, к своей жене отведу пока. У нас тут землянки неподалёку откопаны, там и живём.
Он потащил Бергея за рукав, но тот упёрся.
— Так что, неужели никто не спасся? Или тебе не известно?
Старик долго не отвечал, глядя Бергею прямо в глаза. Потом медленно покачал головой. Юноша втянул воздух сквозь сжатые зубы и глухо застонал.
Даки-рабочие жили в землянках примерно в полумиле от строящейся Колонии.
— Ты, парень, знаешь что? Сейчас пойдем, так прихрамывай. Если окликнут, скажу, что ты ногу повредил. И не вздумай башкой крутить, не должны твоё лицо увидеть.
— Почему?
— Ты видел среди наших хоть одно молодое лицо?
— Н-не помню… — оторопело пробормотал Бергей.
— Потому что нету, — с ожесточением прошипел Датауз, — старики одни, калеки, бабы.
— А куда… — начал было юноша, но Датауз перебил его.
— Мужики в боях сложили головы, а кто остался, того в рабство продали. И молодёжь почти всю…
По спине Бергея пробежал холодок.
Выйдя наружу, старик позвал:
— Бития!
К ним подошла женщина, та самая, которая принесла ему обед. На вид она была моложе мужа лет на десять и, судя по всему, в молодости блистала красотой. Сейчас у неё был уставший, потухший взгляд.
— Жена моя, — представил Битию старик.
Бергей со всем вежеством пожелал здоровья. Датауз кратко рассказал Битие о нём. Женщина заохала, захлопотала.
— Голодный же ты, сынок…
Датауз, опасливо оглядываясь по сторонам, осадил её.
— Погоди ты. К нам его надо отвести, нельзя ему тут быть.
Никто их не остановил. Один из римлян-часовых даже кивнул Датаузу. Видать и впрямь подумал, что тот оказывает помощь увечному. Когда они удалились от города, старик обернулся.
— Молодёжь здоровую продали. Детей всех. Кто остался, им не опасен и малополезен. Все амбары они едва не до последнего зёрнышка выгребли. Прокормить себя теперь не можем.
— Как же жить будете?
— На весенний сев семян нету. Эти не дадут, не для того обдирали. Зиму протянем, а потом передохнем с голоду. Пока работаем на них, кормят. Как построим город, не нужны станем. Да и если бы посеяли хлеб, всё равно он уже не наш. Наместник землю для ветеранов нарезает. Было у меня поле, а теперь оно уже не моё. Теперь мне только к Залмоксису остаётся или, ежели желаю погодить, в батраки к «красношеим». Эта солдатня всюду важная ходит, примеривается ко всему. Расспрашивает, где тут земля получше, а где камни и болота. Сучьи дети…
Разговорчивый старик рассказал, что все трое его сыновей на войне сложили головы. Двое старших ещё в первую, а младший, последняя отрада матери, совсем недавно. В Сармизегетузе.
— Даже похоронить, как положено не смогли. В огне сгинул.
— Может живой? — предположил Бергей, — вдруг пробился?
Датауз внимательно посмотрел на него, помолчал, потом медленно покачал головой.
Пришли к землянкам. Их было отрыто десятка три.
— С разных сёл тут народ, — сказал Датауз, — кто остался.
Бития сунула Бергею в руки миску просяной каши. Потом смотрела, как он торопливо стучал ложкой (ничего не смог с собой поделать) и вздыхала. Она расспросила Бергея о его родных, и он не смог таиться перед этой доброй женщиной. Рассказал всё. И про то, как ушёл от Тзира тоже. И про встречу с Дардиолаем. При упоминании его имени, Датауз удивлённо поднял бровь. Не мудрено, Молния по всей Дакии известен.
Датауз сидел рядом и внимательно слушал. Жена его украдкой вытирала глаза. Говорила, от дыма слезятся. Очаг был сложен прямо в землянке. По-чёрному топился. Глаза и у Бергея слезились, но, может быть, и не от дыма вовсе.
Когда он закончил рассказ, Датауз вздохнул.
— Зря ты, парень, сюда шёл. Лучше бы с Молнией остался.
Бергей сжал зубы, но не ответил.
— Я мало знаю о том, что произошло в Сармизегетузе, но то, что знаю…
Он не договорил. Бергей подождал немного, а потом попросил:
— Расскажи, отец.
Датауз снова вздохнул.
— Римляне месяц вели осаду. Ломали стены таранами, камнемёты подтащили. Бицилис поначалу умело оборонялся, но «красношеие» все же смогли прорваться за Храмовую стену. Наши отступили в Цитадель.
Он замолчал.
— Что было дальше? — прошептал Бергей.
— Дальше… Через несколько дней в Цитадели начался пожар. Причём римляне утверждают, что это наши сами себя подожгли. Все запылало и на Храмовой террасе. Я думаю, Бицилис пытался за стеной огня прорваться из города. Но не смог. Когда римляне ворвались в Цитадель, там не осталось никого живого. Все, кто был, мужчины, женщины и дети, все выпили яд. Чтобы не сдаваться в плен, избегнуть насилия и рабства. Так говорят римляне, я сам не видел.
Бергей побледнел.
— Я не верю…
— У меня нет причин лгать тебе, — сочувственно сказал Датауз.
— Значит… все мертвы…
— Да, парень. Крепись. Из Сармизегетузы никто не вышел живым.
Бергей спрятал лицо в ладонях. Бития вопросительно взглянула на мужа, тот поджал губы и коротко мотнул головой.
Больше Датауз юношу расспросами не донимал. Вечером вернулись односельчане старика, и он рассказал им про Бергея. Мужики, среди которых не было ни одного молодого, вздыхали, сокрушённо качали головами, обсуждали, что парню делать дальше. Некоторые, ухватившись за его рассказ о Тзире и слухах о том, будто на севере ещё сражаются свободные даки, советовали ему податься туда. Иные и сами порывались идти с Бергеем. Он слушал отрешённо. Кивал головой, слова бросал неохотно, через силу. Наконец, Датауз призвал оставить парня в покое.
— Не теребите его. Парень до последнего надеялся, а оно вон как вышло… Пусть хоть немного в себя придёт.
На следующее утро Датауз велел Бергею сидеть в землянке и не высовываться. Юноша послушался и весь день промаялся наедине с чёрными мыслями. Так он провёл и следующий день, а потом, глядя на возвращающихся с работы измождённых людей, устыдился безделью. Его кормят, а он лежанку давит. Заставить себя помочь соотечественникам на стройке он не мог — все в душе его протестовало против работы на благо ненавистным «красношеим». Однако следовало за добро отплатить добром.
Когда мужчины вновь ушли на работу, он предложил Битии помочь по хозяйству. Она послала его натаскать воды, наколоть дров.
В поселении остались только женщины. За одну из них Бергей зацепился взглядом. Одетая в бесформенное платье, она сутулилась, скрывала платком лицо и двигалась скованно, почти ни с кем не разговаривала.
В лагере постоянно торчали двое или трое посторонних. Не легионеров, но явно римлян. Бергей поинтересовался у Битии, кто они, та ответила, что «следят за порядком».
— Чтобы мы не придумали взбунтоваться, значит. Хотя какой уж тут бунт, мужики еле ноги волочат. Больные да увечные одни остались…
Женщина с платком на лице особенно сторонилась этих чужаков. Не понимала, что своим поведением и обликом, явно направленным на то, чтобы не привлекать внимания, добивается прямо обратного.
Бергей наблюдал за ней со всё возрастающим любопытством. Так получилось, что сей интерес и определил его дальнейшую судьбу.
Вскоре после полудня, когда женщины отнесли мужьям обед и вернулись, в поселении появились два новых человека. Эти самые «хранители порядка». Одетые не по-военному, в обычные серые туники и коричневые плащи-пенулы, они, тем не менее, были вооружены мечами. Бергей заметил на поясе одного из них свёрнутый кольцами хлыст. Надсмотрщики. Хотя вроде бы рабами даков-строителей не считают.
Сменив своих товарищей, римляне вальяжно разместились у костра, над которым висел котёл. Один из них вытащил из-за пояса ложку и бесцеремонно снял пробу.
— Эта что ли? — услышал Бергей слова второго римлянина.
Юноша, коловший неподалёку дрова, поднял глаза и увидел, что они смотрят в сторону закутанной женщины, которая несла с ручья корзину со стираным.
— Ага, — ответил второй.
— Да ну, она же страшная. У меня не встанет.
— Слабак, — усмехнулся второй и почесал в паху.
Женщина мельком покосилась в их сторону и быстрым шагом пошла прочь. Первый римлянин поднялся и вальяжно направился за ней. Она ускорила шаг, он тоже. Она оглянулась, бросила корзину и побежала.
Бергей расколол очередное полено и, оставив работу, посмотрел в сторону кустов, за которыми оба скрылись. Он знал, что там сейчас случится. Юноша покосился на второго римлянина, тот расслаблено сидел возле костра и задумчиво щёлкал пальцем по деревянной ложке. Бергей огляделся по сторонам. Поселение как будто вымерло.
Не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, не задумываясь о последствиях, движимый лишь сиюминутным порывом и ненавистью, юноша сжал в руке топор, так, что костяшки пальцев побелели, и направился к кустам. Второй римлянин сидел к нему спиной.
Листва давно опала и Бергей, ещё не раздвинув колючие ветки, уже видел, что там происходит. Римлянин повалил женщину на землю, одной рукой задирал ей подол, а другой душил. Женщина пыталась оторвать его руку от своего горла, извивалась, хрипела, пыталась сжать ноги. Римлянин, вполголоса бранясь, втискивал между ними колено. Наконец, ему это удалось, подол он тоже одолел и начал одной рукой стаскивать с себя короткие штаны, какие носили легионеры.
Дальше Бергей смотреть на это не стал. Бесшумно приблизившись, он взмахнул топором и обрушил его на спину насильнику. Тот дёрнулся, захрипел и обмяк.
Женщина спихнула с себя труп и попыталась отползти от Бергея, пронзив его безумным взглядом. Её трясло, но она не издала ни звука. Бергей, глядя на совсем голую (римлянин успел ей не только подол задрать, но и платье на груди до пупа порвал) худую девушку лет семнадцати, потерял дар речи. Платок размотался, и он увидел её лицо. Оно было измазано сажей. Наискось от правой брови, через переносицу и всю левую щеку тянулся уродливый шрам. Удар мечом, чудом не задевший глаз.