За несколько недель они дотла спалили и ветеранские колонии в долине Ятра, и фракийские поселения. Бастарны не смущались тем, что режут в том числе и людей своего языка.
Варварам удалось перехватить почти всех гонцов, отправленных за помощью, и до Траяна, который зимовал в Дробете, доходили лишь обрывочные слухи о происходящем. Набеги варваров случались и раньше, потому неточные, мутные сведения не вызвали беспокойства императора. Он решил, что Лаберий сможет отразить варваров своими силами, коих, как считалось, у проконсула было достаточно.
Однако в феврале началась сильнейшая оттепель, великая река вскрылась, и лёгкая посыльная актуария с гонцом проконсула добралась, наконец, до императора.
Когда открылся истинный масштаб бедствия, Траян действовал быстро и решительно. Собрал все наличные силы, задействовал либурны Мёзийской флотилии для скорейшей переброски войск, и двинулся на варваров.
Сарматы и бастарны мелкими ватагами растеклись по равнине между реками Ятр и Асам, вели себя беспечно, погрязнув в грабеже и насилии. В феврале их уже стало меньше — часть, нахватав лёгкой добычи, удалилась на северный берег Данубия ещё до оттепели.
Ушёл благоразумный царь роксолан Сусаг. Глупый и жадный царь аорсов Инисмей остался. И поплатился.
Римляне гнали аорсов и бастарнов до Данубия и мало кто из варваров ушёл живым. Сложил голову и царь Инисмей, а его дорогие доспехи стали трофеем префекта одной из вспомогательных когорт.
Дардиолай был среди горстки отчаянных храбрецов, что вызвались отбить тело Инисмея, молодецким ночным наскоком ворвались в римский лагерь и порубили многих «красношеих». Тело царя вернули, заплатив многими жизнями. Почти все полегли, но Дардиолай вернулся без единой царапины, покрыв своё имя великой славой. За сей подвиг вся степь воспевала Молнию.
Збел теперь дорогой гость в любом кочевье. Децебал об этом знал, потому и отправил его к ним за помощью.
Дардиолай стал послом отчаяния. Он всей душой рвался на запад, где погибала Дакия, где без его защиты оставалась Тармисара.
Чужая жена.
Дардиолай поднялся.
— Пойду-ка, до ветру.
Он вышел из шатра, осмотрелся. Вечерело. Солнце, спускаясь к западным горам, наливалось кровью. Впитывало её жадно из растерзанной земли.
Справив нужду, Збел подошёл к большому прокопчёному котлу на низкой треноге. Сел возле него, задумчиво глядя на раскалённые угли.
Через некоторое время негромко хрустнула примятая сухая стерня и рядом с ним на землю опустилась девушка. Он покосился на неё, но ничего не сказал. Она обняла его и положила голову на плечо. Фидан, любимая дочь царя Сусага. Она не раз и не два приходила к Дардиолаю по ночам. Он не гнал её и, обнимая, не вспоминал Тармисару. Да, Фидан умела сделать так, чтобы он ни о ком и ни о чём не вспоминал. Но на утро всегда приходило похмелье. Не от вина.
— О чём ты думаешь. Молния? — спросила девушка.
Он пожал плечами. Как будто не знаешь. Тут любая собака знает, зачем он приехал.
— Хочешь знать, что будет?
Он не сразу ответил. Долго молчал, но всё же сказал, будто против воли:
— Хочу.
Он знал, что Фидан умеет гадать. Царевна-жрица, как и её мать. Эта девушка возьмёт себе мужа, а не наоборот, как суждено иным. Она не покинет род Сусага. Только в царском роду ещё сохранялся этот обычай, в нём всегда должна быть жрица.
Кто станет мужем Фидан? Сусаг хотел бы, чтобы в его род вошёл знаменитый воин, но знал, что этого не будет. Сердце Молнии слишком далеко. Тем не менее царь никак не препятствовал связи Дардиолая и Фидан, и надеялся, что дочь забеременеет от Збела. Этого, однако, пока не случилось.
Девушка уже не раз предлагала Дардиолаю погадать, но он неизменно отказывался. И вдруг ответил согласием.
— На кого погадать?
Он хотел сказать: «На Тармисару», но не решился.
Она ждала ответа, и, не дождавшись, сказала:
— Я на тебя погадаю.
— На ивовых прутьях?
— Нет, иначе.
Она поднялась и куда-то удалилась. Вскоре вернулась, снова села рядом и кинула в костёр обглоданную баранью лопатку. Зашептала слова наговора, он половину не понял, хотя на языке роксолан говорил очень хорошо. Верно, слова то были древними. Таких сейчас не говорят, да и мало кто вообще знает.
Закончив наговор, девушка надолго замолчала. Они сидели рядышком, не говоря ни слова. Потом Фидан откинула носком сапога угли и вытолкнула из костра обгоревшую, потрескавшуюся лопатку. Подождала, пока остынет, взяла в руки и принялась внимательно изучать трещины. Хмурилась и кривила губы. Дардиолай невольно улыбнулся, залюбовавшись её сосредоточенностью.
— Вот твоя жизнь, — неуверенно произнесла Фидан, — проведя пальцем вдоль длинной трещины, — многие мечи уже пытались прервать её и ещё не раз попытаются.
— И когда у кого-то выйдет? — с недоверчивой усмешкой спросил Дардиолай.
— Ни у кого не выйдет, — задумчиво проговорила Фидан и добавила странное, — из людей.
Збел заглянул ей через плечо.
— А это что? — спросил он, указав на другую трещину, что шла рядом с первой и в конце-концов соединялась с ней.
— Это… — Фидан явно была в замешательстве, — это другая твоя жизнь.
— Разве так бывает?
Девушка не ответила. Морщила нос.
— Ты будто две жизни живёшь, но потом они в одну сливаются.
— Что это значит? — улыбнулся Дардиолай.
Она молча мотнула головой.
Он взял у неё кость, вгляделся пристальнее. Трещина-жизнь в конце снова раздваивалась, но едва-едва заметно. Может глаза шалят. От дыма. От усталости. От отчаяния.
— Тебе предстоит выбрать, — сказала Фидан, — выбирать ты будешь дважды и первый твой выбор предопределён, а второй — нет.
— Какой же это выбор, если он предопределён? — спросил Дардиолай.
Она не ответила.
Позади них раздались громкие голоса, конский топот. Фидан обернулась и радостно воскликнула:
— Распараган вернулся!
Она вскочила и бросилась навстречу подъехавшим к кочевью всадникам. Дардиолай тоже поднялся и пошёл за ней.
Предводитель всадников спешился и обнял подбежавшую девушку. То был её брат, Распараган, сын Сусага. Дардиолай приблизился, протянул руку. Они с царевичем сцепили предплечья.
— Есть новости? — спросил Дардиолай.
Он был напряжён, будто натянутый сарматский лук.
Распараган покачал головой.
— Сражаются. Децебал отступает. Красная Скала в осаде.
Дардиолай вздохнул. Вновь посмотрел на кроваво-красное солнце.
Он так никогда и не узнал, что Распараган ездил не в Пироборидаву, как объявил ему Сусаг, а в Новиодун, где встречался с человеком Лаберия Максима и тот предложил роксоланам subsidium. Регулярную плату «за покой на границе». Недоброжелатели императора (а даже у наилучшего принцепса таковые имелись) шептались, что, дескать, унизительная дань. А вот нет. Это, скорее, Домициан такую платил. А Траян обеспечил разрыв прикормленного и довольного Сусага с Децебалом.
Всё лето Дардиолай провёл в ставке Сусага. Ездил с царём и его сыновьями на охоты, пировал с ними, развлекал их и себя пляской стали. Спал с царской дочерью. И убеждал, убеждал, ежеминутно моля Залмоксиса наделить его таким красноречием, против которого хитрый сармат не сможет устоять.
Жизнь в степи нетороплива, разговоры неспешны. В бездонном небе день за днём медленно проплывали облака. Они казались Дардиолаю дымом пожарищ. Совсем рядом, за синеющими на западе горами полыхала его родина. Душа посла рвалась на части. Сотню раз в отчаянии он порывался бросить всё и рвануть домой, пока есть ещё дом. Есть ещё, что защищать. Титаническим усилием воли он сдерживал себя, напоминая о долге. Есть приказ. И ещё есть надежда.
В ставку не раз за лето прибегали лазутчики. Сусаг зорко поглядывал, как идут дела у даков. Он выжидал, оценивая, чья сторона берёт верх. Дардиолай понимал это и не уставал молить богов, чтобы Сармизегетуза устояла. Даже если нет, это ещё не конец, ведь и в прошлую войну Децебал потерял столицу.
Пусть устоят Близнецы, Капилна, Апул, Красная Скала. Пока хоть одна крепость сражается, есть надежда. Даже если все они падут — всё равно есть надежда, что Траян надорвётся и остановится, как он остановился в прошлый раз. И тогда…
Сусаг улыбался, потягивая кобылье молоко, ближние царя дружелюбно хлопали Дардиолая по плечу, превозносили воинское мастерство своего гостя в песнях, предлагали ему оставаться с ними, с некоторыми он даже смешал кровь.
Всё тщетно.
Римское золото оказалось тяжелее слов.
Когда в степи поблёкли краски, Дардиолай понял, что всё кончено. Он помчался домой, где застал лишь пепелища… Теперь ему осталась только месть.
XV. Тармисара
Тёмная фигура старца с искрящимся инеем в спутанной бороде простёрла могучие крылья над северным небосводом. Старец гнал своих небесных коров, свинцовые тучи. Гнал на юг, к тёплому морю, к ещё зелёный долинам, укрытым стеной гор, что не сопротивлялись ледяному ветру, самой сути крылатого бога, а лишь умножали его мощь.
Зимой Борей особенно силëн, ибо слепящий белый огонь копья Героса не вспыхнет в ночном небе, не раскатится над горами рокочущий гнев Всадника.
Спит Герос Перкон, Всадник, и не видит, что расползлись по земле твари тьмы, повылазили из всех щелей красные змеи. А Борей и рад стараться — спи, Всадник, спи крепче. Вот тебе одеяло потеплее, белое, стократ белее самого лучшего овечьего руна. Спи, оставь копьё.
Никто не воспротивится Борею. Даст Сабазий детям своим тёплый мех, дабы пережить ледяное дыхание крылатого старика, но сам против него не восстанет. Безмолвно взирает с небес Луна-Бендида, охраняет покой Громовержца Героса, своего супруга, равнодушно взирает, как Борей стегает землю метелями.
Всадник спал.
Снег валил бесконечной стеной, поглотив весь мир, сжав его до тесной темницы. И душе не вырваться в ночи из оков плоти. Крупные белые хлопья соприкасались с чёрной землёй и мгновенно умирали, исчезали без следа. Но вслед уже летели новые, им не было конца и края.