ючицу.
Обнаглели «красношеие», ездят, как у себя дома, без брони. Всадник качнулся к конской шее и медленно сполз в подмёрзшую грязь.
Варвар тем временем уже разбирался со вторым римлянином. Тот, хлопнув ладонью по крупу лошади Деметрия, рявкнул:
— Гони! Быстро!
Испуганный иониец пару раз торопливо пнул бока лошади пятками. Дардиолай скрипнул зубами и, не мешкая, отскочив от второго римлянина, широко размахнувшись фальксом, подсёк задние ноги лошади Деметрия. Та жалобно заржала, осела и механик, не удержавшись, кувыркнулся назад. Второй римлянин оказался весьма проворен. Повернувшись к нему спиной, Дардиолай едва не поплатился за это. Еле-еле увернулся от летящего меча, который рассёк бок несчастной лошади механика. Следующего удара римлянин нанести не сумел. Дардиолай одним прыжком оказался позади него и стащил фальксом римлянина на землю, «зацепив» клинком за горло.
В следующее мгновение он уже сам сидел верхом. Деметрий, приложившийся о твёрдую землю затылком, поднялся на ноги, ошалело мотая башкой, но тут же был подхвачен за шиворот сильной рукой и перекинут поперёк конской спины.
В крепости уже заметили неладное, оттуда доносились крики.
— Пошла! — заорал Дардиолай, поднимая лошадь с места в галоп и молясь, чтобы Залмоксис подарил ему и его перегруженной кобыле хотя бы немного форы…
XVI. Сатурналии
На четвёртый день после декабрьских ид лагерь Тринадцатого и его канаба дружно сошли с ума. На рассвете император в окружении военачальников совершил жертвоприношение Сатурну, после чего несколько сотен легионеров получили увольнение в городок и пустились во все тяжкие.
Наступили Сатурналии, самый любимый праздник. Купцы выкатывали бочки с вином и выносили на улицу жратву, предвкушая солдатскую щедрость. В Риме в этот день и вовсе угощение раздавали бесплатно. Возле храмов на улицы выставляли столы для «божьей трапезы». На обеденных ложах расставляли изваяния богов. Люди вереницей тянулись к храму Сатурна, принося ему в жертву восковые и глиняные человеческие фигурки. Статуя бога, обычно укрытая шерстяным покрывалом, была полностью раскутана и выставлена на всеобщее обозрение. Сенаторы, поучаствовав в жертвоприношении в древнем храме, построенном у подножия Капитолия царём Туллом Гостилием, отправлялись по домам, где снимали тоги, ибо в дни Сатурналий появляться в них на улицах считалось верхом неприличия.
На семь дней Город охватывало весёлое безумие. Никто не работал, не учился, за исключением пекарей и поваров. Разрешались запрещённые в другое время азартные игры. На время Сатурналий рабы получали некоторую свободу и право безнаказанно издеваться над хозяевами. Важно развалившись на ложах в триклиниях богачей, они распивали господское вино и угощались жареным мясом, хохоча и распевая песни, зачастую обидные.
— Ну-ка, Домиций Регул, мой хозяин неумный, чашу вина мне подай, да спину сильнее согни! Год я учу дурака, да ума тебе вряд ли прибавил. Будешь, как прежде, ошибки в счёте своём совершать. Если б не я, ты б давно уж в конец разорился. По миру в рубище шёл бы, чёрствую корку грызя. В дури своей непроглядной, меня ты не ценишь, зараза. Давеча палкой грозил — ныне свой зад подставляй, дабы мог я пинка тебе врезать, коль трапеза будет невкусной, кислым вино, а ты не услужлив и дерзок!
Хозяева в честь легендарных «сатурновых веков», времени всеобщего равенства, принимали игру, как должное, и безропотно прислуживали своим рабам. Те разносили по домам подарки, их за это непременно поили вином. Подарки самые разные, в зависимости от достатка, щедрот или скупости дарителя. Даже беднейшие из клиентов, непременно стремились преподнести патрону хотя бы дешёвую восковую свечу. Повсюду задавали пиры, принимали гостей.
Здесь, в Дакии, на задворках римского мира, старались от Города не отставать, причём легионеры и ауксилларии, происходившие из разных закоулков империи, не находили своё участие в празднестве оскорблением отеческих богов. Мало кто из них, отслужив немало лет под знаменем с золотым Орлом, не считал себя римлянином, пусть даже до получения гражданства предстояло ещё немало перекопать земли, выслушать брани центурионов и выдержать сражений с варварами.
По главной улице канабы месила грязь огромная (по меркам городка, конечно же) процессия. Во главе неё вышагивал козёл, обмотанный длинным белым полотенцем. Край полотенца выпачкан краской так, чтобы оно напоминало сенаторскую тогу. Следом за ним шёл пастух в меховой безрукавке, подгонявший «предводителя» длинным ивовым прутом, а далее на вскинутых руках несли человека в пышных одеждах. На голове его громоздилась странная конструкция, отдалено напоминавшая тиару восточных владык, а на груди на витом шнурке висела бронзовая табличка, возвещавшая, что «сей человек, именем Хризогон, принадлежит Титу Капрарию».
Капрарий — козёл (лат).
Большую часть процессии составляли легионеры, хотя немало здесь было и рабов, причём рабские знаки на них сегодня отсутствовали. Процессия нестройно славила своего «предводителя». Раздался чей-то крик:
— Ликторов! Ликторов Титу Капрарию!
Солдаты отловили среди зрителей шесть человек и заставили на карачках, по-утиному, маршировать перед козлом.
— Дорогу претору Капрарию!
— Славься, Тит Капрарий, триумфатор, гроза огородов, истребитель капусты!
Народ надрывал животы от хохота.
— Это ещё куда ни шло, — рассказывал зевакам Лонгин, с благодушным выражением лица наблюдавший за процессией, — в Городе, бывает, тех, кого по указу царя Сатурналий хватают, принуждают к всевозможным непристойностям.
— К каким? — с любопытством поинтересовался один из зрителей, купец, по облику сириец, видать прежде римских праздников не наблюдавший.
— Ну… Скажем, он велит три раза вокруг дома оббежать с девушкой на плечах. Или измазать лицо сажей. А то и раздеться догола и трясти срамом перед мордой козла.
— И что, любого заставить могут?
— Ага. Будь ты хоть сенатор.
— Да ну, врёшь!
— Да ты из какой дыры приехал, деревня? — насмешливо поинтересовался Лонгин.
Тит Флавий в Риме бывал всего однажды, несколько лет назад, зимой, совсем недолго, но с тех пор любил потравить среди солдат байки о столичной жизни, считался знатоком. Изрядно привирал, но легионы почти поголовно состояли из римлян, ни разу в жизни не видевших Рима, потому Тит всегда находил благодарных слушателей.
Тиберий всегда слушал рассказы приятеля с некоторым раздражением — он, подобно многим, тоже Города ни разу не видел и потому злился, воображая, будто Лонгин смотрит на него свысока, норовит поддеть и унизить, чего на самом деле за покладистым и добродушным Титом Флавием никогда не водилось.
Оба декуриона выбрались в городок в числе прочих освобождённых на время праздника от службы. Тиберий по делу, а Тит за компанию.
Максим направлялся к знакомому торговцу, проведать своих рабов. Их у него было четверо: трое мужчин и девушка. Тиберий всё время сетовал, что эксплораторы, всегда первые в наступлении, в грабеже вечно оказываются последними и потому ему никак не удаётся скопить достаточно, чтобы выйти в отставку не с дырявой сумой.
Лонгин только посмеивался этому нытью. Какая ещё, к воронам, «дырявая сума»? Максим не рядовой легионер, отмечен наградами, клиент самого Адриана. Рядовые, покинув легион, вынуждены были несколько лет ждать, проедая накопленное жалование, пока для них не организуют очередную ветеранскую колонию. Тиберий же, рассчитывая на патронат Адриана, надеялся получить землю без ожидания и не там, где будут выделять всем, а где он сам пожелает. Желал он надел и домик в Македонии. Собственно, домик-то у него уже был, в Филиппах. Там жила его женщина. Пока что не жена, конкубина.
До отставки Тиберию оставалось ещё два года. Времени он зря не терял и активно копил «на старость». Копил и жаловался, что копится мало, хотя немногие из старших центурионов умудрялись нажить больше всякого добра, чем декурион Паннонской алы Тиберий Максим.
Лонгин смотрел на эту страсть к стяжательству снисходительно. Сам он выслужил положенный срок как раз в этом году. Совсем скоро, седьмого января, в день, когда очередные триста ветеранов покинут легион, Тит тоже сможет уйти. Однако разговоров он об этом не заводил и всем своим видом показывал, что оставлять службу не собирается. Вот как раз у него сума была тощая. Не отличался предприимчивостью Тит Флавий. Хотя, как и Максим — тоже клиент Адриана. И даже более приближенный и доверенный.
Своих рабов Тиберий держал у купца Метробия и платил ему за это три денария в месяц. Многие над декурионом посмеивались. Солдаты и командиры, захватив пленных при грабеже дакийских городов и деревень, тут же продавали их следующим за армией купцам. Избавлялись от обузы. Продавали за бесценок, поскольку пленных было очень много. Тиберий жадничал.
— Как это, пятьдесят денариев за ремесленника? Совсем торгаши обнаглели! Весной поеду в отпуск, продам их в Македонии втрое дороже. Нет, в четверо!
— Впятеро продашь! — потешались над ним легионеры.
— Вшестеро!
Тиберий понимал, что над ним смеются и обиженно надувал щёки.
— Зря упорствуешь, — сказал ему как-то Марциал, — сейчас цены на рабов надолго упадут. Не получишь на этом барышей.
Декурион упрямо хмурился, но поступал по-своему.
Возле сарая, где Метробий держал рабов, толклась группа легионеров. Несмотря на праздник, дела они обсуждали от веселья далёкие.
— Что же, в день Опы выступают?
День Опы, супруги Сатурна, отмечался 20 декабря.
— Да вроде нет. Я слышал — за семь дней до январских календ.
Седой ветеран, пожевав губами (верно, подсчитывал), пробормотал себе под нос.
— Скверно это. Скверно начинать такое дело в день Митры.
День рождения бога Митры, культ которого начал проникать в дунайские легионы незадолго до описываемого времени, отмечался 25 декабря.