Траян часто пил в одиночестве. Вообще очень много пил. Вино было одним из двух его пороков. Он сам, жена, благородная Помпея Плотина и покойная, увы, сестра Ульпия Марциана считали их главными. Большинство придворных лизоблюдов единственными, и достойными всяческого оправдания, «ведь никому эти маленькие недостатки не причинили зла».
Хотя уже то, что о них знали посторонние, чрезвычайно раздражало.
Страдая в ознобе и сетуя на скверную погоду варварских земель, эту отвратительную зиму, куда-как менее приятную, чем даже зима в Германии, принцепс некстати вспомнил тот давний разговор с Адрианом. Публий был против этой войны. Считал, что завоевание Дакии Риму невыгодно. Он не сомневался в победе двоюродного дядюшки, всегда по достоинству оценивал его полководческие и организаторские способности, и возражал вовсе не из-за предстоящих трудностей. Хотя, в общем-то, из-за них, но несколько иного рода. Он опасался не тягот войны, но чрезмерных забот жизни послевоенной.
«Теперь здесь придётся строить лимес и держать легионы».
Лимес — «дорога», «граничная тропа», римский пограничный рубеж с валом, сторожевыми башнями, иногда деревянными стенами, а местами — каменными (будущий Адрианов вал в Британии).
Да, держать легионы. И, вероятнее всего, столько же, сколько в Паннонии. И как бы не пришлось доводить их число до четырёх, как в Германии и Британии с их толпами незамиренных племён. Будут ли и здесь угрожать враждебные племена?
Будут. Война ещё не закончена.
Не лучше ли было замирить Децебала? Одарить, купить, сделать «другом римского народа». Пусть бы союзные даки и держали эту границу за римлян, прикрывали от костобоков, бастарнов, сарматов и бесчисленного сонма варваров, что и по именам-то не ведомы и известно о них одно — им нет числа.
Адриан так и предлагал. Но этой же политики придерживался и Домициан. Траяна раздражала сама мысль оказаться продолжателем дела последнего Флавия.
Нет, Дакию следовало раздавить. Поставить на колени раз и навсегда.
Раздавили, поставили.
Раз и навсегда?
А вот это вопрос. Возможно, ответ на него скоро даст Публий Элий и два его легиона, что должны разбить последние силы даков на севере.
А здесь пора заканчивать. Эта дыра не стоит дальнейшего внимания цезаря. Скавриан обустроит колонию, а Публий, без сомнения, разгонит остатки варваров.
Пора домой, в Рим.
Закрывая глаза, Марк Ульпий уже видел свой триумф. Разливавшийся по жилам фалерн тому способствовал. Накануне Траян обсуждал с Аполлодором Дамасским проект грандиозной колонны, где во всех подробностях будут изображены обе войны. Император уже видел наброски углëм на досках.
В дверь постучали. Траян отставил в сторону кубок. Он ждал этот визит.
— Входи, Гай.
Но это был не Гай. Вернее, не он один.
Скрипнули петли, дверь отворилась. На пороге возник Адриан. Посторонился и Гай Целий за его спиной втолкнул в комнату, освещённую несколькими масляными лампами двоих детей. Вошёл сам, закрыл дверь и замер возле неё, скрестив руки на груди, как статуя.
Адриан безмолвной тенью переместился в тëмный угол и уселся там в кресло так, что лица его не было видно.
Траян взглянул на детей.
Девочка лет двенадцати и мальчик года на три младше. Одеты, конечно, по-варварски. Но ничего. Это ненадолго.
Оба смотрели на цезаря исподлобья. Он видел в их глазах страх и ненависть.
Чего там больше? Страха или ненависти?
А чего больше во взгляде Бицилиса, взрослого мужа?
Хороший вопрос. Траян не готов был побиться об заклад, споря об истине. Он не умел обращаться с детьми. Своих ему боги не дали. Мимо прошло детство племянницы Матидии, а потом и её дочери Вибии Сабины, которая уже шесть лет как замужем за Адрианом.
И вот перед ним стоят дети. Он сам пожелал их видеть, но не знает, что им сказать. О чëм вообще говорить.
Взгляд исподлобья.
Волчата. Даки.
Он заметил, что девочка встала чуть впереди, чуть загораживает мальчика.
Не потому, что старшая. Вернее, не только поэтому. Они знают, к кому их привели. Наслышаны, что о нëм говорят. Верно, ещё от своих родителей наслышаны. Глупые сплетни давно уже дотекли до Дакии. Вина тех, кто должен их пресекать. Подобных Марциалу. С Гая Целия, конечно, здесь спрос невелик, он всего лишь солдат.
Траян всë же невольно скосил взгляд на трибуна. Лицо того оставалось совершенно непроницаемо.
— Я для вас столь страшен? — спросил император у детей.
Никто из них не ответил.
— Вы ведь знаете, кто я?
Он спросил на латыни. Знал — они поймут и смогут ответить. Он знал, кто эти дети.
— Цезарь, — ответил мальчик, сквозь сжатые зубы.
Девочка чуть дëрнула в его сторону головой. Недовольна.
Траян улыбнулся.
— Вы, похоже, думаете, что я тут ем детей на обед?
Не ответили.
— Не ем. Даже и на ужин.
Взгляды не изменились. Да, зря пошутил, шуток они явно не понимают.
— Я не ем детей, — повторил Траян, — и не воюю с ними.
На лице Марциала не дрогнул ни единый мускул, а ведь Гай Целий мог бы многое рассказать о том, как часто тут в спины легионерам и ауксиллариям летели стрелы, выпущенные детскими руками.
Дети воюют с Римом, но Рим не воюет с детьми.
Конечно, это ложь. Рим их продаёт на рынках. Уже не меньше тысячи детей, а скорее гораздо больше, разлучено с родителями и отправлено в Мёзию. Всех их продадут.
Но не этих двоих. Им не грозит судьба сверстников, да они о ней и не подозревают.
— Просто убьёшь? — спросил мальчик.
— Зачем мне ваша жизнь? Я желаю вам добра. Уверен, мы с вами ещё подружимся.
Девочка ещё больше напряглась, качнулась в сторону, ещё сильнее загораживая мальчика.
Траян почувствовал раздражение. Вот же дура. Наслушалась всякого.
— Тебе ничего не грозит, Даоя, — сказал он, повысив голос, — и Тарскане тоже.
— Я знаю, кто ты, цезарь, — прошипела девочка, — знаю, чего ты хочешь от него.
Кивок в сторону мальчика.
— Дура! — Траян мгновенно вышел из себя, — я никому не причинял зла! И ни к чему не принуждал против их воли!
Она втянула голову в плечи. Испугалась. Хорошо. Наверное, так хорошо, пусть и вышло против его собственного желания. Минутная слабость, потеря самообладания. Что ж, он тоже человек. Он очень устал.
Траян провёл ладонью по лицу, успокаиваясь, приводя мысли в порядок. Боги, кто бы мог подумать, что он выйдет из себя вот так. Не при допросе Бицилиса или других пленных тарабостов, а при разговоре с ребёнком. Какой… стыд.
— Мы ни с того начали. Я велел привести вас не для того, чтобы пугать.
— Мы ничего тебе не скажем, — процедил мальчик.
— А разве я что-то спросил у тебя, Тарскана? — приподнял бровь император, — мне, признаться, нет никакого дела до детских тайн.
Ну действительно, что у них спросить? Где их отец? Они сами не знают. А вот он, Август Цезарь, знает.
— Я велел привести вас, чтобы объявить, что скоро ваши печали останутся в прошлом. Вы встретитесь с родными.
— Мы увидим родителей? — спросил мальчик.
— Да, — негромко проговорила девочка, — в чертогах Залмоксиса.
Вот ведь мерзавка. В проницательности ей не откажешь.
— Придётся согласиться, что родителей вы увидите именно там, где ты ожидаешь, Даоя, — Траян попытался изобразить виноватый тон.
Да, их мать, дочь Децебала, мертва, погибла в Сармизегетузе. Но отец, Сабитуй, царь костобоков, вполне жив и здоров. Он теперь на севере вместе со старым Диурпанеем и Вежиной. Собирает войско. И с ним вскорости придётся разбираться Адриану.
Но детям об этом знать необязательно. К чему вселять напрасные надежды?
— Вы встретите родителей в чертогах вашего Залмоксиса, но случится это ещё нескоро. Я надеюсь — когда вы состаритесь и увидите рождение правнуков. Но ваших родных вы увидите раньше. Гораздо раньше.
— Кого? — недоумённо спросил мальчик.
— Вашу бабку, Тарскана, — объяснил Траян, — вашу двоюродную бабку Тзинну. Ты удивлён?
Да, он явно удивлён, как и девочка.
Их бабка, родная сестра Децебала, попала в плен ещё в прошлую войну. Здесь, в Апуле, в этой самой крепости.
— Вы думали, она мертва? Думали — проклятые «красношеие» разрубили её на куски, зажарили и съели? Нет, ваша бабка жива и здорова. Она живёт в Риме и вполне счастлива. Вы скоро увидите её.
— Это неправда… — прошептал Тарскана.
— Заложница, — прошипела девочка.
Какая, однако, умница.
— Ты ошибаешься, Даоя, — улыбнулся Траян, — делать её заложницей не имело смысла. Ваш дед не прекратил враждебных действий, когда его сестра попала к нам в руки. Просто мы не причиняем зла тем, кто нам ничем не угрожает. Что толку воевать с немолодой женщиной? Она знатного рода и живёт в Риме в достатке, подобающем её достоинству. Ей назначено содержание. Как и вам. Скоро вы приедете в Рим и встретитесь с ней. Получите образование и воспитание, подобающее царским детям.
Траян встал из-за стола, подошёл к ним и наклонился ближе, наблюдая за борьбой чувств на их лицах.
— Вы увидите величие Рима. Оно ниспослано богами и счастье в том, чтобы принять его, а не бороться с ним. Вы станете римлянами.
— Никогда… — прошептала девочка.
— Посмотрим, — улыбнулся Траян.
Он выпрямился и вернулся к столу.
— Гай, пусть с ними хорошо обращаются. Пусть не спускают глаз, но относятся с подобающим почтением, как к детям знатной фамилии.
— Какой, Август? — спросил Марциал, догадываясь, что ответит принцепс.
— Дети отныне принадлежат к роду Марка Ульпия Траяна, — ответил император, — ступай, Гай.
Марциал коротко кивнул, открыл дверь, взял потрясённых детей за плечи и вывел.
Дверь закрылась.
— Стало быть, Марк Ульпий Тарскана? — подал голос из угла Адриан, — и Ульпия Даоя?
— Нет, — возразил Траян, — девочка получит другое имя.
— Почему? — удивился Адриан.
— Я не хочу, чтобы её звали Ульпия Дакийка.