— Ага, — огрызнулся фабр, — смотри, как озолотился. В пурпур обряжаюсь, а срать дюжина рабов на носилках с занавесками носит.
— Ты тут не рыкай, — спокойно посоветовал старик, — коли пришёл, чтоб пожалели тебя, бедного, так лучше ступай.
Деметрий закашлялся.
— Занедужил? — равнодушно спросил старик.
Фабр мотнул головой.
— Тебе-то что? Подохну, плакать не станешь.
— То верно, не стану, — кивнул дед.
— А об остальных поплачешь? Сколько у тебя тут баб и ребятишек? Дюжина? Две?
— А, вона чо… — выпрямился старик, — чего-то не довыведал ещё, пёс смердячий? Уж не знаю, что тебе потребно, да только ты ступай, пока я тебе клюкой рёбра не пересчитал. А хозяевам своим скажи — мы уже за край ступили, всё одно зиму не пережить, так что хоть младенцев на глазах у меня режь, не ёкнет.
— Да не кипятись ты. Не подсыл я. Ничего не желаю у тебя выведывать. И не знают римляне, что я здесь. Я правда помочь хочу. Может, зачтётся мне…
Дида приподнял бровь.
— Совесть что ли примучила?
— Не веришь… — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс фабр, — а выведу вас отсюда, поверишь, что не продался я?
— Выведешь? Это куда?
— На Когайонон. Туда ушли остатки многих родов, там собралось немало царских воинов. Там надежда.
Старик хмыкнул.
— Что, вот прям собрались и поковыляли? А «красношеие» нам со стен платочком помашут?
— Думаю я, им не до того будет, — загадочно усмехнулся Деметрий.
— И что же их всех так займёт?
— А вот этого я не знаю, — посерьёзнев ответил фабр, — он мне всего не сказал.
— Кто это «он»?
— Я повстречал кое-кого из царёвых людей. Он хочет устроить «красношеим» заваруху, красного петуха пустить, а под шумок вывести вас.
Дида некоторое время молчал, переваривая услышанное. Недоверчиво хмурился и выпячивал челюсть, отчего его пегая борода то топорщилась, то вновь опадала на грудь. Наконец, он сказал:
— Хлопотно это. Много ли у твоего знакомца народу? Этих-то тут больше сотни. Да и какой ему резон устраивать заваруху здесь? Тут одни бабы и ребятишки. Мужиков, кто не болен или увечен, на чужбину угнали или на рудники. Да кому я это говорю, ты же сам для тех рудников вороты ладил. Вот там бы пошуметь небесполезно. Для царёва человека. Как я понимаю. А здесь? Глупость какая…
— Сколько у него людей, я не знаю, — ответил Деметрий с некоторой едва заметной натугой, — как и то, что он намерен предпринять. Меня он только в малую часть задумки посвятил. А насчёт того, зачем ему здесь шум поднимать, так тут всё просто. Бабу свою выручить хочет. Здесь она, в кастелле.
— Из знатных? — спросил Дида.
Фабр кивнул.
— Тармисара. Слышал о такой?
— Нет. Я человек маленький. В хоромы тарабостов не вхож.
Он некоторое время молчал, потом спросил.
— Стало быть, он хочет выручить свою бабу, а мы так, в довесок, коли свезёт?
— Да.
— А не свезёт, пенять нам на себя?
Фабр кивнул.
— Ну что ж… — медленно ответил Дида, — хотя бы честно. Что делать-то надо?
— Помочь мне внутрь попасть.
— Это как же? Через стенку перелезть? Ты же и так к ним вхож.
— Теперь уже всё непросто. Либо тайно, через стенку. Либо прямо, через ворота. Но только если я один приду, слишком много вопросов будет и едва ли меня допустят до Тармисары. Так что нужно иначе. Но вот как доберусь до неё, так считай — дело сделано. Дальше я всё сам. И знакомец мой… со своими людьми, — с едва заметной запинкой сказал Деметрий.
— Хлопотно через стенку, — покачал головой Дида, — ночь, конечно, безлунная, но на башнях стража с факелами.
— Тут ты мне и потребен. Через стенку лезть не придётся. В ворота войдём.
Деметрий снова закашлялся. Постучал себя кулаком по груди.
— Это как?
— Ты — ногами.
— А ты, стало быть, нет?
— Верно. У меня будут ноги нехожалые. Утащишь меня на волокуше?
Старик смерил фабра взглядом. Усмехнулся.
— Силушка-то не та уже. А ты вон какой холёный.
— Немного тащить придётся. Почти до самого кастелла я сам дотопаю.
— Когда? — спросил старик.
— Сейчас.
— Да ты что? Умом рехнулся? Люди спят. Бабы вой подымут. Без подготовки-то куда мы дойдём? До плетня?
— Сейчас, — повторил фабр, — сам знаю, что очень большой риск. Да только ночь подходящая. Что завтра будет, не угадать. Римляне ещё людей нагонят. Знакомца моего ищут. Пиши пропало потом.
— А так всех перережут.
— Через месяц-другой пожухлую траву из-под снега выкапывать будете, — сказал фабр, — а эти, сытые, со стен на вас поплёвывать. Взять с вас больше нечего, и опасности никакой не представляете, сил-то за дубьё взяться уже не останется, так что им вас и резать не придётся. Помощи ждать неоткуда. Только помирать. Вопрос лишь в том, сейчас или погодя, помучившись.
— Человек, тварь такая… — пробормотал себе под нос Дида, — до последнего надеется. Так что лучше, конечно, помучиться…
Кто-то негромко ойкнул. Деметрий повернул голову на голос. Одна из женщин, ночевавших в доме Диды, сидела на лежанке и смотрела на них, испуганно прикрыв рот ладонью. Фабр отвёл взгляд, уставился на остывающие угли. Сказал твёрдо, с отчётливым ожесточением.
— А мне уже надеяться не на что. Ни туда, ни сюда ходу нет. Так что я не отступлю. Коли сверну себе шею, так всё одно лучше. Отчаялся я, Дида.
Он поднялся на ноги, намереваясь выйти прочь.
— Погоди, фабр, — раздался в темноте другой женский голос, спокойный и уверенный, — скажи, что нужно делать.
Ветер выл — уходите.
Убирайтесь прочь. Уносите ноги. Эта земля не для вас. Вы чужие здесь.
Ветер стегал колючей плетью, обжигал несчëтными ледяными жалами.
Он разыгрался в сумерках, нагнал облаков. Верно, для того, чтобы потушить небосвод, подожжёный засыпающим солнцем.
Тучи затянули небо, стёрли багрянец на западе, и пурпур на востоке. Извечные цвета власти, могущества.
Цвета триумфа.
Dacia Capta.
К чему это всë? Зачем продолжать эту бессмысленную войну? Ведь всë кончено. И так было предопределено наилучшим из богов, Юпитером Величайшим
Но ветер выл — уходите.
— Ночью врежем дуба, — простучал зубами Тиберий и поспешил спрятаться в барак.
Люди Лонгина вместе с бревками, вчерашними варварами, подшучивали над сагиттариями. Уроженцы тëплой приморской Киликии, те особенно страдали в нынешнюю стужу. Рубахи они носили длиннее легионерских туник, но это не очень-то спасало теплолюбивые задницы в здешних суровых погодах. Потому ещë по осени все, как один, вынужденно натянули браки. Те, правда, не отличались длиной, спускались чуть ниже колен. Вся армия, от тиронов до самого цезаря ныне щеголяла в шерстяных длинных носках-удонах и дополнительных обмотках-фасциях. Их даже в не такой уж холодной Германии зимой надевали, а здесь, в этих диких горах и подавно. Кроме того, все поголовно таскали на себе по паре-тройке туник. А начальство по примеру Божественного Августа — аж четыре.
Лонгин походил по крепости, а потом последовал за Максимом — потребовал утроить посты, но наткнулся на противодействие Герострата и Бледария.
— С какой стати? Что там, Ганнибал у ворот?
Про карфагенянина вспомнил сириец. Смотри-ка, какие тут варвары образованные. Лонгин про Ганнибала слышал, но сириец-то, похоже, читал. На греческом.
— Ликантроп, — мрачно напомнил Тит.
— Да он в такую погоду сам в какую-нибудь нору забьётся, — возразил Герострат.
— Свежо предание, — хмыкнул Тит.
— Да ни один зверь в крепость не сунется. Даже ликантроп.
— Не слышали, как несколько дней назад тварь заявилась прямо в лагерь Тринадцатого?
— Да ладно? — нахмурился Герострат.
— Тиберий не даст соврать.
Сириец и бревк переглянулись. Было видно, что не поверили, но всё же некоторые сомнения зародились. Оба посмотрели на Тиберия. Тот сплюнул и отвернулся.
— Э-э! — недовольно протянул кто-то, — ты тут не плюйся! Мы тут живём!
— Там Катунект, — осторожно заметил Бледарий, — много наши.
— И что? — усмехнулся Тит, — думаешь, они его сейчас ловят? Как же, жди. Сидят там, на рудниках, стучат зубами, да клянут Юлия.
— Много наши, — повторил опцион и улыбнулся, — стен нет. Их жрать.
— Это ведь твои товарищи, — осторожно заметил Бесс, которого оскаленная рожа варвара неприятно поразила.
Бледарий кивнул.
— И ты так радостно это говоришь — «их жрать».
— Лучше их, чем меня.
Тиберий перехватил взгляд Лонгина и прошипел:
— Чего уставился? Иди сам на посту стой!
Бревки и киликийцы своё начальство поддержали. Н-да… Дисциплинка тут у них… Но ничего не поделаешь, он им не начальник. Сам из ауксилии.
Пришлось Титу посты усиливать паннонцами, да и самому сидеть снаружи у костра. Вместе с Бессом, который командира едва не проклял.
Два костра, один у ворот, другой в противоположной части кастелла разложили ещё до того, как ветер разгулялся. Накидали туда смолистых поленьев. Пламя весело гудело, насмехалось над потугами Борея его загасить, и от сильных порывов только ярче полыхало.
Нависшие тучи снегопадом пока что не разродились, а мороз, ударивший после оттепели, покрыл сугробы прочной коркой наста и метели не случилось. Однако, хоть и не летел снег в лицо, но легче от этого никому не стало.
Все часовые норовили приблизиться к огню. Титу приходилось порявкивать. Сальвий, будучи иммуном, бесцеремонно сам себя назначил смотрящим за костром и сидел подле него, будто нахохленный воробей.
Он первый и услышал странные звуки.
— Тит, как будто кричат.
— Кто кричит, где?
— Да вроде у ворот.
— Уверен? Ну-ка, пошли.
Они поднялись на привратную башню. Там торчало двое киликийцев.
— Что тут у вас? — спросил Лонгин.
— Даки, — ответил один из часовых.
Тит посмотрел вниз. Там, у ворот переминались с ноги на ногу две странных фигуры. У их ног лежали волокуши из жердей и веток.