лёл петлю и смастерил ловушку, в надежде приманить на гроздь рябины пернатую живность. В первый день никого так и не поймал. Во второй повезло — попался глупый рябчик.
Первую ночь он провёл в доме. Она прошла без происшествий. Что же выбросило его наружу в следующую?
Бергей потерял счёт дням, но сразу понял, что во вторую ночь будет полнолуние. Небо затянули тучи, луны не видать, однако ощущение близкого полусна появились, едва начало темнеть. За последний год эти предчувствия становились все более отчётливыми. Медленно, неспешно накатывала боль во всех суставах, мышцы сводили судороги, кожа пылала в горячке. Перед глазами плыли цветные круги. Слух обострился так, что завывание ветра воспринималось, как рёв боевой трубы у самого уха. Движение глаз наказывалось режущей болью. Бергей боялся лишний раз косить ими, смотрел лишь перед собой, при этом вдвое чаще обычного моргал. Шея еле ворочалась.
Сознание то меркло, то пробуждалось вновь. Он не понимал, наяву всё это с ним происходит или во сне, потому и называл такое состояние полусном.
Это началось чуть больше года назад, и повторялось, как он уже убедился, в ночь союза Бендиды и Сабазия. В полнолуние. Но первое время эта странная хворь, если её так можно назвать, была гораздо слабее. Месяц за месяцем она усиливалась. Сначала он помнил всё, что с ним происходило. Напасть переживал дома, в постели, как и любую другую «понятную» болезнь. Видел беспокойство матери. Она тоже быстро обратила внимание на закономерность повторения недуга и позвала знахаря. Тот лишь руками развёл и посоветовал ехать на Когайонон, к Залдасу, жрецу рогатого Сабазия. В Дакии тот был известен каждому мальчику. Именно он встречал юношей в «волчьих пещерах». Когда они выходили наружу, измученные, совершенно обезумевшие от конопляного дыма, он накрывал каждого серой шкурой под радостные приветственные крики взрослых воинов, увлекавших новоиспечённых «волков» в бешеный танец вокруг огромного костра. И они плясали в исступлении, часто теряя сознание.
Почти никто потом не помнил, что же происходило с ними внутри, но едва эта странная хворь вцепилась в Бергея, он осознал, что принесённые ею ощущения знакомы ему. Он уже переживал подобное там, в «волчьих пещерах». Но сверстники, которых он осторожно расспросил, не было ли с ними чего-то похожего, лишь пожимали плечами.
Эптар отвёз их с матерью на священную гору и том Залдас долго расспрашивал Бергея об ощущениях, потом заявил матери, что, если состояние мальчика будет ухудшаться, нужно снова привезти его сюда и оставить здесь. Мать изрядно перепугалась. Однако до этого не дошло.
Три месяца назад, когда «красношеие» замыкали кольцо вокруг Сармизегетузы, Бицилис, правая рука Децебала, отдал приказ одному из лучших своих воинов, Тзиру по прозвищу Скрета, что означало «кольцо» (он носил золотую серьгу в ухе) вывести из города всех юношей, не достигших шестнадцати лет, но уже побывавших в «волчьих пещерах». Тзир приказ исполнил. Он и ещё несколько воинов разбили лагерь в горах восточнее столицы. Выкопали землянки.
Бергей не понимал, почему Бицилис заставил их уйти. Юноша рвался драться на стенах с захватчиками. Ведь он уже мужчина. Почему они бежали и зарылись под землю, как мыши? Он, отпрыск знатного рода, дерзил Тзиру, даже обозвал его трусом. За это получил столь мощную затрещину, что душа едва не распрощалась с телом. Тзир был, как обычно, немногословен и ничего не объяснял своим подопечным. Бергей рвался назад. В Сармизегетузе остались мать и восьмилетний Дарса, Меда и Эптар. Эптар будет сражаться, а Бергей протирать штаны вдалеке. Какой стыд…
Едва деревья в долинах начали облачаться в золотые одежды, пришла весть о падении Сармизегетузы. В тот же день Бергей и несколько мальчишек пытались бежать из лагеря. Были пойманы и нещадно биты, так, что несколько дней могли лишь лежать на животе. Бергей возненавидел Тзира всей душой. Под градом ударов он поносил его последними словами. Суровый воин, охаживая бунтовщика палкой, молчал. Позже юноша приметил, что в бороде Тзира в те дни изрядно прибавилось седины.
Через четыре дня после наказания, когда Бергей ещё отлёживался, случилось очередное полнолуние. Напасть, терзавшая юношу, в тот раз была намного, просто несравнимо сильнее, чем раньше. Он чувствовал, что неведомая сила буквально выворачивает его наизнанку. Наутро, когда он пришёл в себя, один из приятелей, товарищей по неудачливому побегу сказал ему:
— У тебя ночью что-то странное творилось с лицом.
— Что? — удивился Бергей.
— Я так и не понял. Да может и показалось.
В темноте, в пляске пламени костра, наверное, действительно показалось. Вот только темнота и костёр бывают каждую ночь, а на следующую никто не говорил Бергею, будто у него что-то странное происходит с лицом.
Несколько дней назад в лагерь пришёл человек. Он перекинулся с Тзиром парой слов, после чего сразу исчез. Сидение на месте закончилось. Тзир объявил юношам, что они уходят на Когайонон. По дороге сбежать было проще, и Бергей своего шанса не упустил. Но далеко не все прошло, как по маслу. Бежал Бергей ночью, а свой мешок с вещами прихватить не смог. Мешок лежал у костра, где сидели часовые. Так распорядился Тзир.
Бергей махнул рукой на вещи. До Сармизегетузы он рассчитывал добраться за три дня. Вот только совсем не подумал, что как раз в эти дни наступит зима. Места тут были незнакомые. Тропа спряталась под снегом, он потерял её, долго искал, чудом нашёл. Выбился из сил, оголодал. На пятый день он набрёл на эту избушку. Здесь и случился очередной приступ.
Настораживала не только потеря памяти. Почему-то он не мёрз. Вообще. Ночь провёл в снегу, на ветру. И ничего. Теперь он думал, что озноб, в котором его колотило, когда он пришёл в себя, был вызван вовсе не холодом. Ненормальность происходящего очень пугала.
В доме он нашёл свою обувь. Странно. Ведь он не снимал её вчера. Или снимал? Но зачем?
Поршни, скроенные из одного куска кожи, были порваны. Шнуровка лопнула. Бергей удивлённо покосился на свою разодранную рубаху. Царапин и ссадин на груди и животе хватало, в том числе имелись и свежие, явно заработанные прошлой ночью, но глубоких порезов не было.
Обувь пришла в негодность, и все же он попытался восстановить её, как смог. Связал разорванную шнуровку, обмотал ступни полосами, оторванными от подола рубахи. Надолго, конечно, не хватит.
Недоеденные остатки рябчика пропали. Он припас часть мяса, собираясь растянуть на всю дорогу, но пока где-то шатался ночью, его добычу стащил и умял кто-то другой.
Оставаться здесь было бессмысленно, Бергей чувствовал себя лучше. Вещей у него почти не было, потому сборы не затянулись. Разобравшись с обувью, юноша двинулся прочь от озера по едва заметной тропе, что вела на юго-запад. К Сармизегетузе.
III. Молния
Периодически отдыхая, он шёл весь день. Вскоре после полудня выбрался на широкую дорогу. По ней он шагал довольно долго. Уже сгущались сумерки, когда он услышал впереди нарастающий шум.
Бергей укрылся в лесу, но так, чтобы дорога просматривалась. Вскоре на ней появился отряд всадников. Римляне. Их было несколько десятков. Бергей начал считать, но быстро сбился. Они явно никуда не спешили, двигались шагом.
Когда колонна поравнялась с тем местом, где спрятался Бергей, один из всадников, ехавших впереди, оглянулся назад и что-то сказал командиру. Тот легко опознавался по гребню на шлеме.
Бергей заскрипел зубами. Он совсем не подумал о том, что его следы разве что криком не кричали: «тут шёл человек, а вот здесь он свернул в придорожные кусты». И, конечно же, любому понятно, что этот человек — точно не легионер. Их следы ни с чем не спутаешь.
Командир посмотрел на следы, потом взглянул в сторону Бергея. Тот, браня себя последними словами за беспечность, напрягся. Ему показалось, что его видно, как на ладони. Еле-еле смог подавить первый порыв — броситься бежать.
Римлянин не заметил его, постриг глазами кусты и отвернулся. Подчинённый что-то спросил у начальника. Очевидно, интересовался, не прикажет ли тот прочесать окрестности.
Командир задумался, но ненадолго. Покачал головой, сказал что-то и махнул рукой. Вперёд, мол.
Всадники продолжили путь. Бергей облегчённо выдохнул. Когда римляне скрылись из виду, он уже хотел вылезать из укрытия, но тут прямо над его ухом кто-то прошипел:
— Лежать!
Неведомая сила вдавила его в снег, чья-то мозолистая ладонь зажала рот. Он дёрнулся пару раз, но незнакомец держал крепко.
— Не ёрзай, парень.
Низкий густой голос звучал спокойно. Угрожающих ноток в нём не ощущалось, да и родная речь успокоила.
— Уберу руку, не вздумай орать. Понял?
Бергей дёрнул головой, вроде как кивнул. Незнакомец отпустил его и лёг на снег рядом. Освобождённый Бергей смог немного отодвинуться и рассмотреть пришельца.
На вид тому было лет тридцать или тридцать пять. Кареглазый, русоволосый. Не слишком длинная борода аккуратно подстрижена. Одет небогато, но очень добротно: кожаные штаны, длиннополая верхняя шерстяная рубаха-зира, сапоги, безрукавка из овчины. Шапка на голове, стало быть, не из простых. Все не новое, но и не изношенное.
За спиной мужчины висел туго набитый мешок, над правым плечом торчали две деревяшки. Обе они очертаниями напоминали топорище, но если одна таковым и являлась, то другая оказалась рукоятью фалькса.
Фалькс — «серп». Клинковое оружие даков, своеобразный двуручный меч. Имел длинный довольно широкий сильноизогнутый клинок с внутренней заточкой, как у серпа, и древко, сравнимой с лезвием длины. Фалькс являлся дальнейшим развитием фракийской ромфайи, от которой он отличался большей кривизной и шириной клинка.
Незнакомец приложил палец к губам и кивнул на дорогу.
— Тише, парень. Смотри.
Бергей осторожно приподнял голову.
В той стороне, откуда приехали всадники, снова нарастал шум. Только теперь он был куда сильнее. Шли люди. Сотни, а может быть тысячи людей.