Они обнялись, похлопали друг друга по плечам. Вновь посетовали на помятость Збела и подивились странному поведению Залдаса.
Девнет и Зайкса тоже не понимали, что нашло на отца. С ними он говорил куда меньше, чем с любимым сыном. Эти парни были послабее той четвёрки, что он отправил с Тзиром Скретой. Зайкса совсем молодой, чуть за двадцать. Братья подшучивали над ним часто. Имя, не очень подходящее для волка у него. Девнет постарше, но в полнолуние оба не в силах противиться зову Владычицы. А раз так, то по мнению Залдаса они — не воины. Нянькаться с ними надо ещё лет десять, пока не проснутся.
— Мы тебе всё подготовим к завтрему, — пообещал Девнет.
— Ага, всю зброю в лучшем виде, — поддакнул Зайкса, — и пару лошадок.
Ишь ты, у них и лошади тут есть. А бабы, убиваясь, больных на волокушах сюда тащат.
— Ты бы отдохнул пока, — посоветовал Реметалк.
— Да где же? — спросил Дардиолай.
Он крышей над головой даже не озаботился. Вот ведь растяпа.
— Я провожу, — сказал Девнет, — у нас тут есть.
Всё у них есть.
Реметалк посмотрел на Зайксу и как-то загадочно мотнул головой.
— Ты сбегай там.
Тот кивнул.
Дардиолая они привели в землянку, сработанную куда добротнее прочих. Внутри была постель. На неё навалены шкуры. Много. И можно было встать во во весь рост. Все швы меж брёвен тщательно проконопачены. И даже треножник с горячими углями стоял. Ничего себе. Девнет и лучину запалил.
Хоромы царские.
— Ты отдыхай, брат. Дорога-то дальняя.
Он остался один. Разделся догола. В кои-то веки можно себе позволить так поспать, а то едва не запаршивел совсем по оврагам-то.
Залез под шкуры. Блаженно потянулся.
Хор-р-рошо!
А Тармисара сейчас в тесной норе с девочкой ютятся. И баню им никто не предложил.
— Ну и сволочь же ты, Збел, — прошептал он еле слышно.
Вылезать из постели уже категорически не хотелось.
— Да, порядочная сволочь…
Скрипнула дверь. Он повернул голову.
На пороге стояла Тармисара.
«Ты сбегай там».
Вот же… мерзавцы.
Она куталась в плащ. Он сел в постели. Не сказав ни слова, смотрел на неё. Она тоже молчала. Оглядывалась по сторонам.
— Предупреждал твой отец, что свяжешься с «этим безродным бродягой» — окажешься с ним в убогой хижине, — проговорил Дардиолай, — так и вышло.
— Бывает хуже, — ответила она.
Да, у неё сейчас куда хуже. Он прикусил губу.
— Для такого, как ты, должно быть неважно. То есть, ты не такой, как все, для тебя безразлично то, чего другие всеми силами добиваются. Одним нужно богатство, золото, земли, а тебе даже жизни не жалко, всё другим отдашь.
Тармисара хотела ещё что-то добавить, но не стала. Мялась, сжимая в руке края плаща, который только её пальцами и держался на плечах.
Дардиолаю хотелось сказать, что он бы ради неё всё сделал, сердце отдал, если бы попросила. Не осталось у него ничего более, только он сам. Вот, отбил от римлян, теперь она свободна. Ему хотелось обнять её, сказать, что они могут начать новую жизнь вместе, пусть прежние беды останутся в прошлом.
Но он не мог. Язык не поворачивался.
Тармисара смотрела на него, будто с опаской. В чём же дело? Как спросить? Слова не находились.
— Я не знала, что ты вот так… можешь. Думала, всё это досужие сказки и не бывает таких.
— Каких?
— Героев, таких, что один против всего мира пойдёт, самый настоящий, как из старых песен о воинах.
Шерстяной плащ сполз на земляной пол. Будто искры посыпались. Тармисара осталась в одной рубашке, туго натянутой на высокой груди. По коже Збела пробежал огонь, сердце забилось чаще. Холодная, страшная зима отступила, в землянку будто вернулся та давняя весенняя полночь. Костры на берегу, запах молодых трав, и девушка рядом. Она, его единственная страсть на всю жизнь.
Сейчас бы обнять её, а он ударился в самобичевание:
— Был бы я человеком, тогда да, герой. А так… Нечем похваляться. Не моя заслуга. Боги так одарили. Или прокляли.
Она вздрогнула. Отступила на шаг.
— Что же ты, это же я, — сказал он недоумённо.
В её глазах прятался страх. Она пыталась его скрыть, но безуспешно.
Он понял, в чём дело.
«Был бы я человеком».
Сам же и напомнил, когда она уже готова была забыть.
Тармисара увидела его в облике волка, и теперь не могла стереть из памяти страшного зрелища. Саму воплощённую смерть, потустороннее существо. Оборотня, никак не человека.
— Прости, прости меня, — зашептала женщина, — я не думала, что это так бывает. Думала, это просто… Я не знаю, как сказать. Прости меня, Дардиолай.
От медленно поднял ладонь с растопыренными пальцами.
— Но ведь это не волчья лапа.
Она помотала головой и прикрыла рот руками, будто боялась не удержать злое слово.
— Я же не скрывал от тебя, — проговорил он медленно, — никогда.
В голосе звенела обида.
— Помнишь, как мы сбежали от всех, и пошли на озеро купаться? Я тогда тебе сказал, что не боюсь холодной воды и могу хоть на снегу спать. Помнишь? И ещё потом после того, как люди твоего отца пришли меня бить. Мы смеялись, когда они убегали. А я тебе сказал, что в следующий раз обойдёмся без драки, просто покажу им свои зубы и когти и они обделаются от одного моего вида. Ты забыла?
Люди думают, что только для женщин важно прошлое. Они склонны перебирать воспоминания, доставать их из памяти, любоваться, как украшениями. А для мужчин вроде как память о любви не важна, они живут настоящим.
Не всегда. Бывает, что воспоминания — это единственное, что остаётся человеку. Только воспоминания о прошлом, когда в сегодняшнем дне царит пустота.
Ничего не осталось, родины больше нет. Он не привёл на помощь союзников, не воевал вместе с остальными. Пытался отомстить римлянам, и то не особенно удачно. Его приёмный отец не желает и слушать о том, что у него на душе. Для него он лишь оружие, немногим уступающее в важности, нежели Бергей и Дарса, чья кровь пестовалась девять колен.
Но тоже породистый. Лучший из взрослых.
Дардиолай сжал зубы. Он — человек.
— Я думала, это шутка… — прошептала Тармисара, — а люди любят травить злые байки о тех, кому завидуют.
Ей вдруг стало невообразимо стыдно, ведь тогда она действительно слышала все его слова. Только мало обращала внимания. Тармисаре льстило, что её возлюбленный самый славный в Дакии, лучший воин, знаменитый Дардиолай Молния. Подруги завидовали. Любая, не задумываясь с ней бы поменялась. А она…
— Ты увидела зверя? — с горечью спросил Дардиолай и добавил с ожесточением, — да, я зверь!
Ему вдруг нестерпимо захотелось вырваться из этого замкнутого круга, разорвать цепь собственных несчастий и противоречий. «Я — человек». «Я — зверь».
— Всегда был! И ты знала!
Их взгляды встретились.
— Не кричи, — тихо прошептала Тармисара, — мой муж никогда на меня не кричал. Ты говоришь, мол, должна была знать, но я же простая женщина. Не жрица, не посвящённая, я не разбираюсь в таинствах и колдовстве. Выходит, и о тебе ничего не знаю.
— Теперь знаешь всё, — он отвернулся.
«Муж никогда на меня не кричал».
Тармисару выдали за Бицилиса насильно, её воли в том не было, так Збел утешал себя. А вот как обернулось. Ревность захлестнула его. Словно началось обращение, только неправильное. Будто стали расти волчьи когти и зубы, но внутрь тела, и разорвали на куски сердце.
— Зачем ты пришла?
— Я… Ты спас меня и Дайну. И других.
Пришла благодарить? Сама? Или её настойчиво попросили те, у кого тут всё есть, а чего нет — то достанут?
— Ты ничего мне не должна. Прошу тебя, уходи.
Он уставился в стену.
Она не сдвинулась с места.
Тихонько зашуршал лён.
— Дардиолай…
Он повернул голову.
Тармисара стянула рубаху с плеч и обнажила грудь. Она стояла так близко…
Их взгляды снова встретились, и он вновь увидел в её глазах страх. Она не хочет его и не захочет больше никогда.
Тармисара продолжала раздеваться. Как-то неловко, медленно, будто против воли. Завороженно.
А может, так и было? Против воли.
«Залдас… Что ты творишь…»
И тут его будто молнией ударило.
А если и не было никакой любви? Если всё это произошло во сне наяву? Вот, как сейчас? По воле силы, пределы которой он не может осознать. Или даже, его собственной.
Взгляд, как у жертвы, оцепеневшей перед хищником. Ведь он уже видел его у неё. Боги, ведь правда…
В отчаянии он зажмурился.
«Нет! Это неправильно! Так нельзя!»
Он вскинул голову.
— Тармисара. Мужа твоего я убил.
Она вздрогнула, будто очнулась.
— Что?
— Мужа твоего. Бицилиса. Я убил, — повторил он с расстановкой.
Тармисара захлебнулась от ужаса. Ей вдруг показалось, что фигура Дардиолая расплывается, теряет человеческий облик. В тусклом свете лучины, в колеблющихся тенях вновь проявился волк, тот страшный оборотень. Несколько мгновений женщина оставалась неподвижна, а потом медленно села на край его постели. Сгорбилась и закрыла лицо руками.
— Я всегда хотел его убить, — безжалостно продолжал Дардиолай. Ему казалось, будто он говорит спокойно, но голос дрожал от сдерживаемой ярости, — за то, что он с тобой спит, а не я. Но вышло по-другому. Убил его за предательство, за измену казнил!
Её плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях, а он вновь смотрел на стену. Слова сказаны и непоправимое сделано.
«Зачем? Ну и мразь же ты, Збел, оказывается».
Тармисара неловко натянула рубашку, подобрала с пола плащ и вышла прочь.
Он остался. Придумывать самому себе казнь. Лежал на шкурах и смотрел вверх, почти не мигая.
Лучина погасла и весь мир погрузился во тьму.
В голове совсем пусто. Хотя нет. Один образ. Качели. Весна, нарядные девушки в венках, с букетами. Тармисара на качелях, привязанных к ветке могучего трёхсотлетнего дуба. Она летает, туда-сюда. Смеётся.
Вверх, вниз, аж дух захватывает.