Бергей полжизни бы отдал, только бы снова услышать жизнерадостную болтовню брата, от которой раньше морщился, будучи по натуре молчуном.
Он проснулся от болезненного пинка в бок.
— Вставай.
В голосе Дардиолая звучал металл. Бергей подскочил, протирая глаза. Было ещё темно, но, судя по тому, что бревна костра почти прогорели, времени прошло много.
— Вот так вас и режут, сопляков, — злобно процедил Дардиолай.
Бергей понурил голову. От стыда он был готов провалиться сквозь землю.
— Что мне с тобой делать? — спросил воин, — с собой тащить? Сдалась мне эта обуза, которая ещё и спит на посту. Тзира догонять, чтобы тебе палок всыпал?
— Не надо догонять, — пробормотал Бергей, — я к нему не вернусь.
— Это у кого там голос прорезался? Я тебя ещё спрашивать буду? Не вернётся он…
— Не вернусь! — огрызнулся Бергей и проворно отскочил в сторону, уворачиваясь от оплеухи.
Дардиолай, похоже, решил всыпать дерзкому отроку, как следует, и махнул ногой, метя по заднице. Намеревался придать Бергею способность к полёту. Тот снова уклонился. Пятясь, едва не наткнулся на костёр. Споткнулся, но не рухнул прямо в угли, а ловко перемахнул через них, перекатился по примятому снегу и вскочил на ноги в безопасном удалении от воина.
— Ах, ты… — рассердился неудаче Дардиолай.
Он подхватил с земли толстую ветку и одним прыжком оказался возле строптивого отрока. Однако коса нашла на камень. Бергей не пожелал быть избитым и дал деру. Проскользнул под рукой Збела.
Бергей не был неуклюжим увальнем. Сын знатного тарабоста, он с малолетства приучался к оружию, потому двигался легко и уверенно. Но… Но противником его оказался сам Збел.
Дардиолаю эта мысль пришла в голову первому. Он остановился, словно на прозрачную стену с разбега налетел. Зачем-то поднёс к лицу палку и уставился на неё так, будто увидел первый раз в жизни. В глазах его отражалось удивление.
— Ну, ты даёшь, парень…
Он выбросил палку и вернулся к костру.
— Иди сюда. Не бойся, не буду бить.
Бергей опасливо приблизился. Дардиолай взял его за подбородок, притянул поближе, долго и внимательно смотрел глаза в глаза. От этого пристального, насквозь пронзающего взгляда, и собственной задранной головы, у юноши уже небо с землёй начали меняться местами.
Напряжённое лицо Дардиолая расслабилось, разгладилась глубокая морщина меж бровей. Он глубоко вздохнул и отпустил Бергея. Тот явственно почувствовал в этом вздохе разочарование. Дардиолай пробормотал себе под нос еле слышно:
— Нет… Просто глупый мальчишка…
Он отвернулся, уселся на бревно и долго молчал. Бергей переминался с ноги на ногу.
— Нет! — повторил Дардиолай, на этот раз с каким-то непонятным ожесточением, — я не могу тащить тебя с собой и за Тзиром гоняться не могу. Понимаешь меня?
Бергей ничего не понимал, но на всякий случай кивнул.
— Я не могу удержать тебя, но прошу, послушай голос разума. Тебя ведь сердце гонит, а оно плохой советчик. Римляне в Сармизегетузе никого не взяли живыми. Поверь мне, я знаю, что говорю, хотя и не был там. Ты не найдёшь своих родных. Нам всем остаётся лишь месть, но в одиночку ты не сделаешь ничего, сгинешь понапрасну. Бицилис спас вас, чтобы вы стали воинами и смогли отомстить. Послушай меня, вернись к Тзиру или иди на север. Там ещё есть свободные даки.
Бергей упрямо помотал головой.
— А-а… — махнул рукой Дардиолай, — поступай, как знаешь…
Больше он не проронил ни слова до самого рассвета. Сидел возле ещё светящихся углей и задумчиво ковырял их палкой.
Когда взошло солнце, они вернулись к дороге.
— Не передумал? — спросил Дардиолай.
— Нет, — твёрдо ответил Бергей и, набравшись смелости, спросил, — а ты идёшь на север, к свободным дакам?
— Нет, — ответил воин, — у меня тут, в окрестностях Апула ещё есть важное дело. Скорее всего, оно будет стоить мне головы, потому и не могу взять тебя с собой.
— Я и не прошу, — ответил Бергей.
— Ну, тогда прощай, парень. Вряд ли свидимся. На вот, возьми.
Он сунул юноше в руки небольшой мешочек с сухарями.
— Какое-то время протянешь. Удачи тебе.
С этими словами Дардиолай повернулся и зашагал в ту сторону, куда накануне удалился римский легион.
— Удачи тебе, Молния, — прошептал Бергей, глядя ему вслед.
IV. Мулы Мария
«Мулами Мария» называли легионеров, поскольку в результате реформы Гая Мария римляне отказались от большей части войскового обоза и всю свою поклажу легионеры тащили на себе.
Спал Тиберий, как убитый. Последний отрезок пути, когда они слепо пробирались сквозь метель, вымотал даже двух бриттов-попутчиков, что уж говорить о паннонцах. Когда они добрались, наконец, до лагеря и своих палаток, Бесс вполз внутрь, рухнул на набитый соломой тюфяк и мгновенно захрапел. Тиберию пришлось идти на доклад к начальству, где он проторчал ещё два часа, повествуя об обстоятельствах смерти Децебала. Его бы продержали и дольше, но заметили, что он еле держится на ногах, и отпустили отсыпаться. Чем Тиберий и занялся с превеликим удовольствием. Однако перед этим не забыл доложить о своих людях, оставшихся на дальнем хуторе с дозорными.
На рассвете лагерь пришёл в движение, наполнился множеством звуков, но Морфей сжалился над измученным декурионом и заткнул ему уши. Всегда отличавшийся чутким сном (необходимое качество разведчика), Тиберий проснулся, когда солнце уже приближалось к зениту, но сразу вставать не стал, ещё долго лежал с закрытыми глазами, рассудив, что сегодня никто ему за это не попеняет.
Бесс встал раньше. Тиберий слышал, как он свистнул кому-то, дабы принесли воды и организовали кашу. Сальвий был иммуном, освобождённым от рутинных работ, чем нередко злоупотреблял — ездил на шее у молодых.
Тиберий открыл глаза и сладко потянулся, но в следующую минуту блаженная гримаса сменилась недовольной — кто-то откинул полог палатки и лучи солнца на мгновение ослепили декуриона.
— Здоров ты спать, Тиберий, — раздался голос его начальника, Тита Флавия Лонгина, декуриона принцепса, то есть старшего.
Максим, все ещё потягиваясь, промычал нечто нечленораздельное.
В палатку сунулся Бесс. Лонгин хлопнул его по плечу и заявил:
— Сальвий, доставай свои фалеры.
— Это зачем? — спросил Бесс.
— Август завтра будет принимать парад. Шутка ли, Децебала завалили. Не каждый день такое случается. Слышишь, топоры стучат?
— Слева или справа? — спросил Тиберий.
Топоры случали со всех сторон, плотницкие работы в строящемся постоянном лагере в светлое время не прекращались ни на минуту. Даже и ночью кое-что мастерили.
— Снаружи строят трибунал. Еле место нормальное подобрали. Не очень-то помаршируешь тут, кругом скалы.
Трибунал — возвышение, с которого военачальники и императоры обращались к войскам с речами, принимали парады, устраивали судебные разбирательства.
«Снаружи» означало — вне стен лагеря, разместившегося у подножия холма, на котором возвышалась дакийская крепость Апул.
— Парад? — переспросил Бесс и кивнул на своего командира, — сдаётся мне, этот лежебока отхватит милостей.
— И тебя не забудут, — усмехнулся Лонгин.
— Я потерял гребень на шлем, — зевнул Тиберий, — ещё летом.
— Одолжу тебе свой, — пообещал Тит Флавий.
Тиберий рывком сел, отбросив шерстяное одеяло, повертел головой, разминая шею. Поднялся на ноги.
— Схожу-ка до ветру.
Он вышел наружу, как был, в одной тунике и босиком. Поёжился на ветру, который с утра еле ощущался, но к полудню разошёлся.
— Эх! Хор-р-рошо!
— Чего хорошего в такой холодине? — пробормотал Бесс, — до костей пробирает.
— Это разве холод? — хмыкнул Лонгин, — он ещё даже не начинался. Вот четыре года назад, когда варвары перешли по льду Данубий и напали на Мёзию, был настоящий холод. Струя на лету замерзала.
— Пробовал? — усмехнулся Сальвий, — как с бабами потом? Ничего не отморозил?
Старший декурион беззлобно оскалился, но не ответил.
Легионерам и ауксиллариям не позволялось жениться во время службы, но многие из них обзаводились любовницами и даже целыми выводками ребятишек, которые жили в легионных канабах — городках, выраставших возле постоянных лагерей. Когда ветераны выходили в отставку, их конкубины-наложницы становились полноценными, признанными государством супругами, а отпрыски получали гражданские права. Нередко бывшие легионеры освобождали для замужества рабынь. Такое положение дел всех устраивало, в том числе и императоров, потому на случаи сожительства закрывали глаза (никто же не тащил женщин в лагерь). Тем более что правила формально не нарушались. Легионерам запрещалось жениться. Они и не женились.
У Лонгина, как знали многие, женщины не было. Не обзавёлся. Солдаты, особенно из молодых, после получения от командира крепкой затрещины за какую-либо провинность, злорадствовали, сочиняя различные причины, одну обиднее и похабнее другой, почему Тит Флавий одинок. Он не обижался. Или делал вид, что не обижался. К своим сорока трём годам декурион принцепс заработал славу спокойного как скала, незлобивого человека. Наказывал исключительно за дело. Его уважали.
Бесс об отношениях Лонгина с женщинами знал, потому его шутка вышла недоброй, но Сальвий этого даже не заметил. Язык острый, а душа простая, летящая.
Сальвий подтянул к себе небольшой мешочек, развязал его и вытащил наружу кожаную портупею, на которой крепились несколько серебряных блях-фалер, полученных Бессом за храбрость и смекалку ещё в прошлую кампанию против даков. Сальвий подсел к выходу из палатки и, приоткрыв его так, чтобы холодный ветер не слишком задувал внутрь, критически осмотрел награды. На трёх самых больших фалерах красовались головы льва, Медузы Горгоны и Юпитера. Остальные были победнее и помельче — просто диски с рельефными концентрическими кругами.
Тиберий вернулся от отхожей ямы. Лонгин ждал его.