«И что, черт побери, я должен им сказать?»
«Скажи хоть что-нибудь, Эдс, — услышал он голос брата Генри. — Они ждут».
— Вы уж простите меня за то, что начинаю я медленно, — заговорил Эдди. — Мы прошли много миль и колес, а потом еще больше миль и колес, и вы — первые люди, которых мы увидели за последние…
Последние что? Недели, месяцы, годы, десятилетия?
Эдди рассмеялся. Даже сам понимал, что говорит, как круглый идиот, человек, которому нельзя доверить держать собственный конец, когда возникает необходимость отлить, не говоря уже об оружии.
— В общем, давно мы никого не видели, отвыкли от людей, можно сказать, одичали.
Они засмеялись, более того, загоготали. Некоторые зааплодировали. Нащупал он, сам того не ведая, их смешливую струнку. И сам расслабился, а потому заговорил легко и непринужденно. Правда, в голове мелькнула мысль, что не так уж и давно этот самый вооруженный стрелок, который сейчас стоял перед семью сотнями испуганных, надеющихся на его помощь людей, уколовшись, сидел перед телевизором в пожелтевших от мочи трусах, ел чипсы и смотрел мультфильмы, ожидая прихода.
— Мы пришли издалека, но идти нам еще дальше, — продолжил он. — Времени у нас в обрез, однако мы сделаем все, что сможем, слушайте меня, прошу вас.
— Продолжай, чужестранец! — крикнул кто-то. — Ты говоришь хорошо.
«Правда? — подумал Эдди. — Для меня это новость, дружище».
Его поддержали крики: «Ага» и «Дело говоришь».
— У целителей в моем феоде есть выражение: «Прежде всего, не навреди», — точно он не знал, чей это девиз, адвокатов или врачей, но несколько раз слышал эти слова как в фильмах, так и в телешоу, и ему они нравились. — Мы никому не собираемся причинять вреда, но невозможно вытащить пулю, даже занозу из-под ногтя ребенка, не пролив хоть каплю крови.
Многие согласились с Эдди. Лицо Оуверхолсера, однако, закаменело. Из толпы некоторые смотрели на него с сомнением. И внезапно его охватила злость. Он не имел никакого права злиться на этих людей, которые не сделали им ничего плохого и ни в чем не отказали (во всяком случае, пока), но злился.
— Есть в нашем феоде Нью-Йорк еще одна поговорка: «Бесплатным может быть только сыр в мышеловке». Из того, что мы знаем о вашей ситуации, нам понятно, что она очень серьезная. Сразиться с Волками — опасное дело. Но иной раз именно безволие, именно опущенные руки приводят к тому, что люди чувствуют себя больными и голодными.
— Слушайте его, слушайте его! — крикнул кто-то из дальних рядов. Эдди увидел там Энди-робота, а рядом с ним группу людей в черных или синих плащах. Предположил, что это Мэнни.
— Мы оглядимся и, как только поймем суть проблемы, сможем сказать, что можно и нужно сделать. Если мы придем к выводу, что бессильны, прямо скажем вам об этом, попрощаемся и продолжим свой путь.
В третьем или четвертом ряду стоял мужчина в потрепанной белой ковбойской шляпе. С кустистыми седыми бровями и усами того же цвета. Эдди подумал, что выглядит он точь-в-точь, как папаша Картрайт из телесериала «Золотое дно».[29] И вот на этого папашу Картрайта слова Эдди особого впечатления не производили.
— Если мы сможем помочь, мы обязательно поможем, — теперь его голос звучал предельно ровно и спокойно. — Но нам не удастся все сделать одним. Слушайте меня, прошу вас. Слушайте меня внимательно. Готовьтесь к тому, чтобы защищать то, что у вас есть. Готовьтесь к тому, чтобы бороться за то, что хотите сберечь.
С этим Эдди топнул по доскам платформы, от мокасина той же громкости, что и от каблука, не добился, удара по крышке гроба не вышло, и поклонился. На какие-то мгновения над толпой повисла мертвая тишина. Потом Тиан Джеффордс захлопал. К нему присоединилась Залия. Потом Бенни. Его отец ткнул его локтем в бок, но подросток продолжал хлопать, и Слайтман-старший присоединился к нему.
Эдди пронзил взглядом Роланда. Тот смотрел на него с прежней невозмутимостью. Сюзанна дернула его за брючину. Эдди наклонился к ней.
— Ты отлично справился, сладенький.
— За это я благодарить его не собираюсь, — Эдди мотнул головой в сторону Роланда. Но теперь, когда все закончилось, настроение у него резко поднялось. Ведь Роланд действительно не любил выступать. Мог выступить, если иного выхода не было, но не любил.
«Так вот, значит, кто ты у нас, — подумал Эдди. — Рупор Роланда из Гилеада».
И что, собственно, в этом плохого? Катберт Оллгуд выполнял эту работу задолго до него.
Каллагэн выступил вперед.
— Может, мы можем устроить им более теплый прием, друзья мои… показать истинное гостеприимство Кальи Брин Стерджис.
И начал аплодировать. Толпа тут же поддержала его. Аплодировали долго и громко. Кричали, свистели, топали (с топаньем получалось не очень, трава — не деревянные доски). Музыканты играли один бравурный марш за другим. Сюзанна взялась за одну руку Эдди. Джейк — за другую. Все четверо поклонились, как какая-нибудь рок-группа после удачно исполненной песни, и аплодисменты усилились.
Наконец, Каллагэн восстановил тишину, вскинув руки.
— Нам предстоит серьезная работа, друзья. О многом придется подумать, многое сделать. Но сейчас давайте поедим. А потом попоем, потанцуем, повеселимся! — вновь раздались аплодисменты, которые Каллагэн тут же успокоил. — Достаточно! — смеясь, крикнул он. — А вы, Мэнни, я знаю, вы привезли свою еду, но я не вижу причин, по которым вы не могли бы попировать с нами. Присоединяйтесь к нам, хорошо? Пусть вам будет хорошо!
«Пусть нам всем будет хорошо», — подумал Эдди, но предчувствие беды все равно не покидало его. Напоминало гостя, пришедшего на вечеринку, но не участвующего в ней, держащегося вне кругов света, отбрасываемых факелами. Напоминало звук. Удар каблука по деревянному полу. Удар кулака по крышке гроба.
Хотя вдоль длинных столов стояли скамьи, только старики ели сидя. А обед выдался знатный, более двухсот блюд, в основном домашних и отменного вкуса. Началось все с тоста за Калью. Его произнес Воун Эйзенхарт, поднявшийся с чашкой грэфа в одной руке и перышком в другой. Эдди уже понял, что на Дуге этот тост заменял национальный гимн.
— Пусть все в ней будет хорошо! — крикнул ранчер и одним длинным глотком осушил чашку. Эдди подумал, что такой глоткой можно только восхищаться. Грэф Кальи Брин Стерджис отличался особой крепостью: даже от запаха слезились глаза.
— ПУСТЬ БУДЕТ! — ответили остальные, поддержали тост радостными криками и выпили.
И в этот момент свет факелов, висевших по периметру Павильона, с желтого переменился на багряный, как у недавно зашедшего солнца. Толпа заохала, заахала, зааплодировала. Эдди решил, что технически изменить цвет не так уж и трудно, это тебе не Блейн Моно и не диполярные компьютеры, которые управляли Ладом, но цвет ему понравился, а вещество, которое его вызывало, похоже, не травило людей. Так что он аплодировал вместе с остальными. Как и Сюзанна. Энди принес ее коляску, разложил, спросил, не хочет ли она побольше узнать о симпатичном незнакомце, с которым могла встретиться в самом ближайшем времени. И теперь она кружила среди стоящими группами жителей Кальи, с полной тарелкой на коленях, о чем-то говорила с одними, переезжала к другим, снова говорила, опять переезжала. Эдди понял, что в прошлом она многократно бывала на коктейль-пати, не столь уж отличавшихся от этой, и завидовал уверенности, с которой она держалась.
Эдди начал замечать в толпе детей. Очевидно, местные жители решили, что их гости не собираются доставать револьверы и устраивать бойню. Детям постарше разрешалось бродить по Павильону без родителей. Они сбивались в кучки, Эдди по своему детству помнил, что так оно и должно быть, и совершали набеги на столы. Но даже аппетит подростков практически не отражался на изобилии еды. Ее хватало с лихвой. Подростки поглядывали на чужестранцев, но не решались приблизиться.
Самые младшие оставались с родителями. А те, кто по возрасту попадал между подростками и младшими, собрались около качелей, горки, и стенки, поставленных в дальнем конце Павильона. Некоторые играли, но большинство широко раскрытыми глазами смотрели, как гуляют взрослые. У Эдди при взгляде на них защемило сердце. Он видел, как много среди детей близнецов, гораздо больше, чем в любом другом городе или деревне, и понимал, что именно эта возрастная группа станет основной добычей Волков… если Волкам позволят сделать то, что они делали всегда. Он не заметил ни одного из рунтов и догадался, что их сознательно держат подальше от Павильона. Решил, что жители Кальи поступили правильно, пожелал, только, разумеется, мысленно, чтобы им устроили отдельный праздник. Потом выяснилось, что так оно и было: рунтов собрали у церкви Каллагэна и вволю накормили пирожками и мороженным.
Джейк, будь он уроженцем Кальи, оказался бы среди детей, которые толпились на детской площадке, но, понятное дело, родился он совсем в другом месте. И его новый друг идеально ему подходил: старше годами, моложе по опыту. Они переходили от стола к столу, что-то ели там, что-то — здесь. Ыш следовал за ними, поглядывая по сторонам. Эдди не сомневался: агрессивное поведение кого-либо в отношении Джейка из Нью-Йорка (или его нового друга, Бенни из Кальи) могло привести к тому, что бедняга лишился бы пару пальцев. В какой-то момент Эдди увидел, как мальчики переглянулись, а потом, не перемолвившись ни словом, разом расхохотались. Эдди это до боли напомнило собственное детство.
Впрочем, на воспоминания времени у него практически не было. Он знал по рассказам Роланда (да и его пару раз видел в деле), что охраной правопорядка деятельность стрелков Гилеада не ограничивалась. Им случалось быть курьерами, бухгалтерами, иногда шпионами, время от времени даже палачами. Но прежде всего они были дипломатами. Эдди, воспитанный братом и его друзьями на зернах мудрости, вроде: «Почему бы тебе не отсосать у меня, как делает твоя сестра?» и «Я трахнул твою мамашу, и она очень даже ничего», не говоря уже о наиболее популярном «Меня тошнит, когда я смотрю на тебя», дипломатом себя не считал, но при этом полагал, что успешно справляется со своей миссией. Только общение с Телфордом далось ему нелегко, но, оркестр, музыканты, я говорю, спасибо вам, заглушил его.