– Итак, умирает очередной год, – провозгласил он, глядя в сторону, – в течение которого мы потеряли Маррока, Фиону и Хелену.
Определенно, он намеревался сказать что-то еще, но тут его перебил Маргон.
– Этой ночью я не стал бы произносить имена тех, кто принес смерть на Модранехт даже ради всего мирового добра, – негромко произнес он. – Но назову их ради тебя, Феликс, если ты того желаешь, и ради любого другого, кто хочет оплакать их.
Феликс печально, но с пониманием улыбнулся ему.
– Что ж, – продолжил Маргон, – давайте в последний раз помянем их имена и помолимся за то, чтобы они попали туда, где обретут покой и понимание.
– Да будет так, – подхватил Тибо, а за ним и Сергей.
– И вы, Филип, простите нас, – сказал Фрэнк.
– Простите вас? – удивился Филип. – За что же мне вас прощать? – Он поднял бокал. – За матерей моей Модранехт и за ту жизнь, которую я ныне обрел. Я не намерен возлагать на кого-либо обвинений в злонамеренности и не стану оскорблять вас благодарностью, но в моей истории открылась новая глава.
Раздались нестройные аплодисменты.
Фил опустошил бокал.
– А теперь за наступающий год и то хорошее, чего мы от него ждем, – сказал Феликс. – За сына Ройбена и за светлые перспективы, которые открываются перед всеми собравшимися здесь. За судьбу и удачу, за то, чтобы они были благосклонны к нам, за то, чтобы из наших сердец никогда не улетучилась память о том, чему мы стали свидетелями во время праздника Йоля, первого Йоля, который мы встретили с нашими новыми сородичами.
Сергей издал обычный свой одобрительный рык и подкинул к потолку бутылку с бренди, Фрэнк забарабанил кулаками по столу и заявил, что высокопарности на сегодня более чем достаточно.
– Стрелки подбираются к полуночи, – сказал он, – умирает еще один год, а перед нами, пусть даже мы и не стареем, всегда лежит множество всяких трудностей и коллизий.
– А уж тебя по части высокопарности никто не переплюнет, – отозвалась, негромко засмеявшись, Беренайси. И тут же рассмеялись едва ли не все – без всякой причины, только из-за хорошего настроения и выпитого спиртного.
– Меня обуревает множество идей, – заявил Феликс, – насчет того, что принесет всем нам новый год.
– Хватит идей! – воскликнул Сергей. – Надо пить, а не думать!
– Ну, а если серьезно? – возразил ему Феликс. – Что мы обязательно должны сделать в новом году, так это поделиться историями наших жизней с новыми братьями и сестрами.
– А вот за это обязательно нужно выпить, – заявил Сергей. – Правда, и ничего, кроме правды.
– А кто произнес слово «правда»? – осведомилась Беренайси.
– Лично я не намерен этой ночью слушать никаких подобных россказней, – сказал Сергей. – А вам, молодежь, лучше всего дождаться, покуда Geliebten Lakaien начнут плести свои сказки о корнях и кронах.
– Вы что же такое хотите сказать? – осведомился Стюарт. – Лично я, черт возьми, хочу узнать чистую правду о том, что было. Правду и ничего, кроме правды!
– А я готов слушать все, что угодно, – сказал Ройбен. Фил кивнул и поднял бокал.
И снова все захохотали, как будто было сказано нечто очень смешное.
Феликс же никак не хотел придать финалу вечеринки серьезную интонацию и то и дело провозглашал тосты, подразнивал Стюарта и обменивался шпильками с Маргоном.
Ройбен давно уже отодвинул свой бокал и теперь потягивал кофе, наслаждаясь резкостью его вкуса и кофеиновой встряской, и сентиментально и влюбленно поглядывал на Лауру. Ее синие глаза были полны жизни, и к ним так шло синее платье, что в Ройбене бурно взыграли эмоции. «Еще семь минут, – думал он, глядя на свои наручные часы, которые показывали точно то же время, что и огромные напольные часы, возвышавшиеся в большом зале, – а потом я схвачу ее в объятия и обниму изо всех сил, а она меня, и ты никогда не забудешь этой ночи, этого Йоля, этой Модранехт, этого года, этого времени, когда началась твоя новая жизнь, а с нею и глубочайшие твои любовь и осмысление».
Внезапно во входную дверь громко постучали.
В первый миг никто не пошевелился. Звук послышался снова: кто-то снаружи, под дождем, с силой барабанил в парадную дверь.
– Кого же это могло принести?! – воскликнул Фрэнк и, вскочив, торопливо, словно швейцар, отлучившийся со своего поста, пересек столовую и скрылся за дверью, ведущей в большой зал.
Когда дверь распахнулась, по дому пролетел порыв ветра, взметнувший легкие огоньки свечей, а затем дверь грохнула, закрываясь, послышались щелчки задвигаемых засовов и два, кажется, споривших голоса.
Феликс молча стоял во главе стола с бокалом в руке, как будто бы знал, кто стучал, и заранее предвидел его появление. Остальные прислушивались, пытаясь угадать, кто это. Только Беренайси негромко, но явно испуганно охнула.
Появился раскрасневшийся и встревоженный Фрэнк.
– Хотите впустить его?
Феликс ответил не сразу. Он некоторое время вглядывался мимо Фрэнка в короткий коридор, отделявший столовую от гостиной.
И лишь после того, как Фрэнк шагнул к своему месту, Феликс направился к нежданному посетителю.
В дверях появился промокший, перепачканный грязью, бледный, как мука, дрожащий от холода Хокан.
– Помилуй бог, ты же весь мокрый, – сказал Феликс. – Лиза, пожалуйста, принеси сверху какой-нибудь мой свитер. Хедди, полотенца.
Остальные молча сидели вокруг стола. Ройбен поймал себя на том, что как завороженный наблюдает за происходящим.
– Снимай скорее пальто, – и Феликс, не дожидаясь реакции на свои слова, принялся расстегивать пуговицы и стягивать пальто с плеч Хокана.
Появилась Хедди. Встав за спиной Хокана, она принялась вытирать его промокшие волосы, а потом протянула ему другое полотенце, чтобы он вытер лицо, но Хокан уставился на полотенце с таким видом, будто не имел представления о том, что это за предмет и для чего он нужен.
– Господин, сбросьте мокрые ботинки, – предложила она.
Хокан стоял словно окаменелый.
Стоял и смотрел Феликсу в глаза. Его лицо дергалось, но прочесть что-либо по его выражению было невозможно.
Потом он издал какой-то негромкий звук вроде невнятного слова или сдавленного стона и вдруг закрыл лицо руками и затрясся от сухих рыданий, перемежаемых кашлем.
– Их никого больше нет! – произнес он надорванным страданием голосом. – Их никого нет – ни Хелены, ни Фионы, ни всех остальных.
– Пойдем, – ласково сказал Феликс и, обняв Хокана за плечи, повел его к столу. – Я знаю. Но у тебя есть мы. У тебя всегда есть мы. Мы всегда ждем тебя.
Вцепившись в Феликса, Хокан плакал на его плече.
Маргон закатил глаза, Тибо покачал головой. Сергей, как и ожидал Ройбен, неодобрительно рыкнул.
А Фрэнк негромко, но сурово произнес:
– Помилуй бог! Феликс, друг мой, по-моему, твое терпение просто неисчерпаемо.
– Скажи, Феликс, – загробным тоном сказал Сергей, – есть ли под солнцем хоть кто-то – фея, эльф, демон, тролль или последний негодяй, – кого ты не попытался бы полюбить жить с ним в мире?
Тибо коротко, с горечью, засмеялся.
Но Хокан, похоже, не слышал их слов и продолжал горестно, безнадежно рыдать.
Феликс, продолжая держать его в надежных объятиях, ухитрился все же повернуть голову и посмотреть на остальных.
– Солнцеворот, джентльмены, – сказал он сверкнув глазами, – Йоль. А он – наш брат.
Никто не ответил ни слова. Ройбен украдкой глянул на Фила, который с душераздирающе-печальным лицом смотрел через стол на Феликса и Хокана. Однако в его выражении лица угадывались, как ни странно, и восхищение, и даже безмятежность.
Хокан, похоже, был сломлен до последней крайности, его душа – опустошена рыданиями, и он практически не замечал ничего и никого, кроме Феликса.
– Я не знаю, куда идти, – пробормотал он. – Я не знаю, что делать.
– Йоле, – сказал, в конце концов, Маргон и, поднявшись, положил правую руку на плечо Хокана. – Все в порядке, брат. Теперь ты с нами.
Вернулась Лиза с перекинутым через руку свитером, но, увидев, что момент для переодевания не самый подходящий, скромно остановилась в сторонке.
Хокан сдавленным голосом пробормотал что-то невнятное.
– Йоле, – сказала Беренайси. По ее щекам текли слезы.
– Йоле, – повторил Фрэнк, недовольно вздохнул и поднял бокал.
– Йоле, – сказал Сергей.
То же самое слово повторили Лаура и Фил, а потом и Лиза, и остальные Geliebten Lakaien.
У Лауры в глазах стояли слезы, а Беренайси открыто плакала и с благодарностью смотрела на всех остальных.
Ройбен поднялся на ноги и подошел к Феликсу.
– Спасибо тебе, – шепотом, чуть слышно сказал ему Феликс.
– Полночь, – сказал Ройбен. – Часы бьют. – И он обхватил за плечи сразу Феликса и Хокана, а потом повернулся и обнял свою ненаглядную Лауру.
27
Грейс позвонила в воскресенье, шестого января. Ройбен, по заказу Билли, трудился над статьей о крохотном городке Нидеке и его возрождении, начавшемся с создания различных новых торговых и иных предприятий и жилищного строительства.
– Ты срочно нужен брату, – сказала Грейс. – И присутствие отца тоже не помешало бы. Так что постарайся захватить старика с собой.
– В чем дело? Что случилось?
– Ройбен, у него в приходе случилось несчастье. Это же Тендерлойн! Вчера к Джиму приехал на несколько дней молодой священник откуда-то издалека. Несколько мерзавцев напали на него, страшно избили и кастрировали. Минувшей ночью он умер на операционном столе, и, может быть, это было даже к счастью для него. Но твоего брата это полностью вышибло из равновесия.
Ройбен оторопел.
– Нетрудно было предвидеть. Конечно, мы приедем. Сейчас, быстро соберусь и приеду.
– Джим звонил в полицию, и оттуда приезжали в больницу. Джим знает, кто все это устроил – какой-то наркоделец, отъявленный мерзавец, грязь! Но полицейские говорят, что ничего не могут поделать, потому что у них нет показаний умершего священника. Был еще один свидетель, но его тоже убили. Я не могу даже понять, о чем все эти полицейские говорят. Ройбен, когда этот священник умер, Джим чуть не сошел с ума. А с минувшей ночи он пропал.