После язвительной речи Александра оставалось только надеяться, что хозяин кабинета о Шестом Доме слышал. Судя по его реакции – наверняка. Довод, конечно, так себе, но не пришел же сар Штроукк со мной за компанию лишь для того, чтобы все время грозно хмурить брови? Сам я не напрягаясь зевнул: Аннета находится в доме, и все остальное – вопрос времени.
Затем извлек на свет и бросил на стол перед хозяином кабинета запечатанный сургучными печатями конверт. Меня так и подмывало сделать это в самом начале разговора, тогда не пришлось бы тратить время на пустопорожние разговоры. Я мысленно усмехнулся: как у него все просто! Я опасался, что не рассчитаю силу броска, конверт перелетит через стол и упадет на пол. Но нет, все получилось удачно, и тот застыл на краю столешницы, прямо под носом у хозяина кабинета.
– Что это? – И вид и голос его были недоуменными.
– Вот уж чего не знаю! Но вам следует заглянуть внутрь.
Печатей было целых четыре. Без оттисков на сургуче, но занимался ими маг из Дома Истины, и потому каждая из них, когда ее ломали, издала по звуку, чтобы в итоге получилось заливистое, разнесшееся по всему кабинету – кукареку! Хозяин кабинета заскрипел зубами от ярости. Пение петуха, чего уж там, стало полнейшей неожиданностью и для меня, но тем забавнее все получилось.
– Вы читайте, читайте! Совершенно не представляю, что там именно, но уверен – письмо у вас вызовет искренний интерес.
Да, это был тот самый Андреас, которого Аннета заставила кричать петухом. К счастью, не внук наместника Клаундстона. К тому же сомнительно, что тот повел бы себя подобным образом. Недаром же говорится: каково семя, таково и племя, и потому внуку не грозило стать негодяем. Девушку в дом наместника привел я, Аннета не ведала, что творила, и все претензии должны быть ко мне.
Гусвит сар Энеже был единственным из знакомых мне людей в Клаундстоне, к кому я мог обратиться за помощью. Откажи он, и пришлось бы поломать голову, теряя драгоценное время, но, к счастью, все обошлось.
– Будьте уверены, сарр Клименсе, у меня найдется способ сделать его сговорчивым! – сказал наместник, едва только выслушав. – Что же касается ответной услуги… она будет. Но поговорим о ней позже, сейчас вам не до того.
И неожиданно улыбнулся.
– Признаться, я долго хохотал, узнав. Хотя этой девушке следовало заставить кричать его индюком, слишком уж сар Бортольд напыщен. Между прочим, не знаете, как кричит тот?
– Увы, не имею ни малейшего представления.
Наместник улыбнулся снова.
– Ну да ладно, петух – тоже неплохо. Наблюдали, как важно он ходит среди куриц?
Я пожал плечами: до того ли сейчас, чтобы обсуждать повадки домашних птиц?
– Подождите, я недолго. – Наместник действительно отсутствовал всего несколько минут, а по возвращении передал запечатанный конверт, который и находился сейчас в руках у Андреаса.
Из конверта был извлечен скромных размеров лист пергамента. Древнего, давно пожелтевшего, покрытого выцветшими рукописными буквами. И еще он выглядел частью какого-то документа. Но как бы там ни было, читая его, Бортольд бледнел на глазах.
– Убедились? – не дав ему одолеть текст до конца, спросил я. – И не самое ли время послать за той, за которой я сюда прибыл? Ну а затем можете со спокойной совестью сжечь. Хотя нет, постойте-ка… Если Аннету успели обидеть, тронули хоть пальцем, вам придется его сожрать. Медленно, отрывая кусочек за кусочком. Утешения ради скажу, что единственным свидетелем буду я.
Александр снова оживился.
– А ведь именно так все и произойдет, господин сар Бортольд! И за примером ходить далеко не нужно. Наверняка вы слышали о Пустынном Льве, как все называют полковника сар Брауса? О герое, получившем высшую награду Ландаргии из рук самого короля? Так вот, полковнику пришлось извиняться перед сарр Клименсе публично, чтобы не глотать орден, как пригрозил сарр Клименсе. А тут всего-то пергамент! Знай себе рви и ешь.
Я покосился на Александра с неодобрением. Вообще-то брал его, чтобы уютнее чувствовать себя в логове Андреаса сар Бортольда. Ведь он – одна из наиболее значимых фигур в Клаундстоне, в то время как наместник мог отказать в помощи, не основываясь ни на чем. Но не для того, чтобы сар Штроукк разглагольствовал на темы, далекие от той проблемы, которая встала передо мной. Затем напомнил о своей просьбе, сделав голос протяжным и почти ласковым:
– Андре-ас, время иде-о-от!
Сар Бортольд коротко звякнул колокольчиком, призывая слугу. Оставался единственный вопрос:
– Как вы узнали, кто она и где живет?
– Сегодня утром получил анонимное письмо.
«Ну что ж, игра идет по-честному: одна сторона – письмо Андреасу, другая – оборванца мне. Иначе как все это следует понимать?»
– Как ты? Тебя никто не обидел? – спросил я у Аннеты, едва только от нее отстранился.
– Нет-нет! Они вели себя на удивление учтиво.
Это потому что не наступила ночь. Я вздрогнул, представив, что тогда пришлось бы ей пережить. В противном случае зачем она была нужна? И как же все-таки замечательно, что я успел.
– Даниэль, не слишком ли щедро? – нахмурилась Аннета, когда я расплатился с кучером. – Если ты желаешь произвести на меня впечатление, то куда уж больше?
– Он заслужил. Пойдем, мне не терпится показать тебе второй этаж.
– И что в нем такого особенного?
– Я от него в восторге. Надеюсь, понравится и тебе.
С Александром мы расстались, условившись встретиться завтра утром. Теперь оставалось только отправить известие тетушке Аннеты, которая, несомненно, вся извелась.
– Миленький домик, – осмотрев его, резюмировала Аннета. – И надолго ты его снял?
– На две недели.
– Две недели, – тихо повторила она. И спросила, заглядывая в глаза: – Но ведь эти две недели будут только наши?!
– Только наши, и больше ничьи, Аннета.
Арена представляла собой огромную чашу, и расположенные ярусами мраморные скамьи вмещали огромное количество зрителей. Построенная в незапамятные времена для кровавых боев гладиаторов, впоследствии она простояла в запустении несколько веков. Затем ее привели в порядок, и теперь на ней идут представления. На любой вкус – от музыкальных и театральных до цирковых. А еще раз в несколько лет здесь проходит турнир, когда собираются лучшие фехтовальщики, съехавшиеся издалека, чтобы выявить сильнейшего, и Клаундстон десять дней живет только им.
Я шагал подземным проходом, по которому тысячу лет назад шли гладиаторы, чтобы оказаться на глазах ревущей от восторга толпы. Шел и думал – как мало мы дорожим жизнью.
Чаще всего чужой, но нередко и собственной. А ведь она – ценность, выше которой нет.
Когда-нибудь потом, через много-много лет, люди научатся ее ценить по-настоящему и только тогда смогут назвать себя цивилизованными. Пока до этого далеко, но если вдруг поединок закончится смертью, сколько удовольствия получит публика, рев которой был слышен и здесь – представляли моего соперника.
На глаза попался белый как снег котенок, проводивший меня настороженным взглядом голубых глаз. Он выглядел чуть старше того, которого я видел перед дуэлью с Александром сар Штроукком. Вообще готов был бы поклясться – это именно тот котенок и есть, если бы усадьбу сар Штроукков и Клаундстон не разделяли долгие недели пути. Говорят, такие кошки зачастую глухи от рождения. Наверное, компенсация за их красоту: все в этой жизни имеет свою цену. И еще захотелось его погладить, но даже пытаться не стал – откуда у него возьмется ко мне доверие? И я просто ему улыбнулся.
Рев все нарастал, он перерос во что-то невообразимое, когда я появился на арене: мои импресарио постарались на славу. Теперь мне предстояло не разочаровать публику. Заодно показав ей: фехтование – тоже искусство, ничуть не меньшее, чем любое другое. Плохо только, что оно, в отличие от многих других, стало таковым для убийства себе подобных.
Распорядитель, надрываясь, что-то кричал, но я слушал мелодию, которая звучала внутри меня. Любимую мелодию величайшего композитора, и она переживет всех нас, а может быть, и сам мир. Она пришла ко мне, и это значило наверняка – я не проиграю, кем бы мой противник ни был, несмотря на то что я совсем ничего о нем не знал, и пусть у меня не было ни минуты для подготовки. Стоял и слушал музыку в голове, и даже не сразу понял, что на арене вдруг стало тихо.
– Сарр Клименсе! Господин сарр Клименсе, прошу вас, даже умоляю, поприветствуйте публику! – громким шепотом призывал распорядитель.
Я обвел взглядом ряды зрителей, от количества которых рябило в глазах. Да уж, должен признать – в Гладстуаре, хоть тот и столичный город, все намного скромнее. Но что я должен им сказать? Здравствуйте? Будьте счастливы? Что-то еще? Мой противник за время турнира успел полюбиться им. К тому же он местный, из Клаундстона, он – свой, а значит, и переживать все будут именно за него. Мне и самому он был симпатичен, хотя и увидел его только что. Моих лет, с горящими от решимости глазами, страстно желающий доказать, что лучший – именно он.
И я просто помахал им рукой.
– Даниэль, ты даже представить не можешь, как я рад тебя видеть!
Клаус сар Штраузен говорил громко, практически кричал. И еще, на мой взгляд, был избыточно весел. Словно пытался задавить весельем внутри себя неловкость, которую наверняка испытывал при встрече со мной.
– Надеюсь, ты меня простил? Клянусь честью, я был не в себе. Сам не понимаю, что тогда на меня нашло! Ведь Тереза не стоила даже частички нашей дружбы!
– Выпьешь чего-нибудь?
– Что? Да. Нет. – И снова заговорил чересчур громко и оживленно: – Едва нашел адрес дома, где ты остановился, весь вчерашний вечер поискам посвятил. Знаешь, отправил тебе покаянное письмо в Гладстуар, отчаянно надеясь, что оно прибудет туда раньше тебя. И вдруг, едва только наш корабль подошел к причалу, сразу же и узнал, что тебе предстоит поединок на звание лучшего фехтовальщика. Можешь представить мое удивление? Понятно, ну как я мог его пропустить?! А каков был сам бой! Это же что-то невообразимое! – закатил глаза он. – Не поверишь, рот от удивления открывал, что подобное вообще возможно! Да и не я один, практически все были потрясены. Твой противник был хорош, хорош! Но сарр Клименсе, конечно, в очередной раз показал, кто самый лучший!