На второй день после расстановки капканов я сделал объезд и вскоре напал на след Лобо, ведший от одного капкана к другому. На пыли ясно можно было прочесть повесть его ночных проделок. Он спокойно бежал рысцой в темноте, как вдруг подметил первый, тщательно запрятанный капкан. Приостановив дальнейший бег стаи, он осторожно стал разгребать вокруг землю, пока не обнажил капкана, цепи и бревна, затем, следуя дальше, он проделал то же с полдюжиной других капканов.
Вскоре я рассмотрел, что он останавливается и сворачивает в сторону, как только замечает подозрительные признаки на тропе, и тотчас же у меня родился новый план, как перехитрить его. Я поставил капканы в форме «Н», то есть по одному ряду капканов по каждой стороне тропы и один капкан на самой тропе в качестве перекладины для «Н».
Недолго пришлось мне ждать, чтобы убедиться в новой неудаче. Лобо явился рысцой вдоль по тропе и вступил уже между двух параллельных рядов капкана, когда заметил поперечный. Однако он во-время остановился, и как он почуял, в чем суть, — не не могу сказать, но, как бы то ни было, он не повернулся ни на шаг ни вправо, ни влево, а медленно и осторожно попятился по собственным следам, ставя каждую лапу на прежний ее след, пока не миновал опасного места.
Завернув тогда с обратной стороны, он стал скрести камни и глыбы земли задними ногами, пока не спустил всех капканов один за другим.
Это он проделывал не один раз, и, сколько я ни разнообразил приемов и ни удваивал предосторожностей, мне ни разу не удалось обмануть его. Разум его никогда не дремал. Он так бы и продолжал свою разбойничью деятельность до сего дня, если бы не злополучный союз.
Раза два или три мне приходилось замечать, что не все идет на лад в стае Куррумпо. Ясно было, что в нее вкрался какой-то беспорядок; так, например, временами ясно виделся след небольшого волка, бегущего впереди вожака, чего я не мог понять, пока один из ковбоев не надоумил меня.
— Я видел их сегодня, — сказал он, — и тот, что отбивается от стаи, — Бланка.
Тут я понял в чем дело.
— Теперь я, наверно, знаю, — сказал я, — что Бланка — волчица. Когда бы это затеял проделывать самец, Лобо не задумался бы покончить с ним.
Это навело меня на новую мысль. Я зарезал телку и обставил ее труп бросающимися в глаза капканами. Отрубив ее голову, которая считается отбросом, недостойным внимания волка, я положил ее немного поодаль и приладил по бокам два мощных стальных капкана, как следует выветренных от всякого запаха и чрезвычайно тщательно запрятанных.
Во время приготовления мои руки, обувь и одежда были вымазаны кровью, затем я обрызгал кровью и землю — как будто она вытекла из головы — и, закопав капканы, обмахнул поверхность земли шкурой каната и наделал много следов лапкой того же животного поверх зарытых капканов. Голова была расположена таким образом, что оставался узкий проход между ней и росшим поблизости кустарником, и в этом проходе я и поместил два лучших своих капкана, прикрепив их к самой голове.
У волков в обычае приближаться для осмотра каждой падали, которую они чуют, хотя бы они и не намеревались истреблять ее, и я надеялся, что этот обычай подведет стаю Куррумпо под грозу моей последней выдумки. Я не сомневался, что Лобо догадается о моей работе над тушей и не позволит стае приблизиться к ней. Надежды мои сосредоточились на голове, имевшей такой вид, словно она была отброшена в сторону как бесполезная.
На следующее утро я отправился осматривать капканы, и — о, радость, — вот и следы стаи, а головы с капканом как не бывало. Поспешный обзор следа показал, что Лобо удержал стаю от обнюхивания туши, но что один небольшого роста волк отделился от прочих, чтобы осмотреть голову, и сразу попал в один из капканов.
Мы двинулись по следу и, не проехав и мили, убедились, что этим злополучным волком была Бланка. Тем не менее, она удалялась галопом и, хотя и обремененная головой, весившей не менее пятидесяти фунтов, легко опередила моего товарища, который шел пешком. Но мы настигли ее у скал, ибо рога коровы зацепились за камни и крепко держали ее. Я никогда не видывал более красивого волка. Шкура Бланки была в превосходном виде и почти совершенно белая.
Она повернулась к нам для боя и испустила протяжный призывный вой своего племени, гулко прокатившийся вдоль по ущелью. Издали над равниной пронесся низкий раскат — ответный крик старого Лобо.
Тут последовала неизбежная развязка. Каждый из нас набросил лассо на шею приговоренной волчице, после чего мы погнали лошадей в разные стороны; кровь хлынула из ее пасти, глаза потускнели, члены вытянулись, затем бессильно поникли. Мы отправились во-свояси с мертвой волчицей, радуясь первому смертельному удару, который нам удалось нанести стае Куррумпо.
В промежутках борьбы и во время обратного пути нам все слышался рев Лобо, блуждавшего по отдаленной равнине, как бы в поисках за Бланкой. Он не хотел покидать ее, ж, зная, что ему ее все равно не спасти, поневоле отступил перед неискорененным страхом огнестрельного оружия. Весь этот день мы слышали его жалобный вой, и я, наконец, сказал одному из ковбоев:
— Теперь я больше не сомневаюсь, что Бланка была его подругой.
К вечеру он, казалось, приблизился к нашему ущелью, ибо голос его звучал все ближе. Теперь в нем различался несомненный оттенок печали. То не был больше громкий вызывающий рев, но протяжный жалобный вой.
Когда же спустилась ночь, я заметил, что он находится невдалеке от места, где мы настигли волчицу. Наконец, он, повидимому, напал на след и, когда достиг того места, где мы покончили с ней, жутко было слушать его вой.
Затем он разнюхал след лошадей и последовал за ним к ранчо. За воротами он застал нашу несчастную сторожевую собаку и разорвал ее на части.
На этот раз он, очевидно, пришел один: поутру я нашел один единственный след, и видно было, что он несся в совершенно не свойственной ему опрометчивой скачке. Я отчасти рассчитывал на это и наставил добавочных капканов в разных местах пастбища. Впоследствии я увидел, что он таки попался в один из них, но сила его была такова, что он вырвался на волю и сбросил его долой.
Я рассчитывал, что он будет продолжать рыскать по-соседству, пока не найдет хотя бы труп Бланки, поэтому направил всю свою энергию на его захват, пока он не успел оставить нашего соседства и одержим еще этим тревожным настроением. Тут я понял, какой ошибкой было убить Бланку. Употребив ее в качестве живой приманки, я поймал бы его в первую же ночь.
Я собрал все капканы, какие только мог, — сто тридцать крепких стальных волчьих капканов, — и расставил их по четыре на каждой из тропок, сходящихся у каньона; каждый капкан был отдельно прикреплен к бревну, и каждое бревно отдельно закопано. Зарывая их, я аккуратно снимал дерн и складывал каждый комок выбранной земли на брезент. Таким образом, когда все было сделано и дерн заложен обратно, глаз не мог уловить никаких признаков дела человеческих рук.
Запрятав капкан, я проволок труп бедной Бланки по каждому месту, обведя кольцом весь ранг, и в заключение отнял у нее одну лапу и наделал ею ряд следов над каждым капканом. Словом, я пустил в ход все известные мне уловки и предосторожности и поздно вечером удалился дожидаться последствий.
Один раз в течение ночи мне почудилось, что я слышу старого Лобо, но я не был в том уверен. На следующий день я отправился в объезд, но вечер настал прежде, чем я успел обогнуть северное ущелье, и пришлось вернуться ни с чем.
За ужином один из ковбоев сказал:
— Утром скот поднял большую возню в северном каньоне, — не попалось ли что в капканы?
Было уже далеко за полдень, когда я на следующий день достиг указанного места. При моем приближении с земли поднялась большая серая фигура, тщетно пытаясь вырваться на волю, и глазам моим предстал Лобо, король Куррумпо, скованный тисками капканов.
Бедный старый герой! Он не переставал искать свою подругу и, когда нашел след, проложенный ее телом, опрометчиво бросился за ним и попал в подстроенную ему ловушку. Здесь он лежал в железных челюстях всех четырех капканов. Лобо пролежал здесь два дня и две ночи и окончательно выбился из сил, порываясь на волю.
Тем не менее, когда я приблизился к нему, он встал, ощетинился и, возвысив голос, потряс в последний раз стены ущелья глубоким низким ревом, призывным зовом его стаи. Но некому было ему ответить, и он повернулся, собрав все свои силы, и отчаянно рванулся, стараясь схватить меня.
Глазам моим предстал Лобо, король Куррумпо, скованный стальными тисками капканов…
Но каждый капкан был мертвым грузом фунтов в триста, и в его безжалостных тисках, с лапами, сжатыми стальными челюстями, и с перепутанными между собой тяжелыми бревнами и цепями, он был совершенно беспомощен, и только его большие клыки скрежетали по жестким цепям.
Когда же я отважился прикоснуться к нему стволом винтовки, он оставил на нем борозды, которые сохранились и поныне. Глаза его позеленели от ненависти и злобы, челюсти громко щелкнули. Но он ослабел от голода, усилий и потери крови и вскоре снова в изнеможении опустился на землю.
Я размахнулся лассо, со свистом взвившимся над его головой. Но он далеко еще не покорился, и не успела гибкая петля опуститься ему на шею, как он схватил зубами веревку и мигом рассек ее жесткие пряди, упавшие двумя кусками к его ногам.
Разумеется, мне оставалась еще винтовка, но не хотелось портить его шкуры, поэтому я поскакал обратно в лагерь и возвратился с ковбоем и запасным лассо. Мы швырнули своей жертве палку, которую он схватил зубами, и не успел он ее отбросить, как наши лассо уже засвистали в воздухе и охватили его шею.
Но прежде чем свет погас в его свирепых глазах, я вдруг крикнул: «Погоди, не станем убивать его, а возьмем живьем». Он уже настолько ослабел, что нам было легко просунуть ему толстую палку в пасть, задвинуть ее за клыки, затем связать челюсти прочной веревкой, также прикрепленной к палке. Палка задерживала веревку, веревка — палку, что делало его вполне безопасным.