Своей обычной легкой быстрой поступью вернулся он на лесную опушку, уселся среди высоких сосен и, подняв к небу заостренную морду с холодным носом, протяжно и заунывно завыл…
В любой обстановке этот одинокий вой не был бы приятной музыкой. Но здесь, в сумраке надвигающейся ночи, среди бесконечной белой пустыни, он был положительно ужасен.
Волк все выл и выл, не переставая.
И всадник, замыкавший арьергард колонны, которая уже успела отъехать на несколько верст от опушки, где выл одинокий зверь, повернулся в седле, когда порыв ветра донес до его ушей это завывание, и со страхом оглянулся на мрачные тени, в каждой из них подозревая волка.
Волчий вой далеко разносится над белыми равнинами и в снежному лесу. Наконец волк умолк и приподнялся. Потом опять сел и стал чесаться. Но взгляд его неотступно был устремлен на восток, и навостренные уши были обращены в ту же сторону. Тонкая верхняя губа приподнялась и обнажила огромные, больше собачьих, и белые, как снег, клыки.
В течение нескольких секунд все было тихо. Вдруг волк встрепенулся, вскочил на ноги и весь насторожился.
С востока, издалека, из глубины леса, донесся какой-то смутный топот — жуткий и зловещий.
Волк опять сел и снова завыл. И издали, с востока, пришел ответ — отдаленное, едва слышное, ответное завывание волка.
Подождав с минуту, одинокий зверь покинул лесную опушку и направился к следу, оставленному на белой равнине проехавшей конницей, к глубоко взрытой дорожке, которую теперь мало-по-малу засыпало снегом, падавшим все гуще и гуще.
Но вдруг он остановился, поднял морду и выжидательно устремил глаза на длинную темную линию леса. Там ничего не было видно, но чувствовалось, что там крадутся какие-то невидимые существа. Возможно, что зверь почуял что-нибудь чутьем.
Несколько секунд царила полная тишина; только где-то в отдалении, затрещала в лесу ветка, обломившаяся под тяжестью снега. Все было, казалось, тихо и неподвижно.
Одинокий волк постоял еще одно мгновение, потом вдруг решительно сорвался с места и трусцой побежал по следу летучего отряда. И в тот же миг весь снег позади него засерел от темных силуэтов, которые галопом неслись от опушки леса.
Безмолвные и быстрые, бежали волки следом за одиноким волком, все опустив морды вниз и энергично поводя носом. Но вдруг с их собратом, бежавшим впереди, произошла мгновенная неожиданная перемена.
Хвост его опустился между ног, уши опали, все тело сжалось, а на морде ясно выразилось — так же ясно, как если бы он это высказал словами — безнадежно-смертельное отчаяние.
Запах проехавшего тут конного отряда совершенно исчез.
Снег валил так густо, что, хотя дорожка и видна была явственно, все же трудно было сказать, свежий ли это след, или ему уже несколько дней давности. Полное же отсутствие запаха с несомненностью доказывало, что это старый след.
Одинокий волк был одним из разведчиков, которых голодная стая, охотясь в новых для нее местах, разослала во все стороны снежной пустыни, чтобы они отыскали для нее поживу или свежий след к поживе.
Он не мог сказать своим товарищам, что, хотя след и казался старым и хотя запах каким-то непостижимым образом исчез, он совсем недавно явственно видел, как тут прошли лошади и люди. Он не мог этого сказать им, и они должны были судить на основании собственного чутья и собственных глаз. А что им скажет их чутье и зрение, это одинокий волк в точности знал в тот момент, когда заметил отсутствие запаха.
Рослый волк с черным пучком волос на кончике хвоста знал, что его ждет как кара смерть. Вот почему с ним произошла такая перемена, вот почему он весь съежился, поджав хвост, опустив уши и оскалив зубы. Он был один, а их было много. Они, несомненно, могли в один миг разорвать его на клочки.
В этих делах у волков существует известный порядок. Вначале происходит нечто вроде поединка на глазах всей стаи, которая сама участвует лишь в завершении. Почти всегда у провинившегося есть враг, который и спешит воспользоваться случаем, чтобы свести с ним счеты.
У одинокого волка было, без сомнения, немало таких врагов; однако никто из них не проявил желания потеряться с ним силами, никто, за исключением старого вожака стаи.
Он не прыгнул, как волки обыкновенно делают в таких случаях, а побежал низко по земле прямо на провинившегося, и оба столкнулись сразбега и поднялись от силы толчка на задние лапы, как поднимаются на воздух два столкнувшихся паровоза.
Может быть, вожак стаи рассчитывал, что благодаря преимуществу своего веса он таким маневром сразу подомнет под себя противника.
Но он не учел двух обстоятельств: длинные ноги своего противника и то обстоятельство, что последний был на редкость умным и сообразительным зверем.
Пользуясь преимуществом, которое ему давала длина его конечностей, волк выработал свой особый метод рукопашной, так сказать, борьбы, при которой он ловким маневром перебрасывал противника на спину, причем обыкновенно схватывал зубами одну из его лап, которая и оказывалась затем сломанной.
Этот же метод он применил и теперь. Волки-зрители видели только живой серый клубок свившихся тел, в котором ничего нельзя было разобрать, да снежные вихри, крутившиеся вокруг них. А через мгновение глава стаи лежал на спине, лапами вверх и рычал так, что страшно было слушать; провинившийся же разведчик стоял над ним и держал в своей пасти одну его переднюю лапу. Но могучие челюсти еще не были сомкнуты, лапа была еще цела, — даже кожа на ней не прокушена.
С высунутыми языками и холодными умными, внимательными глазами сидели и стояли кругом волки и напряженно следили за каждым движением бойцов, готовые ежеминутно ринуться вперед и растерзать побежденного. Но пока что они не двигались с места.
Одинокий волк все еще держал в пасти лапу главы стаи как своего рода залог. Если стая сейчас бросится на него, то предводителю с переломленной лапой — а что она будет переломлена, об этом уж он, одинокий волк, позаботится — придется тоже биться за свою жизнь, ибо раненый и в крови волк не может ждать пощады от своих.
Наступила томительная минута. Никто из волков не двигался вперед. И вдруг с равнины, шагах в семидесяти от стаи, а потом немного подальше, с лесной опушки, раздалось:
— И-и-и!.. Хи-и!.. Иа-у!..
Сперва тихо, неуверенной нотой, затем отчетливым, призывным лаем.
И в тот же миг вся стая вскочила на ноги и бросилась туда, как один. Это произошло с молниеносной быстротой. Недавно противники, глава стаи и одинокий разведчик бежали рядышком среди остальных, стремясь лишь к тому, чтобы быть первыми на месте.
Вот они добежали. Опустили морды. Подняли хвосты. Пауза. Потом радостно и возбужденно разнеслось над белой равниной.
— И-и! Аа-й! Ки-ай-и-ки!
Вся стая, живой клубок серых шерстистых тел, сбилась в кучу, нюхая снег то тут, то там. Каждый волк тихо и взволнованно выл про-себя. Потом вся стая завыла и залаяла громко на разные голоса:
— Ай-и!.. Хи-кау-у!.. Гну-у!..
И, продолжая лаять во весь голос, волки со всех ног понеслись вперед по снегу так быстро, как летней порой скользят по полю тени гонимых ветром облаков, — побежали параллельно следу, оставленному проехавшим летучим отрядом, по саженях в семидесяти в стороне от него.
Что же случилось? Кто нашел прерванный след?
Одна волчица, более голодная, должно быть, чем остальные, отошла от стаи и принялась разнюхивать снег в поле в надежде отыскать зайчонка или полузамерзшую птицу и поживиться ими, пока стая смотрит на поединок. Она случайно пересекла линию запаха, оставленного летучим отрядом и отнесенного ветром саженей на семьдесят в сторону от того места, где в самом деле проехал отряд.
Едва почуяв запах, волчица немедленно подала голос и тем самым освободила волка-разведчика, которому стая по общему молчаливому согласию сразу даровала полное прощение.
Покинув белоснежную равнину, стая бежала теперь по сумрачному бору, оглашая его торжественную тишину диким воем, гулко отдававшимся под его величавыми сводами. Издали казалось, что стая гончих травит лисицу — между лаем гончих и воем волков очень мало разницы.
Арьергард отряда пересекал в это время поляну, и тот всадник, который раньше боязливо оглянулся, когда ветер донес до него вой одинокого волка, готов был поклясться, что его ухо на мгновение уловило чуть слышный топот и далекий вой вышедшей на охоту волчьей стаи.
Но товарищ, которому он сказал об этом, только посмеялся над его трусостью.
Тихо было на отдаленной опушке леса, где всадники спешились, и страшно холодно, хотя снег перестал валить, и так пустынно-одиноко.
Вот снова пронесся протяжный вой волчьей стаи — гораздо ближе на этот раз и более грозный.
Лошади захрапели и стали рваться с привязей, люди тревожно смотрели по сторонам и друг на друга.
А в деревушке, которую от леса отделяла обширная открытая равнина, дозорные неприятельского обоза, шагавшие с винтовкой на плече все взад и вперед, остановились, заслыша этот, столь хорошо знакомый им вой и крикнули товарищам, чтобы они хорошенько стерегли коней.
Они знали, что когда волки севера в зимнюю пору рыщут стаями, надо держать ухо востро и смотреть в оба за лошадьми.
А волки между тем все бежали и бежали тем ровным, неутомимым и невероятно быстрым галопом, которым они доводят до изнеможения и затравливают в конце концов всякого зверя, даже самого быстрого. Мелькая серыми тенями среди черных стволов на белой пелене снега, неслись они в темноте далеко растянувшейся воющей вереницей. Во главе их бежал их старый предводитель, а непосредственно за ним — одинокий волк, угрюмый, сосредоточенный, за ним — самцы, позади всех — самки.
Все дальше и дальше бежали волки, ни разу не сбившись со следа, а звук их приближения несся впереди них.
Кони всадников на опушке били землю копытами, пугливо ежились и рвались с привязи, и не один кавалерист украдкой вынимал свой револьвер и ощупывал его в темноте…