– Добро тебе, славный Кетарн, сын Кесана и Горрах, на земле твоих предков!
Она никогда не считалась чинами, полагая: не будет урона правде вождя, если он приветливо поздоровается с человеком ниже себя. Краем глаза Волкодав видел, как скривил тонкие губы Лучезар. Боярин понять этого не мог. Хорошо хоть, помалкивал, со скучающим видом глядя поверх голов.
– И тебе добро, благородная бан-риона, дочь мудрого Глузда и отважной Любимы, – ответил Кетарн. Было заметно, что торжественные слова, заготовленные для встречи, ещё путались у него на языке, мешая вести разговор. Волкодаву, однако, понравился его голос: звучный, глубокий, голос предводителя воинов, охотника и певца.
– Всё ли ныне хорошо в доме твоего отца, о Кетарн? – продолжала между тем кнесинка Елень. Дочь правителя отлично знала, как беседовать с вельхом.
Кетарн ответствовал подобающим образом:
– По воле Трёхрогого, урожай ныне хорош и дичь изобильна, а табуны принесли хороший приплод. Мой род просит тебя изведать нашего достатка и радости, о благородная бан-риона.
Елень Глуздовна наклонила голову под серебристой шёлковой сеткой – вежливая гостья, заехавшая на праздник:
– Воистину не откажусь я изведать веселья под кровом твоего рода, Кетарн, ибо путь мой далёк, а кони устали.
Тут вельх мальчишески улыбнулся:
– Если твою славную кобылицу утомила дорога, прошу, госпожа, взойди на мою колесницу, а я стану править конями.
– И от этого не откажусь, – ответила кнесинка.
Пришлось Волкодаву смотреть, как чужой человек снимает кнесинку с седла, а потом почтительно подсаживает на колесницу. Если бы Елень Глуздовна спросила его мнения, он бы попросил её остеречься бесшабашной лихости, сквозившей в повадке сына старейшины. И уж точно отсоветовал бы ехать с таким возницей да на незнакомых конях. Но кнесинка в его советах отнюдь не нуждалась. Ему показалось даже, она была не прочь за что-то досадить ему и близнецам, в основном, конечно, ему. Только вот за что бы?.. Мысленно он перебрал истёкшую седмицу, когда он и братья Лихие день-деньской не спускали с неё глаз, а ночами по очереди дремали у колёс возка или под свесом шатра. Волкодав не нашёл, к чему она могла бы придраться. Да и сказала бы, если бы вправду была чем недовольна…
Венн даже вспомнил их прошлые поездки на реку. И как она всё изводила его расспросами и разговорами. Со времени выезда из Галирада она не заговорила с ним ни единого разу. Может, негоже просватанной невесте болтать с телохранителями, да на глазах у посла?..
Рыженькая девушка тем временем уступила своё место Кетарну и проворно забралась в другую колесницу, устроившись под ногами у седока. Волкодав, привыкший за всем наблюдать, видел, как Лучезар проводил её взглядом.
Кетарн тронул с места караковых, и венн с большим облегчением понял, что можно было и не молиться Богам, испрашивая достаточной резвости для Серка. Или, наоборот, Боги его как раз и услышали, но поступили, как это у них водится, по-своему. Отлично обученные вельхские кони горделиво выгнули шеи и пошли чуть ли не шагом, разом выбрасывая покрашенные белой краской копыта.
Двести лет назад пределы населённой земли потрясла война, которую до сих пор называли Последней. Не потому, что с тех пор больше не было войн. Просто творилось тогда такое, что люди уже решили – настали последние времена, близится скончание света.
Началось же с того, что в Вечной Степи, лежавшей за Халисуном и Саккаремом, появился некий народ. Отчаянный, озлобленный и готовый переесть горло всякому, кто вздумает оспаривать его место под солнцем. Народ назывался меорэ и появился безо всякого предупреждения и небесных знамений. Просто однажды вечером к известняковым утёсам, которыми от рождения мира обрывалась в море Вечная Степь, причалили несчитанные тучи тростниковых лодок под парусами, сплетёнными из жёстких жилистых листьев. На глазах у изумлённых степняков с них тотчас полезли вверх тысячи мужчин, женщин и ребятишек. С местными жителями никогда не виданные ими пришельцы обращались так, как бедный, но решительный человек обращается с соседом-богатеем, обнаружив, что тот всю жизнь присваивал себе его долю.
Если сегванов медленно, но верно выживали с родных островов ползучие ледники, то меорэ, как выяснилось, в одночасье выкурили из дому извержения огненных гор. Что, конечно, объяснялось кознями более благополучных соседей. Которые по недосмотру Небес и так наслаждались совершенно неумеренными благами!
Меорэ не плавили руды и понятия не имели о колесе. Но безоглядная ярость не столь многочисленного племени на другой же день стронула с места степных скотоводов. Им пришлось искать новых пастбищ и водопоев для своих стад, но оказалось, что у каждого мало-мальски пригодного источника уже жили люди. Так разбегаются круги от камня, упавшего в пруд. Племя за племенем стало нарушать освящённые столетиями рубежи. Кто-то, потеснившись, решал спор полюбовно. Кто-то хватался за оружие и потом уже остановиться не мог, ведь изгнанного захватчика непременно надо покарать и ограбить. А боевые победы, как всем известно, веселят кровь и заставляют жаждать новых сражений.
Последняя война разорвала и перемешала народы так, что нарочно не выдумаешь. С той самой поры и жили в Ключинке западные вельхи и даже успели разделиться пополам, на два клана, луговой и лесной. Луговые жители владели поймой реки Сивур, впадавшей в Светынь, и там, в заливных лугах, паслись их знаменитые кони. Лесных вельхов в шутку ещё называли болотными: их предки, убоявшись новых нашествий врагов, предпочли удалиться с открытых пространств в глухую крепь леса. Да и там жили в основном по торфяным болотам, ставя жилища на искусно укреплённых каменных островах, если не вовсе на сваях. Они добывали болотное железо и слыли мастеровитыми кузнецами и тележниками. Луговые вельхи исстари считали лесных трусоватыми домоседами, а те луговых – горлопанами и пустобрёхами. Отношения нередко выяснялись в молодецких сшибках. Но, когда пять лет назад государь Глузд прислал в Ключинку боевую стрелу, считаться обидами и поминать былое вельхи не стали. Выставили единый отряд и домой вернулись со славой.
Ежегодную дань галирадскому кнесу гордые ключинцы считали не унизительным побором, а скорее залогом преданности и защиты. Так тому и должно водиться между подданными и вождём.
Оттого-то кнесинка Елень знала по именам и Кесана, рига, и его жену, и всё их потомство. Здесь она была среди старых друзей.
Ключинка стояла близ большого круглого озера, которым разливался на низменной равнине полноводный Сивур. С южной стороны разлива в луга длинным языком вдавался высокий, обрывистый останец. Вот на этом останце, породнившись с сольвеннами, жившими здесь испокон веку, и обосновались когда-то пришлые вельхи.
Едва впереди открылось озеро и деревня, как с колесниц снова подали голос медные боевые трубы. Скоро долетел отклик, и навстречу с криком и радостным шумом побежал народ. Первыми мчались собаки и ребятня, за ними выступали взрослые женщины и мужчины, а посередине толпы торжественно катилась колесница самого рига.
Кони Кетарна навострили уши и прянули было вперёд, но сын старейшины тотчас смирил их лёгким движением рук.
– Велико твоё искусство, потомок доброго рода, – похвалила его приметливая кнесинка. Подумала и добавила: – Но та, что занимала твоё место прежде тебя, управляла конями столь же умело. Не случится ли мне узнать, кто она?
Польщённый Кетарн ответил с готовностью:
– Это Ане из болотной деревни, дочь Фахтны и Ледне.
Его лицо и шея были темны от загара, но Волкодав рассмотрел проступивший румянец и понял: кнесинка, ехавшая на свою свадьбу, чуть не оказалась в гостях на чужой и, пожалуй, куда более радостной. У вельхов было принято вводить в дом невест, «когда пегий жеребец-трёхлетка проломит копытом на луже лёд».
Старейшина Кесан оказался рослым кудрявым середовичем. Как все вельхи, он наголо брил подбородок, и только пышные усы спадали до самой груди. Он был очень похож на Кетарна, каким тот будет, когда сам обзаведётся матёрыми сыновьями. Рядом с Кесаном на колеснице стояла супруга, а по бокам шагали двое мужчин в полном вооружении, с копьями и длинными боевыми щитами. Наследники. Гордость матери, опора отца.
Риг приветствовал кнесинку и её свиту почти теми же словами, что и Кетарн прежде него. И тоже не стал, как это было заведено у сольвеннов, виниться перед владетельными гостями за свою мнимую скудость. В этом вельхи и венны были близки. Те и другие считали, что вошедшему под кров важна хозяйская честь, а не богатство, а значит, и прощения просить не за что.
Впрочем, достаток в погосте определённо водился. Кнесинке отвели целый просторный двор с большим домом, круглым амбаром, поднятым на столбики от мышей, и баней под берегом, у самой воды. Всё это выглядело только что выстроенным, новеньким, добротным и чистым, и солома на крыше ещё не успела потерять свежего блеска – сияла, как золото.
– В день, когда ты, бан-риона, из дому выехала, последние охапки вязали, – улыбаясь, пояснил риг. – А вчера утром только обжили. Первой вселишься, Глуздовна, так сделай милость, благослови, чтобы и другие после тебя горя не знали.
– Кто же будет здесь жить после сестры? – поинтересовался Лучезар.
– У нас в деревне как осень, так свадьбы, воевода, – ответил Кесан и сразу перевёл разговор на другое, а в голосе его Волкодаву послышалась некая сдержанная осторожность и даже опаска.
Что нужно путнику после дальней дороги? Отдых, еда и питьё, но прежде всего, конечно, доброе омовение. Слуги взялись таскать вещи в дом, а старая нянька с доверенной девушкой повели кнесинку в баню – веселить тело душистыми вениками, распаренными над квасом.
Телохранители устроились поодаль, но так, что мимо них к бане было не подойти.
Ратники и Лучезаровы воины распрягали коней, натягивали за внешним тыном палатки, стаскивали несвежие рубахи, с руганью и хохотом поливали друг дружку стылой, уже осенней водой, от которой на коже разгорались жаркие пятна. Подростки-вельхи ходили за статными воинами след в след, охотно помогали устраиваться, просили подержать кольчугу, со знанием дела рассматривали и ласкали коней. Взрослые парни не без ревности косились на пришлых. Малышня и девушки угощали мужчин пивом и домашними пирожками, те отдаривали нарочно сбережёнными галирадскими пряниками. Кое у кого – особенно, конечно, у вельхов, – здесь были друзья и даже родня, так что вельхский отряд попросту разобрали ночевать по домам.