терпел и на всякий случай помалкивал. Было больно, но боли клеймёный каторжник давно уже не боялся. Когда болит, неизменно кажется, что нынешняя боль – навсегда. Но она проходит. Она проходит…
Правда, к утру ему стало до того худо, что он еле выполз наружу из глиняного домика, отведённого для гостей. Усевшись под стеной переждать, пока двор перестанет раскачиваться перед глазами, венн заподозрил, что у матери Кендарат имелись некоторые основания для беспокойства. Похоже, треклятый студень не просто горел, но ещё и был изрядной отравой.
К этому времени в доме Мицулав успела перебывать вся улица во главе с могучим Бизаром. Пришёл и стражник Захаг, уже без цветного кушака и кожаной безрукавки.
– Двадцать лет я в наёмниках, – сказал он Волкодаву. – И купцов охранял, и с урлаками дрался на халисунской границе, но здешнему вейгилу ни за какое серебро служить больше не буду. Иначе потом, чего доброго, всей жизни не хватит, чтобы у Богини прощение заслужить.
Вечером, когда смягчилась жара, с горельников вернулась мать Кендарат. Она бывала там почти каждый день; нищие, до которых не было дела ни вейгилу, ни зажиточным горожанам, благословляли её. В этот вечер жрица не стала швырять ученика оземь и отрывать ему руки, ограничившись простым правилом движений.
– Что вы делаете? – удивился Ирги, вышедший на задний двор.
– Молимся, – ответила она.
– Это как?..
– Когда призывают Богов, – стала объяснять Кан-Кендарат, – кто-то устремляет к Ним слово, как наш Иригойен, а кто-то – движение тела. Моя вера учит знать равновесие мира и раскрывать тем, кто тщится нарушить его, неправоту их деяний. Вот смотри. Если кто-нибудь нападёт на меня, он будет повергнут. И не потому, что неудачно напал, а просто потому, что напал. И если Кан будет милостива, он сумеет понять, что зря полез драться… Возьми палку, Волкодав!
Но Младший рассмотрел на повязках свежую кровь.
– Ему больно!
– Это потому, что он двигаться не умеет, – хмыкнула жрица.
Венн улыбнулся.
– Если я не буду шевелиться сейчас, – сказал он мальчику, – потом будет больнее.
Размахнулся палкой так, что Ирги на всякий случай отскочил в сторону… и мать Кендарат, даже не вставая с земли, весьма бережно разложила его между грудами укрытого на ночь желтослива.
– Видишь? – сказала она, легонько придерживая руку венна, воткнутую плечом в пыль и беспомощно распрямлённую. – Его ярость исчерпана. Враг перестал быть врагом, и я могу выпустить его, чтобы он стал мне другом.
У мальчика разгорелись глаза.
– Я тоже хочу так молиться Богине!
Мать Кендарат похлопала по циновке рядом с собой:
– Для начала я научу тебя правильно падать, чтобы земля давала тебе силу, а не отнимала её… Покажи, Волкодав!
– Опять ты, неблагодарный сегван! – сказал Кермнис Кнер. И засмеялся: – Я ещё не собрал новый сифон, чтобы ты мог сломать и его!
Он сидел за деревянным столом, прилаживая к прозрачной склянке изогнутую медную трубку. Когда-то гладкие доски были изрезаны, исписаны аррантскими цифрами, прожжены до дыр. Волкодав нипочём не сел бы есть за такой стол.
– Я слышал, – сказал он зодчему, – проходчики боятся лезть в водовод, потому что там падают камни.
Он не отказался бы узнать, отчего, упорно называя его сегваном, Кнер почти всякий раз честил его «неблагодарным», но это вполне могло подождать.
Аррант прищурился.
– И ты их заставишь? – поинтересовался он язвительно. – Напугаешь до смерти, как сына вейгила и мою стражу? Право, следующий раз буду требовать, чтобы мне купили для работы невольников…
– Я пойду в забой первым, – хмуро проговорил Волкодав. И добавил: – Если ты хорошо мне заплатишь.
– По рукам! – обрадовался Кнер. Он принимал решения быстро, что также должно было свидетельствовать о недюжинной силе ума. – Идём вместе, варвар! Видят Боги Небесной Горы, даже трусость этих ничтожных не остановит строительства, затеянного ради их же корысти!
Они вышли наружу, и аррант бросил на руку воображаемый плащ.
– Понимаешь ли ты величие моего замысла, сын дикого севера?
Волкодав молча кивнул, но Кнер счёл за благо растолковать ему. Он явно наслаждался возможностью поговорить на родном языке, да ещё с человеком, что-то смыслившим в горном деле.
– Когда ход приблизится к завершению, я велю сбросить камни в старое русло. Река поднимется и постепенно затопит ущелье. Вода дойдёт до устья тоннеля и потечёт в город сперва по каналу, затем по трубе, а излишек устремится через плотину. Люди станут приезжать в Дар-Дзуму только ради того, чтобы увидеть, какие чудеса может сотворить образованный разум…
– Ты мог подать воду и по-другому, – сказал Волкодав.
Аррант даже остановился.
– Каким образом?
– Сделать крутящийся вал с большим жёлобом или трубой. Вот такой… – Венн нагнулся, отчего под повязками невыносимо рвануло, и начертил на песке. – Если добавить лопасти, река сама двигала бы вал. Воде покажется, что она течёт вниз, но вращение вала будет всё время её поднимать…
– А-а, самотёчный винт, – кивнул Кнер. – Стариннейшее изобретение. Ещё чем удивишь?
– Или ещё вот так, – продолжал рисовать Волкодав. – Нужна только очень прочная труба и заслонка с сильной пружиной…
Кермнис Кнер пожал плечами и перешагнул рисунок.
– Здравое зерно, пожалуй, в этом способе есть, – сказал он. – Тот, кто придумал описанное тобой, определённо был не лишён способности мыслить. Но для этих людей я строю то, что наилучшим образом подходит их реке и горам, и скоро они сами смогут это увидеть.
В тоннеле Волкодаву не понравилось. И не потому, что снова всколыхнулась скверная память.
– Ещё бы здесь не падали камни, – сказал он Кермнису Кнеру и поскрёб пальцем прожилку на потолке. Посыпалась глина. – Здесь плохая порода. Ненадёжная.
Аррант передёрнул плечами:
– Значит, поставим больше крепей.
– Когда здесь потечёт вода, глина намокнет, – упрямо проговорил венн. – Она станет скользкой и ничего не сможет держать. А крепи сгниют.
– Я думал, вы, лесные варвары, лучше понимаете дерево! – скривил губы Кнер. – Оно пропитано особым составом, который я подбирал несколько месяцев. Эти крепи встретят ещё внуков нынешнего Царя-Солнца, да пошлют ему Боги Небесной Горы сто лет царствования. И потом, неужели ты не понял, что вода никогда не дойдёт в тоннеле до потолка? Здесь, где стоим мы с тобой, она будет нам лишь по колено. Я точно рассчитал её высоту. Остальное сольётся в старое русло.
– А эта задвижка, которую велел сделать наместник…
Она уже стояла возле откоса. Тяжеленный щит из дубовых досок, обитых для прочности листовой медью. На нижнем конце водовода была приготовлена рама и мощное колесо с шестернями и противовесом. Механизм позволял одному человеку поднимать и опускать щит на цепях. Люди не ошиблись. Господин вейгил желал перекрывать и пускать воду по своему произволу и собирался держать при колесе стражника. Там уже маялся бывший стрелок огнемётной машины; острые на язык гончары дали ему прозвище Палёная Рожа. Хотя рожа у него была ободрана просто о камни.
– Ты про запорный щит, варвар? Он-то тебе чем не понравился?
– Если ставить его, – сказал Волкодав, – точно такой должен быть наверху. И в случае чего верхний надо перекрывать первым.
Кермнис Кнер что-то прикинул в уме.
– В твоих словах, – сказал он, – опять присутствует зерно истины. Но лишь зерно. Тот, у кого ты перенимал знания, был умным человеком, но излишне опасливым. Здесь просто неоткуда взяться потоку, способному снести нижний щит. Ход наполнится, только если его перекроют, а вес этой воды запор легко выдержит. Говорю тебе, я всё рассчитал.
Спорить было бесполезно. Волкодав закрыл рот и понял, что имени своего наставника Кермнису Кнеру так и не назовёт. Незачем. Да тот и не спросит.
«Этот больше не работник, – покачал головой старший надсмотрщик. Он был опытен и мог отличить временное нездоровье крепкого раба от воистину последней болезни. Он деловито добавил: – Надо заменить».
Заменить!.. Как ни худо было Тиргею, он расслышал эти слова. Они отдались высоко под сводами пещеры и породили эхо, метнувшееся между стен. Заменить!.. Для каторжника это был приговор. Того, кто переставал быть работником, путь ожидал очень короткий. Его добивали – и одрина увозила тело в отвал.
А на освободившееся место ставили другого раба, покрепче. Ещё не слишком изношенного неволей.
Все те месяцы, что они с венном провели здесь, у ворота, Тиргей предвидел – однажды именно так с ним и произойдёт. Ему казалось, он успел даже примириться с подобной судьбой.
О Боги Небесной Горы!.. Как же он ошибался!.. Как закричало о жизни всё его существо!..
«Я добью?» – спросил второй надсмотрщик, помладше. Его звали Волк.
Старший кивнул.
Рассказывали, будто в давно прошедшие времена каторжников, приговорённых к замене, попросту вели на отвалы – и удар тяжёлой дубинки настигал их уже там. Иные, в ком дух умирал раньше тела, шли безропотно и погибали без звука. Однако другие являли столь внезапную и яростную волю если не к жизни, то к мести, что от прежнего обычая решено было отказаться. Волк пинком сбросил вниз верёвочную лестницу и ловко соскочил в яму.
Тиргей силился подняться с колен и что-то тихо кричал. Для надсмотрщиков это был бессвязный крик обречённого смерти и сознающего неотвратимость конца. И только Серый Пёс расслышал:
«Нет, брат мой!.. Не пытайся спасти меня!.. Живи… выйди отсюда… прощай…»
Венн так рванул цепи, что поколебались здоровенные зубчатые костыли, глубоко всаженные в бревно. Летучие мыши с тревожными криками носились над самыми головами людей. Волк со смехом взял арранта одной рукой за волосы, второй – под подбородок… и точным коротким движением сломал ему шею. Равнодушно, деловито, без ненависти и злобы.
Серый Пёс ощутил, как взвивается из потёмок души и окутывает весь мир багровая пелена. Он вновь рванул цепи, и один костыль вылетел. Каким-то краем сознания он даже чуть удивился, насколько легко это ему удалось.