Отшвырнувший в сторону воняющий овчиной полушубок Гулькин вскочил на ноги, автоматически мазнув по столешнице рукой. Фонарика, который перед тем лежал на самом краю, на месте, разумеется, не было – то-то сознание уловило какой-то металлический стук слева. Сбросил, сволочь! Обегая массивный стол, рванул из кобуры пистолет. Витька, судя по звукам, боролся с противником – нужно бы помочь, но как, если ни хрена не разглядишь? Споткнувшись о чью-то ногу, судя по мату – Карпышева, едва не упал. Может, в потолок пальнуть, хоть какой-то свет будет? Хотя глупость, конечно, все одно толком ничего не разглядишь, зато рикошетом можно кого зацепить.
Положение неожиданно спас Максимов. Поскольку стрелять ему запретили – да и как тут выстрелишь, коль ничего не видно? В кого? Неровен час, своих же заденешь, Сергей принял единственное возможное решение. Вырвав из кармана свой фонарик, он нажал кнопку, направляя луч вдоль комнаты, чтобы не ослепить товарищей. Вовремя, обтянутая солдатским ватником спина Залесского как раз мелькнула в проеме ведущей в сени двери, диверсант рвался наружу. Перескочив через поднимавшегося с пола Карпышева, Сашка заорал:
– Витька, за мной, Макс, на месте! Живым берем!
Выскочив в холодные сенцы, Гулькин дернул дверь на крыльцо, неожиданно оказавшуюся запертой снаружи – за те несколько секунд, что имелись в его распоряжении, Залесский ухитрился накинуть металлическую накладку на замочное ухо, торчащее, как помнил Александр, из косяка. Твою мать! Ну и реакция у гада! Полотно приоткрылось на несколько сантиметров, но проклятая железяка, которой по всем законам физики полагалось сразу же соскочить, удержалась на месте. Видимо, от старости или мороза дверь прилично перекосило, вот вся конструкция и заклинилась. Физически ощущая, как снежинками над огнем тают поистине драгоценные секунды, Гулькин снова дернул дверь вперед-назад. И еще раз. И еще. Когда он уже собрался отправить Витьку ко второму выходу, ведущему во двор, накладка, обиженно лязгнув, все-таки соскочила со скобы. Осназовцы выскочили на крыльцо, не сговариваясь раздавшись в стороны, и укрылись за потемневшими от времени балясинами. Предосторожность, разумеется, оказалась излишней – беглеца поблизости уже не было.
– Вить, обходи дом слева, я с другой стороны. Следы смотри.
– Чего тут смотреть, у крыльца мы сами все истоптали, – буркнул Карпышев. – Направо давай, туда он побежал. Вон свежие, видишь? Давай за ним.
Осназовцы обогнули избу – как раз вовремя, чтобы заметить на фоне слабо серебрящегося в лунном свете снега темную фигурку бегущего к опушке человека. Залесский бежал, высоко задирая колени и отмахивая для равновесия руками. Честно говоря, Александр с трудом представлял, на что он надеется: выжить в такой мороз в одном стеганом ватнике весьма сложно. Неужели имеет какой-то запасной план? Или просто от безысходности рванул на рывок?
– Вперед, догоним гада, – изо рта вырывался морозный пар, лицо после натопленной избы неприятно покалывало. По подбородку струилось что-то липкое и теплое, и Александр, автоматически утершись рукавом, только сейчас понял, что из разбитого носа идет кровь. Перехватив пистолет в рабочую руку, он бросился следом.
– Или не догоним, – пропыхтел Карпышев. – Шустрый больно. Может, того, по ногам стрельнуть?
– А ты с такого расстояния попадешь? – не оборачиваясь, бросил Сашка, не сбавляя темпа. – До него метров сорок.
– Попробую.
– Отставить. Влупишь в спину или в башку, и амба! Горюнов с нас три шкуры спустит. Только живым.
– А уйдет? – засомневался Виктор, не сбавляя темпа.
Осназовцы проскочили давным-давно заброшенный огород, обогнули покосившийся плетень, на добрую половину высоты укрытый снегом, и вырвались на ровное пространство. Относительно ровное, конечно: поди узнай, чего там под снегом?
– Да куда он денется, Саш? Небо, вон, чистое, снегопада не предвидится, оторвется – по следам отыщем. Чай, не парашютист, далеко не уйдет. Дерется он, конечно, сильно, как ладонью мне под челюсть заехал – аж в затылке хрустнуло. Едва шею не свернул, сука. Но в лесу ему против нас шансов нет… Опа, глянь, командир, он чего, сдается, что ли?
Залесский внезапно остановился, разворачиваясь в сторону преследователей и опускаясь на колено. Вытянул полусогнутую правую руку, подхватив ее левой под ладонь.
– Падай! – заорал Александр, пихая товарища в бок.
Выстрелы на открытом пространстве прозвучали совсем негромко: ПАХ, ПАХ, ПАХ. И спустя секунду еще серия из четырех хлопков, которым предшествовали неяркие вспышки дульного пламени.
Боком заваливаясь в снег, Александр отстраненно подумал, что взять оружие противник мог только в сенях: видимо, еще до их появления решил на всякий случай подстраховаться, вот и припрятал заранее. А когда драпал, успел сцапать. Ополченцы об этом ни сном ни духом: много ли ума нужно, чтобы скрыть под одеждой пистолет или револьвер? А потом незаметно пристроить где-нибудь возле выхода. Сенцы-то никто не обыскивал, да и с чего бы? Одно радует: вряд ли у него много патронов. Скорее всего, максимум один, поскольку семь раз он уже пальнул. А если револьвер, то и вовсе закончились. Хотя, конечно, коль уж он настолько опытный, мог и запасной магазин припрятать.
Но стрелял диверсант, нужно признать, поистине снайперски. Сашка услышал как минимум две пролетевшие в опасной близости пули. И еще пара выбила снежную пыль буквально в полуметре от лица. И это практически навскидку, не успокоив дыхание после почти минуты заполошного бега по целине! Профессионал, точно. Такого – только живым!
Подняв руку, Гулькин выстрелил пару раз в ответ. Неприцельно, разумеется, просто «в направлении противника». В деревне затявкали разбуженные пальбой собаки. Все, тихая часть операции благополучно завершилась… Александр перекатился, отфыркиваясь от забивающегося в ноздри и рот пушистого, еще не успевшего слежаться снега. В стороны полетели розовые хлопья: кровь из разбитого носа так и не перестала идти. Со стороны Карпышева тоже прозвучало несколько револьверных выстрелов. Поднявшись в позицию для стрельбы с колена, Сашка вскинул руку с оружием, ловя в прицел поднявшуюся на ноги фигурку. Может, все-таки попробовать достать гада? Нет, опасно – рука с зажатым пистолетом гуляет туда-сюда, о прицельной стрельбе и думать не стоит. Попасть-то наверняка попадет, учили, но вот куда? Зарычав от злого бессилия, Гулькин вскочил. Виктор сделал то же самое. Ладно, побегаем пока. Согреемся! Будем надеяться, что патронов у противника и в самом деле больше нет…
И тут произошло то, чего Александр ожидал меньше всего на свете: откуда-то со стороны деревни гулко бабахнул винтовочный выстрел. Стреляли определенно из трехлинейки: уж ее-то характерный звук Сашка ни с чем бы не перепутал. Осназовец с ужасом заметил, как Залесский, так и не успевший сделать ни шага, судорожно дернулся. Выронив пистолет, он покачнулся, сделал пару шагов и боком упал в снег. Да твою ж мать! Кто?! Какая сука?! Приказывал же, не стрелять, только живым!
Сплюнув под ноги вязкой алой слюной, Гулькин махнул товарищу:
– Вить, найди, кто стрелял. Аккуратненько, не нарывайся. Я пока погляжу, что с этим.
– Понял, – Карпышев отер о рукав залепленный снегом «наган», пригнулся и потрусил в обратном направлении. Судя по тому, что он, вопреки привычке, не задал ни единого вопроса, серьезность ситуации боец осознавал.
Залесский оказался жив: лежа на боку, он зажимал ладонью простреленное плечо и матерился на чем свет стоит. По-русски, что характерно. Между пальцами обильно струилась кровь, в лунном свете кажущаяся черной – похоже, пуля задела крупную артерию. Осторожно подошедший со спины Гулькин опустил «ТТ»:
– Живой, падаль?
– Не твоя печаль, – буркнул тот, болезненно морщась. – Жаль, пистолет выронил, там как раз один патрон оставался, для себя берег. Может, подсобишь, гражданин начальник? Мне все одно не жить, так хоть уйду спокойно? – Лицо врага исказила злая ухмылка. – Хотя куда там, дождешься от вас помощи, как же! Помощи от вас, что с козла молока. Жаль, мало мы вас стреляли да вешали, пока наша власть была!
– Так вот ты из каких. – Сашка опустился рядом, коснувшись пальцами простреленного плеча. Залесский дернул рукой, тут же сдавленно застонав от боли.
– Пошел ты, краснопузый. Дай сдохнуть, гнида! Говорят, на морозе это легко, приятно даже…
– Обойдешься, – мысленно отметив это самое «краснопузый», Сашка перевернул раненого на спину и выдернул из его брюк поясной ремень. – Когда тебе помирать, пусть военно-полевой трибунал решает. По закону военного времени. Но пока поживешь еще. А ну, ладонь убрал! И пасть прикрой, меня твоя агитация не интересует. Или продолжай воздух сотрясать, мне без разницы.
Как ни странно, тот замолчал и подчинился, позволив Александру наложить жгут. Хоть при этом и зыркал на него из-под запорошенных снегом бровей полными ненависти глазами.
За спиной захрустел снег. Не поднимаясь с колен, Сашка оглянулся через плечо, подошел Карпышев, без особого уважения пихая перед собой Добруша. На плече старика висела винтовка Мосина с примкнутым по-походному штыком, бородатое лицо щерилось довольной улыбкой.
– Вот, командир, привел. Ворошиловский, блин, стрелок! Снайпер доморощенный, мать его.
Гулькин выпрямился, зло играя желваками:
– Ну, и как мне это понимать, Степан Фомич? Вам где было сказано находиться?
– Дык, а чего ж? – захлопал белесыми ресницами старик, всем видом показывая глубокую степень раскаяния. Вот только глаза, в уголках которых весело плясали смешливые искорки, выдавали. – Я ж сразу подумал: молодые вы еще, горячие да самоуверенные. Сами точно не управитесь. Как чуял, ей-ей. Потому и решил, значится, подсобить. Сложнее всего было бабу мою спать отправить. Ну, а как закемарила, так я, стал быть, тихонечко с хаты утек – да в засаду…
Добруш неожиданно перевел взгляд на сидящего на снегу диверсанта:
– Ну что, вашбродь, отбегался? Недаром ты мне со всех остальных боле всего не понравился. Навидался я на таких. Сущность вашу гнилую насквозь вижу, хоть и старый уже. Ниче, теперь тебя живо в штаб к Духонину отправят, дружки твои там уж, поди, заждались…