– Продолжим. Вы по-прежнему настаиваете, что простой пехотинец? Будете молчать?
– Б… ду… – Витька длинно сплюнул между коленей. Ну, как сплюнул? Скорее, выпихнул изо рта вязкий алый комок из слюны и крови. – П… шел н… хер, м… дак… Я – прс… т красн… ц. От… цеп… сь, мраз…
Обер-лейтенант притворно вздохнул:
– Очень зря. Не мучайте себя. Просто расскажите, кто вы такой на самом деле, – и все закончится. Имя, фамилия, звание, место службы, с каким заданием находились на передовой, где остальная группа. Вам окажут помощь, я даже попрошу вколоть обезболивающее. У нас есть хорошие препараты, поверьте! После этого отправим вас в лазарет. Подумайте, я не вожусь так с каждым пленным. Ну, решайте?
Карпышев промолчал. Не из-за особого геройства – просто не хотелось лишний раз шевелить разбитыми губами. И без того больно, куда уж там говорить? Да и о чем? Что хотел – сказал, а коль фашист его не понял – его фашистские проблемы… А вот за вопрос «Где остальная группа?» еще раз тебе спасибо, фриц! Danke schön, как говорится! Теперь он точно знает, что ребята ушли живыми. Отлично! А он сам? Да какая, в принципе, разница? Видать, судьба такая…
– Густав, скажи водителю, чтобы готовил машину. Выезжайте немедленно, не вижу смысла и дальше терять время. Дальше пусть Шульц сам разбирается, русские диверсанты – его тема. И надень на него наручники, хотя в подобном состоянии он и без оружия вполне безопасен. Выполняй.
– Герр обер-лейтенант, вы действительно уверены, что он именно разведчик? – не удержался от комментария мордоворот. – Мало ли кого могли притащить с передовой? После того артналета там все перемешало. Когда русские пристрелялись, они больше получаса забрасывали наши позиции снарядами. Там было сущее месиво, живого места не осталось, вы ведь и сами помните.
– Уверен, в том-то и дело, – упрямо мотнул головой абверовец. – Их группе просто не повезло попасть под собственную же пристрелку. Чувствую, от него еще будет толк, нужно только найти верный подход. У нас не вышло, но и времени нет, сам знаешь, где мне нужно быть утром. Он – не тот, за кого пытается себя выдать, в этом я абсолютно убежден! Так что майор нам еще спасибо скажет. Но по дороге будь повнимательней, никогда не знаешь, чего еще можно ожидать от этих фанатиков. Все, довольно болтать, распорядись насчет автомобиля и выезжай!
«Дурак ты, герр лейтенант, – вяло подумал Витька. Мысли ворочались в гудящей голове неохотно, словно мухи в густом киселе. Контузия сама по себе редкостная гадость, а ежели тебе еще и морду кулаками подрихтовали, то и подавно. – Я сам себе оружие. И браслеты мне твои тоже ни разу не помеха, учили снимать. Все равно сбегу. Или погибну, но живым хрен довезете. Однозначно…»
– Ну чего тебе, старшина? Что за спешка такая? – раздраженно бросил лейтенант Степкин. У ротного со вчерашнего вечера отчаянно болела голова, да еще и старая рана в предчувствии промозглой мартовской оттепели разнылась, что тоже не добавляло ни настроения, ни оптимизма. – Давай скоренько выкладывай, некогда мне.
– Есть, тарщ лейтенант, – козырнул пехотинец. – Тут вон какое дело – вы ж на вечер помывку назначили, вот я бойцов в лес по дрова и определил. Ну, чтобы баньку как следует протопить и местных при этом не обижать…
– Старшина, – слегка повысил голос лейтенант, поморщившись от кольнувшей в виске боли. – Сказал же, коротко! Мне твои дрова до одного места.
– Ну, ежели коротко, то притащили они оттуда… не пойми кого. Страшный, едва на человека похож – худой, оборванный, в кровище весь, лицо все побито да поморожено шибко. Одет в немецкую фрицевскую шинель, а под ней – наша форма, гимнастерка красноармейская, фуфайка да штаны стеганые. При себе имел автомат и пистолет, тоже, значится, германские. Говорит, что из плена бежал да несколько дней лесами к нам добирался.
– Окруженец, что ли? – хмыкнул Степкин. – Так вроде неоткуда ему тут взяться? А еще чего рассказывает?
– Да почти что и ничего. Контуженный он, видать, заикается немного. Фамилии не называет, требует срочно отвести в особый отдел или позвать к нему особиста. Мол, это очень важно. Вот я к вам и побег поскорее. А дальше уж вам решать, что с ним делать. Только слабый он, пока шел, еще держался, а как в тепло попал – я его сразу в нашу избу определил, отогреваться, – так и развезло. На лавку боком повалился – и готов. То ли спит, то ли сознание потерял. Оружие, понятно, я отобрал, да он и не сопротивлялся, сам отдал.
– Пошли, – решительно махнул рукой ротный, сдергивая с крюка в сенцах полушубок и ушанку. – Поглядим, кто там к нам из лесу вышел в сильный мороз. Если и на самом деле что-то важное, телефонирую особистам, пусть забирают. А у меня лишнего транспорта в наличии не имеется, сам знаешь. Санинструктора позвал?
– Виноват, не подумал, – понурился красноармеец.
– Так сбегай и приведи, пусть осмотрит. Мухой, старшина! Одна нога здесь, другая тоже. А дорогу я уж как-нибудь и сам найду.
Привести раненого в чувство оказалось не так просто. Пока не прибежала санинструктор Валечка и не сунула ему под нос ватку с нашатырным спиртом, он так и лежал неподвижно на лавке, не реагируя ни на слова, ни на осторожные похлопывания по плечу. А трясти сильнее Степкин не решился: старшина не ошибся, выглядел тот… не очень. Хреново, откровенно говоря, выглядел. Грязное осунувшееся лицо, перемазанное давно засохшей кровью, носило явные следы побоев. Сквозь спекшиеся, обмороженные губы прорывалось неровное, свистящее дыхание – судя по видневшейся в расстегнутом ватнике повязке, у человека были сломаны ребра. Пальцы на руках тоже слегка поморожены, к счастью, не сильно – в подобном лейтенант еще с зимы сорок второго разбирался. Если срочно оказать помощь, еще можно спасти, не придется ампутировать.
В какой-то миг лейтенант откровенно поразился: как он в таком состоянии вообще выжил на морозе в заснеженном лесу?! И неважно, что на календаре март: морозит пока что вполне по-февральски. А ведь пехотинцы его не в сугробе нашли, не сидящим под деревом – он САМ шел, причем вполне целенаправленно…
Пока Валентина, жалостливо охая, возилась с раненым, Степкин, выйдя на крыльцо перекурить, бегло просмотрел найденные при нем вещи. Помимо оружия незнакомец имел при себе фрицевский планшет рыжей кожи с какими-то бумагами внутри (немецкого лейтенант не знал, только несколько обязательных фраз, так что в содержание не вдавался), бензиновую зажигалку и практически пустую флягу с остатками шнапса на донышке. И то и другое, разумеется, тоже немецкое. Собственно говоря, кроме исподнего, гимнастерки, ватного комплекта, валенок и ушанки, ничего отечественного на нем не было. Даже поясной ремень – и тот трофейный, причем явно офицерский.
Да, старшина прав, странный он какой-то, непонятный. На обычного окруженца как-то не шибко похож. Нужно звонить в контрразведку – определенно их кадр. Главное, чтобы Кравченко, особист их, на месте оказался. Но первым делом – медпомощь, иначе не довезут.
Из скрипнувшей двери выглянула санинструктор:
– Товарищ лейтенант, зайдите, пожалуйста!
– Иду, Валечка, – щелчком выбросив окурок, ротный захлопнул планшет и торопливо вернулся в избу.
– Раненый пришел в себя, можете поговорить. Но имейте в виду, он крайне слаб. Пожалуйста, недолго. Если не отправить его в госпиталь в течение буквально нескольких часов, скорее всего, умрет. Я пока сумку соберу, а вы попробуйте с ним пообщаться. Его Виктором зовут. Или Виталием – я не расслышала, голос больно невнятный.
– Это он тебе сам сказал?
– Да. Товарищ лейтенант, прошу вас, не теряйте времени! У него остались считаные часы!
Степкин склонился над раненым:
– Вы меня слышите? Кто вы такой?
Несколько секунд взгляд незнакомца бессмысленно плавал из стороны в сторону, нащупывая глаза лейтенанта. Наконец, почерневшие губы тронула едва заметная улыбка:
– Лейтенант… не представляйся, это… не важно. Просто запоминай… меня зовут Виктор Карпышев… особый отдел фронта. Сержант государственной… безопасности. Срочно свяжись с… моими товарищами, сообщи, что жив…
Больше он ничего произнести не успел, снова потеряв сознание…