– Ну, это все спорно…
– Это доказано, я занимался археологией, благодаря своим довольно специфичным интересам, и эта тема к ним относилась. Итак, у нас есть условные две ветви, которые не могут общаться, потому что слишком разные, но их совместные дети идеальны по сравнению с собственными уродцами. Был долгий период темных веков, даже темных тысяч лет, когда мужчины использовали женщин, а женщины – мужчин. Не одновременно и не в одном месте. Там, где превалировали женские племена, держали в плену племенных самцов-мужчин. А там, где главенствовали мужчины, – эксплуатировали женщин как самок для вынашивания детей.
– Предположим, – сказал я.
– А теперь важное. – Дядя Сема поднял палец. – Тоже никто не скрывает, но и не акцентируют. И мужчины и женщины рождались обоеполыми, к моменту половой зрелости определяя свой пол. Один. Но среди мужчин становиться самкой считалось унизительным, мужчины хуже приспособлены для вынашивания детей. А у женщин наоборот, те, кто становился самцами, считались более тупыми и не могли добиться высоких должностей в их обществе.
– И самой историей было предначертано…
– Ну что ты сбиваешься на агитки? – взорвался дядя Сема. – Ты понимаешь, как глупо ты выглядишь при этом? Никем ничего не было предначертано! Совместных детей мужчин и женщин использовали как рабов! Как племенной скот! Их не учили речи, их держали в кандалах! И в мужских поселениях, и в женских! Да, да! А когда они в итоге – практически в один момент, в двух разных концах мира – устроили глобальные восстания и организовали собственные государства, вырезав десятки, сотни тысяч людей из женских и мужских племен, это была потрясающая катастрофа, оказался уничтожен весь пласт древней культуры, погибли наши предки, убитые другими нашими предками!
– Про восстание я что-то читал, – признался я.
– В учебнике ему посвящен один абзац, – сухо сказал Сема. – Оно стало возможно за счет того, что уже человеческие, происшедшие от смешанных спариваний мужчины и женщины нашли общий язык. Мужчины ускорили свою речь, женщины замедлили. Они оказались достаточно умны для этого, в то время как исключительно мужские и женские племена все это время были уверены, что их противники не имеют никакой речи – с ними же невозможно поговорить.
– И это ведь хорошо? – уточнил я.
Дядя Сема посмотрел на меня грустно и усмехнулся:
– Это породило чудовищную цивилизацию, которая балансирует на нескольких ножах. Самое главное – отсутствие по-настоящему общих интересов. Сейчас уже не так страшно, но еще полторы-две тысячи лет назад мужчины и женщины жили рядом друг с другом, вообще не пересекаясь между собой. Секс считался сакральным таинством, а общались только высокопоставленные женские и мужские шаманы. Когда вдруг по каким-то причинам терялась связь, вымирали целые цивилизации. Сотни тысяч мужчин и женщин. Потом на их место приходили более крепкие, те, в которых женщины и мужчины смогли найти общий язык.
– Я понял, дядя, ты хорошо знаешь историю. – Я подмигнул ему. – Можешь перейти дальше? За что тебя изгнали?
– Еще рано, – ответил он. – Но уже близко. Ответь, ты любишь своего сына?
Я помедлил, выбирая слова, а потом осторожно сказал:
– Ну да. Не то чтобы прям вот так…
– Это сознательная любовь, а не инстинктивная, – перебил меня дядя. – Дело в том, что мы – животные, как бы это ни пытался отрицать господин президент. И наш собственный вид – мужчины. А у женщин – женщины. Фактически твои дети – это результат насилия над тобой, и для твоей жены – также. У нас нет инстинктивной любви к своим детям, понимаешь? У кошек, у коров, у куриц в какой-то степени – у них есть! А у нас – нет!
– Хорошо, – кивнул я. – Предположим, это все искусственно и, возможно, отчасти ты прав. Но даже если и так – мы же растим своих детей. Мы даем им воспитание…
– Потому что наш тип цивилизации пока может балансировать на лезвии ножа! Но я не об этом. Володя, моя главная проблема была в том, что я хотел своего ребенка. Я бредил этим. Настоящего.
– Все наши дети настоящие. И у тебя были сын и две дочери от тети Алои. – Я не понимал, о чем он говорит.
– Я хотел своего мужского ребенка, – тихо, на грани слышимости сказал дядя Сема.
И в этот момент первым побуждением было выкинуть его из машины. Выкинуть, закрыть дверь и уехать нажраться.
Пить коньяк, курить сигары, играть в шахматы со случайными партнерами.
Делать что угодно, чтобы из головы вычистилась эта фраза.
Хотя бы чуть стерлась, не была такой ядовито-яркой.
Меня чуть не вырвало, когда я сдерживал себя, чтобы не вытолкать дядю.
– Ты же из высшего слоя, – сказал я. – И вообще, физиологически мужчины не приспособлены. У женщин можно определенными техниками, лекарствами… Говорят, небольшой процент рождается даже в браке… Но мужчины – нет! Разве что в Индии делают операции, противозаконные, с высокими рисками…
– Делают, – кивнул дядя. – В нескольких ашрамах. Но на самом деле не только там. Еще есть клиника в Швейцарии и клиника в Бразилии. Новейшее оборудование, просто чудовищные цены и шанс на успех – почти восемьдесят процентов.
– Только не говори…
– Скажу, что уж там. Я сделал операцию, а потом родил ребенка.
– У меня есть брат – жог, – сказал я, и это ощущалось как «кто-то взорвал мой дом». – Тебя изгнали до операции?
– Задолго, – ответил дядя. – Я напился и случайно признался Марату. Марат перепугался и побежал к Олеже, деду, для тебя – прадеду, сейчас он уже мертв, и подозреваю, что та история поубавила ему жизни. Он вызвал меня, я сказал как есть, что думаю об этом. Из женской половины почти никто не знал, из мужской все старшие в курсе. Мне собрали денег на несколько месяцев жизни, я пообещал никогда не возвращаться, инсценировали мою смерть. И я покинул и дистрикт, и Россию, и весь Славянский Союз, уверенный, что никогда больше не вернусь.
Я завел двигатель и тронулся, выезжая с парковки. В зеркало заднего вида я обнаружил, что за нами следит милиционер, который сейчас снимал на телефон момент нашего отъезда.
– Но ты вернулся, – сказал я сухо.
– Под чужим именем, да. Я умираю, – ответил дядя. – За Ягайло идет охота. Хуже того, на таможне меня узнали, но не посадили в тюрьму, а придумали мелкое нарушение, за которое дали несколько дней исправительных работ. Чтобы подставить тебя, а через тебя твою мать.
Суть интриги начинала вырисовываться, но кое-чего я еще не понимал.
– Если ты все это понял, почему не признался, кто ты? Испугался тюрьмы? Но ведь итогом будет что-то худшее?
Дядя хрипло рассмеялся.
– Завтра утром, в одиннадцать, в аэропорту «Единение» дистрикта Тверь приземлится транспортный самолет из небольшого дистрикта Аргентины. В нем будет контейнер, внутри которого, в холодном прозрачном гробу, окутанный трубками, лежит мой сын. Система жизнеобеспечения рассчитана на неделю, включилась она четыре дня назад. Вначале прекратится подача легкого наркотика, который держит Ягайло в состоянии полусна. Затем уменьшится подача кислорода и прекратится подача питательных веществ.
– Он умрет? – уточнил я, останавливаясь около поста милиции на выезде из коммуны.
Дежурный махнул рукой, даже не выходя из «стакана», и я двинулся дальше. Хмурый взгляд милиционера мне не понравился, обычно постовые улыбались, глядя на длинный «драгон» с вычурными хромированными воздухозаборниками.
– Он – нет, – ответил дядя. – Он выберется. Но люди вокруг него могут начать умирать, его быстро вычислят и уничтожат. И все окажется бессмысленным.
Я ехал к общественному парку «Нежность». Еще двадцать лет назад это был женский парк, на мужских картах он обозначался белым пятном, как будто там находилось непроходимое болото.
Но город рос, и внезапно выяснилось, что два комплекта зон отдыха в самом центре – это слишком дорого там, где можно выстроить небоскребы или многоэтажные паркинги. Мужской аскетичный парк с худосочным леском, тренажерами, парой открытых кафе и большой площадкой для бродячих цирков, зоопарков и аттракционов закрыли.
А гигантский многоярусный женский парк с зонами для загара, женским любительским театром, четырьмя лесными массивами под времена года, тиром и целым каскадом разноуровневых прудов – с водопадиками, мостиками и маленьким яхт-клубом – оставили.
Бо́льшая часть мужчин не приняла новый парк, и по его дорожкам и аллеям ходили в основном женщины.
И я был среди большинства, пока четыре года назад не сделал один из первых своих лонгридов по совместным местам отдыха. Тогда я сходил в театр, пострелял в тире и даже позагорал немного у бассейна на крыше маленького торгового центра на краю парка, вызвав ажиотаж среди возрастных дам, завсегдатаек этого места.
Мне понравилось. Не ажиотаж, конечно же, – тем более что потом меня вызвал к себе двоюродный дед и высказал, что, если бы у любой женщины там начался Блеск, это вызвало бы цепную реакцию у остальных и в итоге я бы выбрался оттуда в лучшем случае инвалидом. И никаких компенсаций я бы не получил: любой суд, как женский, так и мужской, а тем более смешанный, заточенный на такие дела, признал бы, что я сам спровоцировал гормональную бурю у почтенных посетительниц парка.
Но сама идея такого места – обильная зелень, множество птиц, белки, которые не боятся людей, лодочки на одного или двоих – восхищала меня и приводила в трепет.
После того случая я еще несколько раз возвращался к теме парка в своих материалах. Написал, например, ряд статей о том, что до сих пор остались вещи, которыми пользуется один пол, а для другого это позорно. И парк «Нежность» описывался как потеря для тех, кто не ходит в него просто потому, что он якобы женский, хотя на самом деле давно общий.
В другом материале я упоминал «Нежность» как обязательное место для посещения туристами любого пола. Еще как-то писал о необычных видах отдыха для совместного времяпрепровождения.
Мужчины и женщины не проводят время вместе, это знают все. Кроме господина президента и его официальной пропаганды, частью которой, конечно же, является и наш журнал.