шу над этим и вижу шестеренки и плохо обструганные палки, которые должны были незаметно подталкивать меня по сюжету.
– Ты просто взял дешевую муть. – В комнату зашел дядя. У него на груди висели две большие пластиковые бутылки, из каждой торчало по трубочке. Через одну он набирал воду, полоскал во рту и выпускал во вторую. – Если говорить о вершинах женской приключенческой литературы, такой как «Стенающие и молчащие», «У сумерек есть оттенки» или «Распродажа смирения», то автор поставит тебя на место женщины, и ты безо всякого сопротивления пройдешь по всем хитросплетениям сюжета, не замечая ничего вокруг.
Дядя в очередной раз набрал воду, прополоскал рот и выплюнул через трубочку.
– И почему тогда эти твои шикарные книги не издают? – спросил я. – Ну, для мужчин? Или хотя бы в «общих» сериях? И что ты там так активно выполаскиваешь?
Дядя в очередной раз прополоскал рот, подняв вверх палец – мол, у меня есть ответы, но надо немного подождать.
– По первому… Тебе надо понимать: то, что постулируется властью, – курс на объединение мужчин и женщин, крепкие семьи, дети, рожденные в браке, и прочее – это хорошая мина при плохой игре. В мире несколько мощных сил, каждая из которых тянет цивилизацию по своему пути, и у каждой такой силы есть условные красные линии. Пока остальные этих линий не пересекают, все живут мирно. Как только кто-то где-то переходит такую линию, начинается реакция. Иногда это мгновенная война, иногда – теракт, иногда – смена правительства в одной или нескольких странах.
– Это надолго, – махнул рукой Ягайло. – Папа завелся.
Дядя неодобрительно посмотрел на сына, еще раз побулькал, выплюнул и продолжил:
– Когда я был молод и работал дипломатом, у нас бродила идея, что в мире борются две силы: консервативная, ратующая за сохранение статус-кво с как можно более четким разделением между мужчинами и женщинами, и прогрессивная, которая хочет стереть все рамки и границы за счет технологической революции. Мы, конечно же, все были прогрессистами. Читали женскую и «общую» литературу, подписывались на рассылки и паблики на всех языках… Но потом, уже сильно позже, стало ясно, что нет этих двух лагерей.
– А какие есть? – спросил я, видя, что дядя вновь полощет рот и явно при этом ждет моей реакции.
– Весь спектр, от самых дремучих до тех, кто готов проповедовать прогресс с помощью террористических актов. Причем они пересекаются между собой, и те, кто одной рукой запрещает интернет, так как он стирает разницу между мужчинами и женщинами, другой вкладывают гигантские суммы в возникновение новых семей. Беспроцентные ссуды на дома, реклама на билбордах и так далее. Нет черного и белого, есть только мутный шар, в котором при совпадении множества условий на миг вырисовывается тот или иной цвет. Это – о тех, кто правит. А вот те, кто действует, – они всегда какого-то конкретного цвета.
– Секты, тайные общества, некоммерческие организации?
– А также правительства, спецслужбы и коммерческие организации, – дополнил дядя. – Твой журнал, стартап, в котором работала Раннэ, женская самооборона. Издательство, выпускающее эти вот мусорные книги. Для простоты возьмем нашу семью. Наша семья – это сила, которая конкурирует с другими силами за инструменты. Через тебя они отчасти имеют возможность управлять журналом «Лебедь», через твоего отца и дядю Митяя – мужской милицией, через твою мать – государственным музеем, а в перспективе – и всем дистриктом. Силы конкурируют между собой, вынуждены считаться друг с другом и не переступать красные линии. А линии эти все время стираются и рисуются новые.
– Наша семья настолько крута? – уточнил я.
– Нет, конечно! – расхохотался дядя. – Это просто пример, чтобы ты понял. Наша семья – часть некоего условно-прогрессистского объединения семей дистрикта, это объединение – часть партии Славянского Союза, которая по историческим причинам называется «консервативной», хотя она скорее либеральная и борется с «либеральной» партией, которая гораздо более консервативна, чем мы, но при этом обе партии входят в единую силу, которая называется «образованный высший класс» и борется за сохранение статус-кво с минимальным поступательным прогрессом. А дальше мы все вместе входим уже в очень консервативный мировой блок и на этом уровне боремся с прогрессистским террором, который пытается через стартапы реализовать объединение мужчин и женщин по всем направлениям, со стиранием культурных, а в некоторых, особо радикальных случаях – и физических различий. Ты слышал об экспериментах вмешательства в геном? Когда девочек еще до рождения физически замедляют, а потом у них нет проблем в общении с мужчинами?
– Не слышал, но звучит страшновато, – сказал я.
– Были такие эксперименты, лет сорок назад, в Эмиратах, когда там к власти пришел ультрарадикальный прогрессорский мужской блок, «Молодые эмиры», как они себя называли. Потом была «Война в заливе», уничтожили всех, включая замедленных девочек, хотя они ни в чем не виноваты. Мы уничтожили. Не наша семья, естественно, но сила, небольшой составляющей которой мы являемся. В общем, когда встает вопрос: «А может, напечатать лучшие женские книги для мужчин и лучшие мужские книги для женщин?», всегда находится тот, кто скажет: «Давайте не будем рисковать». При этом интернет давно уже сломал физические рамки, остались только психологические. Ты легко найдешь любую женскую книгу в сети. Ты просто не ищешь, не знаешь, что искать.
– А ты откуда узнал?
– Папа всю беременность провел в постели, – ответил Ягайло за своего отца. – Одиннадцать месяцев почти без движения, причем от видео его тошнило, а классическая мужская литература пропитана ненавистью к таким, как он и я, так что выбора у него не было.
– Да, это правда, – кивнул дядя. – Я читал женскую литературу. Палп-фикшн, массовое чтиво. Вот как раз то, что ты держишь в руках. «Айна и Дайана» – ее я тоже читал, там одним из основных героев вывели твоего отца, он в то время был очень популярен, поэтому я запомнил эту книгу.
– Это вообще законно? – уточнил я.
– Нет, конечно! – рассмеялся дядя. – Но это часть игры. Если бы наша семья подала в суд, был бы скандал, расследование, писательница, Прайя – довольно известная, скандальная баба, – заявила бы, что имела в виду другого человека с таким же именем, вот у него и глаза другого цвета, и шрам на ягодицах описан, которого у оригинала нет. Слава бы демонстрировал комиссии задницу, комиссия бы с лупой искала там шрам, желтая пресса азартно бы это все смаковала, книга бы продавалась в десять раз лучше. Мы бы выиграли суд, но получили негативный информационный фон, а Прайя – небольшой штраф с предписанием в следующих изданиях сменить имя персонажа, причем заработала бы на этом несколько миллионов, в самом крайнем случае – еще пару месяцев в лупанарии, из чего сделала бы для своих книг еще одну пиар-акцию.
– «Пара месяцев в лупанарии?» – зацепился я. – Ты так просто об этом говоришь?
– Мальчик мой, пора вырастать из коротких штанишек. – Дядя сказал это очень жестко, почти грубо. – Ты ценишь себя и свое тело слишком высоко. Так высоко, что если с тобой что-то случится, например ты станешь инвалидом или над тобой надругается неприятный тебе человек, то ты сломаешься. Это – часть твоей культуры. Ломаться от того, что с твоим телом происходит что-то неприятное. А низший класс детство и юность проводит в жоговом бардаке, который называет своим домом. Для большинства из них тело – такой же инструмент, как молоток или ручка. Самостоятельно окунать в нужник они его не будут, но если это надо, чтобы добраться до цели, – не увидят чего-то совсем страшного.
– Это ужасно, – скривился я.
– Это твоя слабость и отчасти глупость! – рявкнул дядя. – Ты живешь в сытости и благости и осуждаешь тех, кто, чтобы добиться того же, вынужден рассматривать свое тело как инструмент?
Он действительно кипел. Дядя Сема перестал себя контролировать и последнюю фразу буквально выплюнул вместе со слюной.
– Ладно, ладно, я ханжа и лицемер, а низший класс – замечательные мальчишки и девчонки, которых моя семья доит много поколений. – Я примирительно поднял руки. – Давай оставим эту тему и поговорим когда-нибудь потом, у камина, в спокойной…
– Не будет никакого камина, – перебил меня дядя. – Те операции, которые я сделал, чтобы родить Ягайло, довольно скоро меня убьют. Я использовал свое тело как инструмент на дороге к мечте. И сточил его полностью. Если бы это был молоток, стало бы видно, что его хватит на десяток ударов, а потом он рассыплется в труху.
– Молотки не рассыпаются, – сказал Ягайло и усмехнулся. Предстоящая смерть отца его не смущала и не пугала – подозреваю, они говорили об этом не раз и не два и давно уже привыкли к этой теме настолько, что могли шутить о ней без неловкости.
Я пока не мог.
– Этот молоток слишком часто использовали не по назначению. – Дядя отвечал сыну, но смотрел на меня. – Высший класс считает тело храмом, чем-то святым. Точнее, постулирует, объясняя это тем, что нужно соблюдать «супружеский час» и строгать детей. Но если ты выполняешь обязательную программу, то можешь изменять супругу, придерживаясь нехитрых формальностей в виде дорогих подарков… И даже впадать в ересь гомосексуальных связей, главное, чтобы никто об этом не знал! Но это все ложь, ложь, ложь! Я добровольно вышел из схемы. Я не хотел лгать ни себе, ни окружающим. Я хотел жить своей жизнью, хотел вместо потока суррогатной любви получить хотя бы каплю, но настоящей!
– И теперь умираешь, – сказал я, не сдержавшись.
– И это мой выбор, – неожиданно успокоился дядя. – Ладно, хватит проповедей, тем более что ты сын своего отца и переубедить тебя мне все равно не удастся, как нет смысла рассказывать волку о прелестях вегетарианства. Перейдем ко второму вопросу – что я делаю с бутылками.
– Биохимия, – подсказал сидящий рядом со мной Ягайло.
– Именно, – кивнул дядя. – Хейсы невидимы для женщин в Буре. Чтобы вынести Ягайло, нам с тобой нужно будет стать невидимками, но если я для них заведомо невидим, ты-то мужчина, полностью гетеросексуальный, а значит, тебя используют и убьют, едва ты появишься на улице.