– Я быстро бегаю, – усмехнулся я, хотя перспектива меня откровенно пугала.
– Чушь, – ответил дядя. – Я планировал этот день несколько лет и отдавать события на откуп случайности не собираюсь. Мы опрыскаем тебя водой с содержанием моей слюны, и ты станешь неинтересен большинству женщин, главное – не подходи к ним близко.
Звучало не слишком приятно, но я кивнул – это увеличивало мои шансы выжить, а потому не было смысла отмахиваться просто из-за отвращения.
При этом я отметил, что дядя снова походя нарушал мои границы. Мое тело действительно было моим храмом, и обрызгаться водой с содержанием его слюны означало сломать часть рамок, выстроенных в самой моей основе.
– Я дам тебе пульверизатор, и если увидишь, что на тебя обращают внимание, побрызгаешься еще, – сказал дядя.
В этот момент снаружи раздался визг, затем еще один, а через несколько секунд я вынужден был зажать уши, так как этот крик проникал в самое мое нутро, требуя бежать, не разбирая ничего впереди.
Очнувшись, я обнаружил себя перед дверью, и дядя с братом пытались меня удержать. Криков я больше не слышал.
– Что это было? – спросил я.
– То, чего я не предусмотрел, – ответил дядя. – Ты относишься к небольшому проценту мужчин, которых крик входящих в Бурю женщин вводит в истерическое состояние. И ты слишком сильный для нас.
Ягайло протянул мне пару салфеток, показав на уши – мол, суй туда, а затем, не следя за моими дальнейшими действиями, пошел обратно в переговорку.
Я пожевал салфетки, засунул жеваные шарики в уши, и едва я это сделал, как снаружи снова завизжали.
У меня все внутри сжалось, меня тянуло немедленно вырваться на улицу, найти самое большое свободное пространство и броситься бежать – в жогов горизонт, подальше отсюда, как можно дальше.
Но на этот раз импровизированные беруши ослабили удар, и я смог удержаться.
Дядя тем временем вытащил две трехлитровые бутыли с водой, прикрутил на одну из них насадку-пульверизатор, достал два плаща, расстелил их на полу и начал обрызгивать.
Ягайло быстро и жадно грыз нарезанную траву. Меня передернуло – даже не от самого этого факта, а от того, с каким наслаждением он поглощал это неаппетитное блюдо.
Закончив с плащами, дядя жестом показал мне, чтобы я поднял руки, а потом прошелся по мне из бутыли, стараясь сильнее опрыскать подмышки, пах, ладони и ноги ниже щиколоток.
Когда мы закончили и я обернулся к Ягайло, тот уже спал, а изо рта у него торчал клок недожеванной травы.
И – он снова стал уродливым, мой двоюродный братец. А я освободился от влияния его феромонов.
Дядя тем временем накинул на меня один из плащей, подошел к Ягайло и начал заворачивать его во второй. Я сунул руки в рукава, застегнулся – плащ оказался мне велик, – затем помог дяде укутать брата.
Потом настало время сумки – я помнил ее, дядя достал этот баул из гроба, в котором прилетел Ягайло. Братец был аккуратно уложен в сумку в позе эмбриона, потом дядя застегнул три последовательных клапана, сбрызгивая каждый из пульверизатора, а в конце тщательно обработал всю сумку, не исключая торчащую из нее трубку, через которую, видимо, дышал братец.
Время от времени с улицы доносились вопли, но все реже и не такие громкие. Когда брат был окончательно упакован, дядя жестом показал, чтобы я вынул беруши.
– Уже не опасно, – сказал он. – Буря запускается, когда в одном месте собирается большое количество женщин на грани Блеска, и в самом начале те, кто уже потерял рассудок, кричат, инициируя остальных. Но когда бо́льшая часть уже под властью Бури, кричать почти перестают. Могут, например, в азарте преследования, но это уже холостой крик, не опасный.
– Мы сразу идем? – уточнил я.
– Нам нужно пройти около километра, если по прямой, до стены, – ответил дядя. – И при этом не умереть, не потерять никого из спутников и найти группу, которая попробует штурмовать стену, а потом присоединиться к ней, где-то к полуночи. Сколько ты отведешь на это времени?
– Час? Полтора? – спросил я.
– Часа три, полагаю, – ответил дядя, поджав губы. – Надеюсь, Яго с этого снотворного проспит около четырех часов. Сейчас восемнадцать сорок, то есть до двадцати двух нам надо пересечь стену.
Три часа на один километр? Я пожал плечами. Ну, дяде виднее.
– Не пытайся с ними говорить, – сказал дядя. – Вообще не открывай рот, даже в маске. Дыши носом.
– В какой маске? – удивился я и тут же получил от дяди армейскую маску-противогаз. – Зачем это?
– Не тупи. – Дядя покачал головой. – Что такое Буря?
– Феромоновый взрыв, – ответил я и кивнул. Да, понятно, я не должен попасть под влияние феромонов женщин в Буре.
В плаще, шляпе и противогазе я напоминал себе какого-то трубочиста из древних сказок. Дядя при этом оделся в бежевый замшевый пиджак, светлые штаны и белые кроссовки, сделанные под классические туфли.
– Дипломат на отдыхе? – спросил я, приподняв противогаз.
– Самая удобная одежда в мире, – ответил дядя. – Это не дешевое удовольствие, но стоит каждой копейки, уж поверь мне… Не очень практичный цвет, но во время Бури, чтобы не привлекать внимания, я должен чувствовать себя естественно, а это моя самая любимая одежда.
Я пытался забрать у него сорокакилограммовый баул с Ягайло или хотя бы разделить с ним ношу на двоих, но дядя решительно отказался, буркнув что-то вроде «свое не тянет» и «я к этому десять лет готовился».
Мы вышли на улицу, и я впервые в жизни чувствовал, что мир вокруг меня враждебен, и не был уверен, что смогу решить любую проблему.
Из защиты у меня были лишь плащ и полулитровая бутылочка с распыляющей насадкой, а впереди пер танком мой дядя, – по его собственным словам, уже совсем не тот человек, на коленях у которого я сидел в детстве.
Еще не стемнело, но сумерки близились. Дядя уверенно дошел до машины, жестом показал мне, чтобы я открыл багажник, а затем вытащил оттуда длинный фонарик-дубинку, подаренный когда-то давно отцом – непонятно зачем.
Видимо, дядя приметил эту штуку заранее.
Я направился было к водительской двери – решив, что часть пути мы проедем на авто, – но дядя жестом показал закрывать машину, мол, пойдем пешком.
Вдалеке раздался жуткий крик, который, впрочем, не вызвал у меня приступа безумия.
Дядя махнул рукой – туда.
В сторону крика.
Метров двести прошли по промзоне спокойно, не встретив никого. Затем через перекресток прямо перед нами, метрах в пяти, пробежала дама в возрасте, одетая в полинявшие фиолетовые спортивные лосины и лиф.
Несмотря на потрепанную одежду, выглядела она очень неплохо для низшей своего возраста, – во всяком случае, я так думал, пока она не взглянула на меня, не заметив в упор.
Глаза у нее буквально светились, словно намазанные фосфором, но при этом в них не было ни единой мысли.
Она шумно втянула ноздрями воздух, взглянула на улицу по другую руку от себя и продолжила бег, не сбавляя шага.
Разглядывая спортивную даму в Буре, я притормозил – а дядя шел вперед, не останавливаясь. Поэтому мне пришлось совершить рывок, догоняя его, и в этот момент я понял, что выданный мне противогаз для подобного совершенно не приспособлен.
Я пробежал всего метров пятьдесят, но за это время проклял все на свете, ибо дышать было жоговски тяжело.
Тем временем дядя свернул во дворы, и я проследовал за ним. Сзади раздался крик – не агрессивный, а словно кого-то звали. Я почувствовал в голосе знакомые нотки, но дядя пер вперед, и останавливаться, чтобы потом снова бежать в противогазе, испытывая собственные легкие на прочность, я не стал.
Мы не обсуждали перед выходом маршрут – и теперь я чувствовал, что это было ошибкой. Потому что я бы, конечно, шел по улицам – а дядя решительно срезал через дворы, бесцеремонно раздвигая висевшее на веревках постельное белье и перешагивая через невысокие бортики палисадников, топча грядки с морковью и высаженные чьей-то заботливой рукой гладиолусы.
Он шел чуть быстрее, чем шел бы, торопясь, я. Мне не нравился его темп, не нравился его маршрут, мне не нравилось быть здесь, идти в маске, мне не нравилось рисковать жизнью.
В этот момент что-то во мне перевернулось, и я вдруг понял, что выгляжу ребенком, который сам что-то выбрал, а потом канючит и ноет, когда вдруг понимает, что его выбор, возможно, не лучший.
Всю жизнь я шел проторенными тропами. Каждый мой выбор – будь то работа, жена, машина или одежда – на самом деле не был настоящим выбором, а всего лишь обманкой, когда взрослые подводят ребенка к прилавку, на котором лежат россыпи дешевых безобидных игрушек, заслоняя собой витрины с игрушками дорогими и опасными.
Сейчас я впервые сошел с намеченной для меня тропы, и оказалось, что совсем рядом с хайвеем располагаются пропасти и болота, о которых я раньше даже не знал, – а точнее, знал, но не имел ни малейшего шанса на них взглянуть.
«Это мой выбор», – пробормотал я, и на удивление стало гораздо легче. Нет, дядя не сбавил темп, а фильтры в противогазе не начали пропускать воздух лучше. Но теперь мой организм словно получил подтверждение, что да, мы понимаем, во что ввязываемся, и да, мы точно знаем, что рано или поздно это все кончится.
И я поймал ритм, в котором уже не спотыкался и не пытался перевести дыхание, а просто шел и дышал, шаг в шаг, за своим своенравным мятежным дядькой.
Мы почти прошли насквозь гигантский квартал, когда в трехэтажном доме разбилось окно на втором этаже и оттуда выскочил мужик, низший, лет, наверное, сорока, с застарелым шрамом через все лицо, от левой брови через кривую картофелину носа к правой стороне нижней челюсти.
Он был обнажен, полностью выбрит и выглядел испуганным.
Точнее – он был в панике. Разбив окно своим телом, он выпрыгнул на утоптанную землю под окнами и, не останавливаясь, понесся туда, откуда мы только что пришли.
Я отвлекся на мужика только на мгновение, но, обернувшись обратно, не обнаружил дядю там, где рассчитывал его увидеть. Ни там, ни в месте, куда он должен был дойти, продолжая двигаться в том же темпе.