ПетрЯкир. Вторая часть мемуаров Якира, к сожалению, была конфискована во время обыска у него в квартире и не успела попасть в самиздат.
Петр Якир, сын командарма Ионы Якира, расстрелянного в 1937 году, был арестован, когда ему было всего 14 лет, как сын «врага народа». Вместе с Якиром в тюрьме оказались не только многие другие дети репрессированных родителей, но и некоторые мальчики, заключенные за собственные «политические преступления», как, например, тринадцатилетний калмычонок, «который на первых выборах в Верховный Совет в декабре 1937 года выстрелил из рогатки в портрет Сталина. Его обвиняли по статье 58-8 (террористические намерения)»[144]. Основную же массу малолетних заключенных представляли, конечно, беспризорные, воры, хулиганы, и они-то формировали в течение долгих лет вкусы, нормы поведения и морали у Якира и других ни в чем не повинных юношей.
О жизни в ссылке людей, высланных в Сибирь из оккупированных Советским Союзом перед Второй мировой войной территорий (Латвии, Бессарабии, Западной Белоруссии), рассказывает Елена Ишутина в книге «Нарым»[145].
Это дневник, который Ишутина вела в течение многих лет для себя самой, чтоб потом когда-нибудь всё перечесть и вспомнить, без мысли о том, что кто-то другой будет читать эти записи, без всякого расчета на это. Отсюда – подкупающая простота, скромность и искренность этих лаконичных записей. День за днем Ишутина фиксирует все мельчайшие детали жизни в ссылке: тяжелая работа, теснота, грязь, голод, бесправие.
Очень большим успехом пользовались широко ходящие в самиздате экстравагантные мемуары Владимира Гусарова «Мой папа убил Михоэлса». Здесь сарказм и даже некоторый комизм перемешиваются с глубокой скорбью и горечью, абсурд описываемой действительности подчеркивается гротескностью выражения.
В. Гусаров – сын высокопоставленного сталинского партийного чиновника, занимавшего важный пост в Минске, где по приказанию Сталина был убит известный еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс. Очень выразительно обрисовывает Гусаров атмосферу, царившую в кругах партийной верхушки – лицемерие, ложь, рабское преклонение перед обожествленным вождем. Поиски правды приводят Гусарова в Лубянскую тюрьму. Отец добивается того, что Гусарова отправляют не в лагерь, а в Казанскую спецпсихбольницу, он старается представить это как заботу о сыне, на самом же деле стремится избежать скандала и спасти свою карьеру. Однако у отца не хватает бесстыдства совсем отречься от сына, он ездит к нему на свидания, в нем борются противоречивые чувства, и в результате карьера его все-таки пострадала – его понизили в должности. Психологический рисунок этих взаимоотношений вольномыслящего сына и родителя-ортодокса весьма любопытен, как любопытны и описания встреч с разными людьми в тюрьме и в психбольнице.
Гусаров – автор многих самиздатовских эссе полумемуарного-полупублицистического характера. Особой популярностью пользовался его очерк «И примкнувший к ним Шепилов» (эта фраза – газетный штамп периода кампании против «антипартийной группы», разгромленной Хрущевым). Гусарову удалось познакомиться с Шепиловым, когда тот находился в ссылке, и затем сохранить эту связь в Москве. Он дает много любопытных наблюдений, описывая этого впавшего в немилость партийного сановника и жизнь правящей элиты.
Следует отметить здесь также книгу Димитрия Панина «Записки Сологдина»[146]. Эти мемуары, хотя и написаны Паниным уже после того, как он выехал на Запад в 1972 году, однако книга вызвала большой интерес в России и распространяется там самиздатом (как и обстоятельнейшие лагерные мемуары А. Шифрина «Четвертое измерение»[147], написанные им после выезда из СССР в 1970 году, а также роман А. Варди «Подконвойный мир»[148], тоже написанный после выезда за границу). Интерес объясняется главным образом тем, что Панин – это прототип одного из главных персонажей романа Солженицына «В круге первом» (Сологдина), – он рассказывает о тех самых людях, которые описаны Солженицыным, и о самом Солженицыне, рассказывает и о том лагере, который изобразил Солженицын в повести «Один день Ивана Денисовича».
Однако книга Панина интересна и другим: в ней с большой откровенностью и четкостью выражены взгляды, широко распространенные сегодня в России, – резко отрицательное отношение к большевистской революции, яростное неприятие советской системы, ненависть к правящей элите. Те, кто с легкостью рассуждает о возможностях и путях демократизации в Советском Союзе и кто видит основное препятствие на пути демократизации лишь в косности советских руководителей, прочтя эту книгу, быть может, поймут, что препятствие самое серьезное, как ни странно, не на верхах, а в низах. Демократия – это компромисс, мирное сосуществование антагонистических групп, но когда антагонизм этот, когда взаимная ненависть достигает такой степени накала, что страна живет как бы в состоянии «холодной» гражданской войны, очень трудно говорить о демократии.
«Мы были бы согласны даже на первоначальную форму капитализма девятнадцатого века. Все-таки рабства тогда не было, труд был добровольным, с капиталистами можно было бороться, парламент и филантропы помогали. “Язвы капитализма” не шли ни в какое сравнение с открывшейся перед нашим взором системой “победившего социализма”, которая породила голодную жизнь, принудительный труд, людоедство в деревне, погром духовной культуры, свирепые нравы, тотальный террор, сыск, доносы…» (стр. 24). «Огромная, в основном христианская, страна превратилась в питомник выращивания новой породы людей, сформированной в обстановке тотального террора и массового безбожия. Принципиально новая нелюдь начала карежить и разрушать всё человеческое и духовное, топить жизнь в зверствах. Выкристаллизовалось новое общество, управляемое питекантропами» (стр. 25).
Опыт людей, прошедших через сталинские лагеря, подвергается теперь анализу, осмыслению во многочисленных самиздатовских эссе исторического, социологического и философского характера. Итог и вершину всей этой сложной работы представляет собой несомненно грандиозный труд Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». (А его книга «Бодался теленок с дубом» – блестящий образец литературных мемуаров.)
Имеется уже большая мемуарная литература и о нынешних, послесталинских концлагерях и тюрьмах. Самая известная из этих книг – наделавшие много шума «Мои показания»[149] молодого рабочего Анатолия Марченко. В 1958 году после драки и поножовщины в рабочем общежитии, где жил Марченко, он был арестован, хотя в драке не участвовал и был схвачен по ошибке вместе с другими, осужден и отправлен в концлагерь. Ему не было тогда и двадцати лет. Эта несправедливость разбудила сознание Марченко и ускорила его политическое созревание. Он бежит из лагеря и пытается перейти иранскую границу, но его снова арестовывают, обвиняют в «измене родине» и отправляют в мордовские лагеря, на этот раз как политического заключенного.
После новой неудачной попытки бежать из лагеря Марченко отправляют в страшную Владимирскую тюрьму, он заболевает менингитом, его не лечат, он чудом выживает, но навсегда теряет слух. В ноябре 1966 года Марченко выходит из лагеря с загубленным здоровьем: глухота, страшные головные боли, кровоточащий кишечник. Ему приходится работать грузчиком, хотя тяжелый физический труд запрещен врачами, но другого выхода нет – иной работы ему не дают. Выйдя из лагеря, Марченко пишет книгу «Мои показания», она начинает распространяться самиздатом и попадает за границу. Разоблачения Марченко были столь страшны и опасны властям, что его снова арестовывают и отправляют в лагерь на один год, а по истечении года приговаривают дополнительно еще к двум годам лагерей строгого режима. В 1971 году Марченко выходит из лагеря, но его не оставляют в покое, ему запрещают жить в крупных городах, он находится под милицейским надзором, ему запрещено выходить из дому после восьми часов вечера, запрещено посещать общественные места. В феврале 1975 года Марченко снова арестовывают и приговаривают к ссылке якобы за нарушение «режима надзора», на самом же деле – за заявление об отказе от советского гражданства.
Книга Марченко – самое детальное и наиболее документированное описание условии жизни заключенных в нынешних советских тюрьмах и лагерях. «Сегодняшние советские лагеря для политзаключенных так же ужасны, как сталинские. Кое в чем лучше. А кое в чем хуже, – пишет Марченко (стр. 7). – Когда я сидел во Владимирской тюрьме, меня не раз охватывало отчаяние. Голод, болезнь, а главное, бессилие, невозможность бороться со злом доводили до того, что я готов был кинуться на своих тюремщиков с единственной целью, чтобы погибнуть. Или другим способом покончить с собой… Меня одно останавливало, одно давало мне силы жить в этом кошмаре: надежда, что я выйду и расскажу всем о том, что сам видел и пережил. Я дал себе слово ради этой цели вынести и вытерпеть всё. Я обещал это своим товарищам, которые еще на годы остались за решеткой, за колючей проволокой» (стр. 5).
Принимаясь за написание этой разоблачающей книги, Марченко понимал, что его ждет, но желание рассказать правду так сильно в нем, что он готов снова предстать перед своими тюремщиками. У него готов ответ для них: «Я сделал всё, что было в моих силах. И вот я опять у вас» (стр. 8).
Марченко обладает большой наблюдательностью и способностью рельефно, зримо передать свои наблюдения. Читая книгу Марченко, читатель видит, что такое вагонзак, где в одно купе втискивают пятнадцать человек и дают им есть лишь кусок соленой селедки без воды; что такое тюремная камера во Владимирке, где на двенадцати квадратных метрах содержатся пять заключенных – в полумраке (день и ночь при тусклой электрической лампочке), в холоде (чайник с кипятком на полу застывал через пятнадцать минут), в голоде (их пища – черная гнилая капуста, тухлая килька, мороженая картошка, но и это всё в мизерных количествах). В лагере, где условия несколько лучше, чем в тюрьме, собака, охраняющая заключенных, получает мяса в девять раз больше, чем его содержит дневная норма заключенного. Некоторые, не выдержав лагерного режима, идут на колючую проволоку, чтобы их пристрелил часовой.