Амальрика отправляют в Сибирь в глухую деревню Гурьевка, где он работает в колхозе: роет ямы для столбов, пасет скот, вывозит навоз из коровника на тачке и т. п., получая на трудодень литр молока и одно яйцо, либо, по желанию, деньгами тридцать копеек («я почти целую неделю работал по десять часов в сутки, чтобы купить килограмм масла» – стр. 156). Столько же получали и все другие крестьяне-колхозники, с той лишь разницей, что у каждого из них было свое маленькое личное «подсобное» хозяйство, которое в основном и кормило их. «Они не голодают, но зато обречены как бы на непрерывное служение собственной скотине. Едва они освобождаются от работы в колхозе, как тут же надо доить корову, кормить поросенка, окучивать картошку для того же поросенка и так далее» (стр. 166).
Эта книга, – пожалуй, самое детальное, самое впечатляющее и яркое повествование о нынешней советской деревне. Амальрик рассказывает о тоскливой, беспросветной, тяжелой жизни советских крестьян, подневольных, бесправных (не имеющих до сих пор ни паспортов, ни возможности уйти из деревни). Он внимательно анализирует принудительный, а потому непроизводительный труд крестьян на государство. «Я буду доволен, – пишет Амальрик, – если моя книга, пусть в самой незначительной степени, будет содействовать пересмотру взгляда, что насилием можно достичь каких-то положительных результатов» (стр. 3).
Эти его наблюдения над жизнью простого народа во многом способствовали созреванию взглядов, высказанных им затем в книге «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», о которой уже была речь выше.
Возвращаясь из ссылки или из концлагеря в родные места, человек, однажды осужденный, остается клейменным на всю жизнь, власти чинят ему всяческие препятствия: ему не позволяют устроиться на работу, его не прописывают и т. д.
Обо всем этом рассказал в своих воспоминаниях «В поисках крыши» Владимир Осипов. Интересен также его очерк «Площадь Маяковского, статья 70-ая»[154], в котором Осипов рассказывает о возникновении кружков молодых поэтов в конце 50-х годов в Москве, о чтении своих стихов этими поэтами на площади Маяковского, об издании подпольных литературных журналов и об аресте наиболее активных молодых оппозиционеров (среди них – и самого Осипова) и суде над ними. Отбыв срок в лагере, Осипов начал издавать новый подпольный журнал «Вече» и снова был арестован.
Довольно много появилось уже свидетельств о советских психиатрических больницах, куда помещают инакомыслящих. Рассказы людей, побывавших в этих больницах, наводят ужас: глумления врачей и санитаров, избиения, принудительное применение сильнодействующих лекарственных препаратов, разрушающих психику и превращающих здоровых людей в полусумасшедших, невыносимая атмосфера сумасшедшего дома, где здоровые люди вынуждены жить среди буйных маньяков, невменяемых, слабоумных, полное бесправие (гораздо большее, нежели заключенных в концлагерях) и произвол администрации. Наиболее известные из этих рассказов и свидетельств: книга Г. Шиманова «Записки из Красного дома», книга братьев Жореса и Роя Медведевых «Кто сумасшедший?», записки генерала Петра Григоренко, «Бесплатная медицинская помощь», поэтессы Наталии Горбаневской и ее воспоминания в документальной книге «Полдень» (белой книге о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади против вторжения советских войск в Чехословакию), книга В. Севрука «В силу самого факта», очерк «Преступление и наказание» М. Нарицы, «Мое заключение и “лечение” в советской психиатрической больнице» В. Файнберга, «Не могу молчать!» П. Патрушева, дневник В. Гершуни, очерк художника Ю. Иванова «После 16 лет лагерей – психбольница», «Репортаж из сумасшедшего дома» Ю. Мальцева[155], очерк Ю. Иофе «Семь раз Казань»[156].
О репрессиях совершенно иного характера, быть может, менее жестоких, но не менее абсурдных, рассказывает литератор Ю. Айхенвальд в своей «мемориальной записи» – «Как нас увольняли». Ю. Айхенвальд рассказывает, как его и его жену В. Герлин уволили из школы, где они преподавали литературу, за то, что они поставили свои подписи под коллективным письмом в защиту арестованных литераторов Гинзбурга и Галанскова (1968 г.). Их уволили, так как они «не заслуживали доверия по своим идейным и политическим взглядам»: «Человек, который колеблется или сомневается, не может быть проводником нашей идеологии, не может быть воспитателем, не может работать в нашей школе», – заявила на профсоюзном собрании директор школы[157].
Рассказ об этом собрании и о заседании объединенного месткома Москворецкого района представляет собой уникальный документ, с необыкновенной точностью воспроизводящий атмосферу нетерпимости, подозрительности и лжи, царящую в советских воспитательных заведениях. Когда копии этого документа стали циркулировать в Москве, они были буквально нарасхват. Некоторые места читались вслух в товарищеских компаниях и встречались дружным хохотом – настолько нелепы, почти анекдотически абсурдны слова и поступки начальственных особ и некоторых рядовых «преданных партии» учителей. «Раньше никто в школе не знал и не говорил ни об Андрее Белом, ни о Саше Черном, ни об Ахматовой, ни о Гумилеве. А теперь? Откуда они услышали про них?.. Меня очень насторожил случай на диспуте, когда девятиклассник спросил, почему нельзя считать геройством смерть Гумилева», – говорит один из них. А другой подхватывает: «В самом их (Айхенвальда и Герлин) педагогическом процессе кроется преступность… Самостоятельность! Мысль! Дух у них не тот, вот что. Самостоятельного мышления на уроках захотелось! Прежде правильно надо мыслить, а потом можете и самостоятельно» (стр. 75).
И как результат такого воспитания – очень выразительная финальная сценка в школе на уроке: «Десятиклассник пишет на листке: история с Айхенвальдом меня многому научила. – Соседка пишет: чему? – Тебя ничему, если ты думаешь, что я тебе отвечу! – И тут же комкает лист и прячет себе в карман» (стр. 89).
Определенными литературными достоинствами отличается и другой очерк Айхенвальда – «Ангел, Сталин и третий лишний», в котором он рассказывает о своем детстве: арест отца за «бухаринский уклон», когда мальчику шел пятый год, потом в девять лет – арест матери, жизнь с бабушкой, массовые аресты вокруг (почти каждый день кто-нибудь из детей приходил в школу с заплаканными глазами), травмированное детское сознание, ранняя горечь и раннее созревание.
Об аналогичном опыте детства (опыте, пережитом в России миллионами детей) повествует в своем «Рассказе о родителях» Жорес Медведев[158].
Те, кто хочет знать, как возник и как работает самиздат, с интересом прочтут книгу Р. Пименова, талантливого молодого ученого, доктора математических наук, – «Один политический процесс». Пименов рассказывает о возникновении молодежных оппозиционных кружков после смерти Сталина, о брожении среди мыслящей молодежи. В августе 1957 года Пименов и его друзья были судимы за «антисоветскую пропаганду»; о подготовке этого процесса и о самом суде Пименов подробно рассказывает в своих воспоминаниях. Впоследствии Пименов стал одним из самых активных распространителей самиздата, за что и был снова арестован (1970 г.).
Религиозное возрождение, наблюдающееся сегодня в России, массовое обращение интеллигентной молодежи к христианству (как реакция на скомпрометировавшую себя материалистическую и атеистическую официальную доктрину) породило большую подпольную религиозную литературу, так называемый религиозный самиздат. В октябре 1974 года семеро молодых людей были арестованы за печатание Евангелия в подпольной типографии на хуторе Лигукалис в Литве (до ареста им удалось отпечатать 30 ооо экземпляров Евангелия).
Среди этой самиздатовской религиозной литературы есть и интересные книги мемуарного характера – автобиографические рассказы о том, как воспитанные в атеистическом духе в стране всеобщего и обязательного атеизма люди приходят к вере.
Наиболее широкую известность получили «Весенние мысли и воспоминания» Вадима Шаврова. Сын старого большевика, активного участника Октябрьской революции, крупного военного деятеля, генерал-лейтенанта, «воинствующего безбожника, с отвращением относившегося ко всему, что хотя в самой отдаленной степени напоминало “поповщину”, старавшегося привить детям материализм и атеизм», В. Шавров ведет в молодости разгульный образ жизни, пьянствует, развратничает, дебоширит. После войны, в которой он участвовал будучи еще совсем молодым человеком, Шавров учится в привилегированном высшем учебном заведении, готовящем дипломатов, – Московском институте международных отношений. Перед ним раскрывались возможности блестящей карьеры. «Но уже тогда меня не удовлетворяла полностью материалистическая философия, – пишет Шавров. – Я не мог сформулировать точно, почему именно она меня не удовлетворяет… Однако всякий раз, когда я углублялся в ее изучение – я чувствовал где-то в глубине сердца: “Не то! Нет, нет! Совсем не то!” Я инстинктивно чувствовал бессилие этой мертвенной схоластической философии, которая не может ответить на самые заветные вопросы человеческой души: в чем смысл жизни? почему человеку свойственно стремление к правде, добру, красоте?» Окончательное обращение свершилось после ареста, в концлагере.
Шавров говорит, однако, что не поиски утешения привели его к религии, а «сама жизнь»: «Там, в заключении, среди бесчисленного количества самых разнообразных людей, соединенных в причудливый калейдоскоп, находясь в самой гуще жизни, я твердо понял, что единственная сила, которая может преобразовать, обновить, одухотворить даже эту массу людей, есть любовь – Божественная любовь, принесенная на землю Иисусом Христом. И я без колебания и сомнения принял Его
Евангелие в свое сердце и сразу почувствовал такое неизъяснимое счастье и радость, которых до того не знал… Я всё больше убеждался, что вера в Бога является главным источником радости, жизненной энергии и духовного благородства».