Я люблю вас, глаза ваши, губы и волосы,
Вас, усталых, что стали до времени старыми,
Вас, убогих, которых газетные полосы
Что ни день, то бесстыдными славят фанфарами
(«Объяснение в любви»).
О судьбе этих маленьких людей в некоторых песнях рассказывается не только с жалостью, но и с подлинным трагизмом. Как, например, в песне о несчастном отце семейства («Фарсгиньоль»), доведенном до отчаяния нищетою
Надо и того купить, и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить,
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять!
и покончившим с собой после того, как в кассе взаимопомощи ему отказались дать денег
Подмогнула б тебе касса, но
Каждый рупь – догнать Америку!
Посему тебе отказано,
Но сочувствуем, поелику…
Или как в песне о ссыльной женщине («Песня-баллада про генеральскую дочь»), заброшенной к чужим ей людям, живущей в атмосфере жестокого эгоизма, всеобщей взаимной подозрительности и недоброжелательства (любовник ее, выходя из комнаты в туалет, берет с собой пиджак, где у него кошелек с деньгами).
Есть у Галича и замечательные лирические песни, такие, как «Облака», «Песня о прекрасной даме», «Когда-нибудь дошлый историк», «Слушая Баха» и т. д.
Но особенно удаются Галичу сатирические песни. Здесь им созданы действительно шедевры. Неприглядность и серость советского быта, обман, жульничество и хитрые проделки – как способ преуспеяния в утомительной тяжелой борьбе за существование, – дикие представления о действительности у обманутых официальной пропагандой обывателей и их нелепые нравы, типы партработников, стукачей, чиновников, рабочих, кагебистов, несчастных бедняков, оглушенных суровой безрадостной жизнью, – всё это изображено им с изумительным остроумием. Меткость деталей, хлесткая афористичность выражения и комическая выразительность неожиданной рифмы придают необыкновенную яркость рисуемым им сценкам. Сюжеты его песенок-историй драматичны, увлекательны (Галич – профессиональный драматург, в 40-50-х годах многие его пьесы шли в театрах страны), персонажи очерчены очень выразительно, с тонким проникновением в психологию, они даются часто от первого лица с индивидуализированной прямой речью, изобилующей характерными словечками и типичной фразеологией. Одна из лучших песен этого рода – «Красный треугольник», песня о том, как жене прислали «анонимочку» про измену мужа, как она требует, чтоб он рассказал о своей измене на общем собрании. На собрании
Первый был вопрос – свободу Африке! —
А потом уж про меня – в части «разное», —
рассказывает герой, —
Ну, как про Гану – всё в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат – давай подробности!
Но смышленый герой знает, что требуется отвечать в подобных случаях:
И в моральном, говорю, моем облике
Есть растленное влияние Запада…
Потом секретарь райкома партии мирит героя с женой, и они идут в ресторан выпить «за советскую семью, образцовую». Советская пропагандная «борьба с аморальным поведением» предстает здесь во всей своей чудовищной аморальности.
Замечателен цикл песен «Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева, мастера цеха, кавалера многих орденов, депутата горсовета». В песне «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира» раскрывается вся механика организации «народного единодушного» волеизъявления. Климу Петровичу по ошибке дали не ту бумажку с речью, и он выступил с «гневным осуждением» от имени женщин, но никто даже не заметил грамматической неувязки – такой степени формализма достигла уже вся эта «показуха», которую никто давно не воспринимает всерьез.
В другой песне рассказывается «О том, как Клим Петрович добивался, чтобы его цеху присвоили звание “цеха коммунистического труда”, и не добившись этого, запил». А не добился он этого по той простой причине, что цех его выпускает колючую проволоку «на весь наш соцлагерь». В песне «О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам» поразителен конец: Клим Петрович, образцовый рабочий, преданный советской власти, «кавалер многих орденов, депутат» и прочее, рассказывая о поездке с официальной делегацией в Алжир, вдруг проговаривается:
И вся жизнь их заграничная – лажа!
Даже хуже, извините, чем наша…
«Даже хуже»! Феномен двоемыслия, о котором так хорошо писал Орвелл и который так глубоко проанализирован самиздатовским философом Д. Нелидовым[179], показан здесь с удивительным психологизмом. И вообще образ рабочего Клима Петровича, этого нового советского человека, порожденного советской эпохой, невежественного, обманутого пропагандой, преданно служащего «своей» власти и в то же время инстинктивно чувствующего всю ложь и всю несправедливость этой власти, обрисован с большой выразительной силой и убедительностью.
Колебания советской политики в вопросе «десталинизации», вся ее половинчатость и непоследовательность раскрываются в трагикомической «Балладе о том, как едва не сошел с ума директор антикварного магазина № 22 Копылов». Старушка приносит в комиссионный магазин пластинки с речами Сталина, директор, которому
И взять нельзя, и не взять нельзя —
То ли гений он, а то ли нет еще?!
Тут и в прессе есть расхождения,
И, вообще, идут толки разные, —
находит всё же выход: он покупает пластинки за свои собственные деньги. Но весть об этом быстро разносится, и к нему приходят целые толпы с такими же пластинками.
Советский антисемитизм высмеивается в песне «Рассказ, который я услышал в привокзальном шалмане» – о том, как коммунист Егор при по лучении паспорта в шутку попросил записать «в пункте пятом», что он еврей, и о последовавших за сим трагических для героя последствиях.
Песня «Отрывок из репортажа о футбольном матче между сборными командами Великобритании и Советского Союза» раскрывает изнанку советского спорта, политизированного и используемого в целях пропаганды.
Жизнь советской правящей элиты, живущей «за семью заборами» под охраной, в окружении многочисленной прислуги, и пользующейся всевозможными привилегиями, с едким сарказмом изображается во многих песнях Галича («За семью заборами», «Тонечка» и т. д.).
Огромной популярностью пользуются также песни Булата Окуджавы[180], воскресившего традицию «городского романса». В отличие от Галича, витийствующего, актерствующего, Окуджава задумчиво напевает вполголоса свои грустные лирические песенки о ночной Москве, о московских старых переулках и двориках, где висит на веревке белье и «где рыжая по крышам жесть», о печальных и одиноких людях. Герой Окуджавы —
Человечек задумчивый,
Всем наукам печальным и горьким обученный.
Окуджава поэтизирует и романтизирует повседневный быт:
У Москвы у реки, в переулке Глубоком,
Дульцинеи взирают из окон,
Ждут, когда возвратятся с работы
Донкихоты.
Это стремление уйти от серости и неприглядности жизни, приукрасить ее, найти в ней какую-то скрытую красоту и даже таинственность —
О, Москва на рассвете
Чудесами полна, —
стремление это находит горячий отклик у не очень притязательной части публики, которой не знакомы иные пути облагораживания постылой действительности или бегства от нее. Поэтизация действительности у Окуджавы дается не только через задушевную лиричность и романтическую грусть, но и через туманную недосказанность, многозначительность, полупрозрачный подтекст. Многозначными иносказаниями и метафорами полны такие его популярные песни, как «Черный кот», «Солдат бумажный», «Замок надежды», «Ночной разговор», «Как научиться рисовать», «Магическое два» и т. д.
Таким же недосказанными намеками даются у Окуджавы и политические темы, впрочем, довольно редкие у него. Например, о трагедии Польши:
Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке
Все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука.
Или: «Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют», – о необходимости терпеть преследования властей. А пошлая ложь официальной демагогии и непоследовательность советской пропаганды так изображена в знаменитой «Песенке о дураках»:
Вот так уж ведется на нашем веку —
На каждый прилив по отливу,
На каждого умного по дураку,
Всё поровну, всё справедливо.
…
На каждого умного по ярлыку
Повешено было однажды.
Давно в обиходе у нас ярлыки,
По фунту на грошик на медный.
И умным кричат: «Дураки! Дураки!»
А вот дураки не заметны.
Война была сильным испытанием в жизни Окуджавы, попавшего семнадцатилетним юношей на фронт. Эти переживания занимают большое место в его творчестве, у него много военных или, скорее, антивоенных песен, как, например, популярнейшая «Возьму шинель и вещмешок и каску»:
Иду себе, играю автоматом —
Как просто быть солдатом, солдатом!
А если что не так – не наше дело.
Как говорится, – «Родина велела!»
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Совсем простым солдатом, солдатом!
Эта песня использовалась советской пропагандой в рамках кампании «борьбы за мир». Но только автора заставили назвать ее «Песней американского солдата», чтобы слушатели, чего доброго, не подумали, что слова эти можно отнести также и к советскому солдату. Вообще же в отношении Окуджавы власти старались действовать и кнутом и пряником. На него то обрушивались с преследованиями, то презрительно осмеивали его «гитарно-гуманную поэзию», то старались приручить его, убрав неуместный и неприятный пессимизм.