Таков баланс «грандиозных» успехов социализма за 60 лет в самой богатой природными ресурсами стране мира. Лишения и страданья советских людей не плата за прогресс, а характерная черта бесчеловечной, абсурдной и нефункциональной коммунистической диктатуры.
Репрессивный и антидемократический характер советского режима есть наследие русского деспотизма и результат отсутствия демократических традиций в России.
Тезис таков: к несчастью, марксизм впервые победил в такой отсталой и варварской стране, как Россия, которая никогда на протяжении всей своей истории не знала ни политических свобод, ни демократических институтов. Деспотизм и нетерпимость русских большевиков объясняется характером русской общественной системы и русской культуры, а не марксистской идеологией. «Мне жаль Солженицына, этого славянофильского националиста чистейшей воды, но справедливо осуждаемые им ужасы порождены, как кажется, некоторыми историческими особенностями его страны, а не социализмом, который в России был одним, а в других коммунистических странах… совсем иным», – пишет Моравия[277]. В чем именно он был другим, Моравия не уточняет. Может быть, на Кубе, или в Китае, или в Венгрии существуют оппозиционные партии, или независимая от правительства печать, или свободные профсоюзы, или возможность исповедывать не марксистские взгляды?
В истории России, как и в истории любой другой европейской страны, всегда действовали одновременно как силы репрессивные, так и силы освободительные, в одни периоды преобладали первые элементы, в другие периоды – вторые. Для оправдания коммунистического мифа очень удобно отрицать наличие этих вторых, удобно игнорировать такие факты русской истории, как существование республик Пскова и Новгорода, как самостоятельная жизнь русских монастырей, центров независимой духовной и культурной жизни, как земские соборы (когда прервалась династия Рюриковичей в тяжелых условиях войны с сильными врагами, представители всех русских земель избрали на престол новую династию, а на местах было создано сильное народное ополчение, освободившее Россию от оккупации, если бы Россия представляла собой, как хотят нас уверить, страну, где была лишь деспотическая власть и пассивный народ и не было никакой самодеятельности, то Россия прекратила бы свое существование в ту эпоху «смутного времени», как прекратили свое существование в подобных ситуациях многие деспотические государства Азии), игнорируется существование в дореволюционной России суда присяжных заседателей (вынесших, в частности, оправдательный приговор революционерке Вере Засулич, стрелявшей в петербургского генерал-губернатора), существование политических партий и независимых профсоюзов, земского самоуправления, свободной прессы (Ленин издавал в Петербурге газету «Правда»), совещательного парламента – «Думы», – с трибуны которого депутаты резко критиковали правительство, и речи их, в том числе и речи коммунистических депутатов, публиковались газетами. С установлением коммунистической диктатуры в России возникло качественно новое, никогда еще раньше не существовавшее тоталитарное государство – идеократия, стремящаяся путем насильственного преобразования общества в насильственной унификации жизни добиться осуществления социальной утопии.
Всякому прибывающему в Москву новому итальянскому журналисту его друзья сразу же услужливо дают почитать книгу, которая с этого дня станет его настольной книгой и из которой он будет черпать всю премудрость, книга эта – «Письма из России» Де Кюстина (De Custine), совершившего поездку по России в 1839 году. Сравнивая наблюдения Де Кюстина со своими собственными, находя их удивительно схожими и не переставая поражаться прозорливости французского путешественника и своей собственной, журналист решает, что он уже всё понял в России, всё о ней знает и может со спокойной совестью приступить к своей миссии: объяснять итальянским читателям, что такое Россия и что такое Советский Союз (что, по его мнению, в общем-то одно и то же). Ему даже не приходит в голову простая мысль, что если описания николаевской России напоминают ему сегодняшний Советский Союз, то это вовсе не значит, что за полтора века Россия не сдвинулась с места, а значит лишь, что она сегодня вернулась назад, более того, не только вернулась назад к деспотии Николая Первого или Ивана Грозного, а стала гораздо хуже, ибо ни режим Николая, ни государство Ивана Грозного не были тоталитарными: при Николае Первом комедия Гоголя «Ревизор», названная прогрессивной критикой того времени глубочайшим обличением существующих порядков, беспрепятственно шла на сценах Москвы и Петербурга, а Иван Грозный при стечении народа в Успенском соборе в Москве вступал в диспуты с обличавшим его митрополитом Филиппом.
Пьетро Сормани, долгие годы бывший в Москве корреспондентом “Corriere della sera” в своей книге «СССР на распутье», в которой он, хотя и высказывает много интересных мыслей, тем не менее, повторяет слепо все разбираемые здесь нами мифы, откровенно восхваляет Де Кюстина и в качестве доказательства того, что в России после Кюстина ничто не изменилось, приводит цитату, которая вместо того, чтобы подтвердить этот тезис, его начисто опровергает. «Чем более я наблюдаю Россию, тем более оправдываю Императора за то, что он запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в страну. Политический режим России не просуществовал бы и 20 лет при свободном общении с Европой», – цитирует Кюстина Пьетро Сормани[278], даже и не подозревая того, что из дореволюционной России ежегодно только в одну лишь Германию выезжало на заработки около 300 тыс. русских рабочих (в Германии зарплаты были выше), что любой гражданин в дореволюционной России мог в любое время свободно выехать из страны на любой срок.
В деспотической дореволюционной России количество заключенных составляло в разные года от о,1 % до 0,02 % населения. Сегодня в СССР заключенные составляют 1,5 % населения (в 15–75 раз больше), а в сталинские годы до 10 % населения (в 100–500 раз больше). Причем условия заключения несравнимы. Ленин же, арестованный за участие в подпольной организации, ставившей своей целью вооруженное свержение существовавшего строя, был приговорен к ссылке (в советских условиях за это полагается расстрел), и в ссылке его не только не «привлекали принудительно к физическому труду», как привлекают всех советских ссыльных и заключенных, а напротив, царское правительство выплачивало ему как ссыльному пенсию, на которую он мог безбедно существовать.
Внедряя в сознание итальянцев этот миф, коммунисты хотят убедить их в том, что в цивилизованной Италии с ее демократическими традициями невозможны те ужасы, которые совершались и совершаются русскими коммунистами в их варварской стране. Но варварская Россия в 60 годах прошлого века была более свободной и более демократической страной, нежели Италия, а предреволюционная Россия в начале нашего века по своей социальной структуре мало чем отличалась от Италии того времени. Сегодня же в цивилизованной Италии революционная молодежь покрывает плевками с ног до головы демохристианского депутата парламента Де Каролиса, не давая ему говорить, старинные памятники архитектуры в цивилизованной Италии сплошь испачканы красными лозунгами, и среди этих лозунгов один из самых модных: «Убивать фашистов – не преступление!» (а фашистами сегодня в Италии называют всех, кто не разделяет взглядов новых революционеров), грабежи, производимые террористическими бандами, называются «экспроприациями» (точно так же, как грабежи банков и поездов, которые до революции производили Сталин и его товарищи), поджоги, похищения людей и убийства совершаются «в интересах пролетариата» по приговору подпольных «революционных трибуналов» и т. д. Та же ненависть и зависть, та же нетерпимость, то же насилие, та же демагогия и ложь. Поистине идеология не знает границ.
Советское общество – самое стабильное, не знающее кризисов, безработицы, неуверенности в завтрашнем дне.
Тезис таков: благодаря новой, «научной» организации общества, планированию хозяйства, устранению случайностей рыночной экономики, централизованному руководству социализированной промышленностью трудящиеся в Советском Союзе не знают ни безработицы, ни неуверенности в завтрашнем дне, их материальное положение медленно, но неуклонно улучшается с каждым годом в условиях стабильного прогресса без кризисов и без инфляции.
Даже если бы утверждение коммунистической пропаганды об отсутствии безработицы в СССР было правдой, то та альтернатива, которую коммунистический режим противопоставляет, хуже безработицы, ибо альтернатива эта – принудительный труд и низкая производительность труда. Человек, не находящий себе работы в родном городе, вынужден ехать на работу в тяжелые условия Крайнего Севера или в далекие районы Сибири, в противном случае его, в соответствии с законом о «тунеядцах», арестуют и принудительно отправят в ту же Сибирь. Завод, на котором в Италии работает 1 тыс. человек, в Советском Союзе насчитывает 2–3 тыс. человек, и получают они соответственно меньшую зарплату.
Но наряду с принудительным трудом и низкой производительностью труда в СССР существует также и безработица. В последнее время даже в советской печати (не центральной, а местной, которую не читают иностранцы) всё чаще стали обсуждаться проблемы «трудности трудоустройства» и «невовлеченности населения» – эвфемизмы, служащие в советской печати для обозначения безработицы. Согласно секретному обследованию, проведенному в 1967 году в Российской Республике, безработица здесь составляла 13 % всего состава рабочих. По подсчетам некоторых диссидентов-экономистов, в некоторых других советских республиках этот процент еще выше и в некоторых районах (в малых городах) достигает 20 %. Особенно высок уровень безработицы среди людей с высшим образованием. Средний уровень безработицы по СССР по самым оптимистическим подсчетам равен 8 %, то есть выше, чем в западных странах. В царской России, кстати говоря, безработицы практически не было. При этом надо иметь в виду, что положение советского безработного гораздо хуже западного, ибо в СССР не существует пособий по безработице, и безработный остается безо всякой помощ