7 января 1794 года Щербатов прибыл в Черкасск на встречу с атаманом Иловайским, чтобы определить план действий. Щербатов предложил отправить в столицу восстания — Есауловскую — генерала Дмитрия Мартынова в сопровождении других офицеров-казаков. Мартынов должен был убедить казаков принять наряд на поселение и доказать, что это высочайшая воля императрицы Екатерины II, а не самовольство атамана и войскового правительства. «Щербатов считал поездку генерала Мартынова в волнующиеся станицы последним мирным средством успокоения населения», — писал известный историк казачества Федор Щербина.
Мартынов отправился вверх по Дону, но, добравшись до Нижне-Курмоярской станицы, получил грозное предупреждение. Местное начальство рассказало генералу, что в Есауловской станице собрались «казаки-развратники» и порешили между собой убить Мартынова и других офицеров. Эмиссар войскового правительства не стал испытывать судьбу и отказался продолжить поход. Вместо этого Мартынов собрал 55 «степенных людей» из нижних станиц и отправил их в Есауловскую. По замыслу Мартынова, они должны были стать заложниками восставших на время, пока представители бунтовщиков наконец удостоверятся в подлинности высочайших грамот на переселение казаков. Но и это не заставило Рубцова и его сторонников начать переговоры с властью.
Пятьдесят пять казаков-заложников достигли Потемкинской станицы, откуда до Есауловской было около 20 километров. Мартыновские посланники планировали вскоре продолжить свой путь, как вдруг со стороны Есауловской прискакал одинокий казак. Не проронив ни слова, всадник бросил какой-то сверток прямо посреди улицы и поспешил обратно. Выяснилось, что это письмо от восставших. Верховые казаки заявляли о бессмысленности миссии низовых и предупреждали об опасности, которая грозила тем, кто окажется в Есауловской. Перепуганные казаки-заложники доложили обо всем Мартынову, который, однако, приказал своим людям продолжить путь и непременно войти в столицу мятежников.
Ее дважды переименовывали и дважды переселяли. Судьба станицы Зимовейской — это судьба ее самых известных уроженцев. Здесь родился Степан Разин — предводитель самого крупного народного восстания в истории допетровской России. Здесь же появился на свет Емельян Пугачев — лидер Крестьянской войны 1773–1775 годов, выдававший себя за чудом спасшегося императора Петра III. В 1774 году Екатерина II повелела публично сжечь дом Пугачева. Пепел казненного дома развеяли и запретили строить на этом месте новое жилье. После поражения восстания станицу переименовали в первый раз, и она стала Потемкинской — в честь знаменитого екатерининского фаворита Григория Потемкина. Саму станицу перенесли на несколько километров южнее. Но мятежный дух словно перекочевал вместе с куренями. В 1867 году в Потемкинской родился Василий Генералов — революционер-народоволец, казненный в возрасте 20 лет за покушение на императора Александра III. Перед тем как в 1953 году воды Цимлянского водохранилища затопили десятки казачьих станиц, Потемкинскую во второй раз перенесли, а вслед за тем и переименовали в Пугачевскую.
Нехотя казаки поплелись дальше и уже на подступах к Есауловской получили повторное предупреждение. На этот раз дорогу им преградили пять казаков, которые объявили мартыновцам волю общего сбора пяти «бунташных» станиц: «Ни письменного, ни словесного ничего не принимать; на переселение казаки не пойдут, свои земли будут защищать кровью и разве одних малых детей сошлют на Кубань после их смерти» — так решение пятистаничного сбора передано в «Истории Кубанского казачьего войска» Федора Щербины.
Решимость казаков впечатлила Щербатова и Мартынова. Кроме того, по Дону носились слухи, что восставшие собираются идти походом на Черкасск, убить атамана Иловайского, а на его место поставить Рубцова. Все это убедило князя Щербатова в неизбежности прямого военного столкновения с мятежными донцами. На казаков рассчитывать не приходилось, многие из них разделяли убеждения Рубцова и в решительный момент могли изменить. Щербатов запросил подкрепления регулярными войсками у начальства — кавказского генерал-губернатора Ивана Гудовича.
Верховная власть также внимательно следила за событиями на Дону и оказывала Щербатову всяческую поддержку. 4 февраля 1794 года глава Военной коллегии Николай Салтыков писал Гудовичу: «Свирепство на Дону не только не укрощается, но час от часу становится жесточе и наводит сомнение в том даже, что вряд ли и подавшие списки станицы могут быть надежны… Важность сего происшествия неминуемо требует принять все меры к предупреждению дальнейшего зла, приведением в повиновение станиц, открытым образом противящихся. Для чего хотя и командированы уже полки Ростовский и Каргопольский карабинерные и Шлиссельбургский пехотный, но ежели надобно будет более и получите вы отзыв о том князя Щербатова, то без всякого медления, отрядя еще из пехотных один, или сколько нужно, прикажите как можно поспешнее следовать куда от князя Щербатова назначено будет и, состоя у него в команде, приказания его исполнять со всею точностью и без всякого противоречия; дабы зло сие, когда кроткими средствами не укрощено, то силою могло быть опровержено при самом его начале».
Известия о переброске значительных сил на подавление Донского восстания обсуждали самые влиятельные люди империи. Один из фаворитов Екатерины II граф Петр Завадовский писал российскому послу в Англии Семену Воронцову: «…у нас надеются, что дурь на Дону скоро пресечется: средства к тому вынудил гр. Н. И. (президент Военной коллегии Николай Иванович Салтыков. — А. У.) достаточной силы». Далее Завадовский давал общую характеристику политической будущности Дона: «…И я то слышал, что Мартинова (войсковой судья, генерал Дмитрий Мартынов. — А. У.) партия соперничествует Иловайскому; но сей стар, а Платов досуж и здесь знаком. Неудивительно, когда превозможет над простым и уже ослабевшим стариком». Конфиденты не подвели Завадовского: в самом конце XVIII столетия на Дону разразилась ожесточенная борьба нескольких дворянских коалиций за власть (подробнее об этом будет рассказано в главе 2).
Сосредоточив под своей командой 10 тысяч солдат и рассчитывая на резерв (Брянский пехотный полк начал спешный марш из Калуги на Дон), князь Щербатов той же зимой перешел в наступление. Пять восставших станиц могли совместно выставить не более 3 тысяч казаков. В Есауловской и других мятежных станицах не сразу узнали о кратном численном превосходстве правительственных отрядов. Рубцов планировал идти на Черкасск, а в случае, если регулярные войска пойдут на Есауловскую, встретить их на подступах к столице восстания и разбить. Но среди восставших не было главного — единства. Хотя казаки пяти станиц и выбрали общего военного вождя — есауловского атамана Загудаева, восставшие разделялись на небольшие отряды, которые действовали по своему усмотрению. Заручиться сколь-нибудь массовой поддержкой казаков из других станиц Рубцову, Загудаеву и их сторонникам не удалось.
В феврале 1794 года в восставших станицах уже знали о приближении крупной, хорошо вооруженной армии, вел которую опытный боевой генерал. Многие донцы засомневались. Зажиточные станичники покинули Рубцова и бежали в ранее замиренные станицы. Щербатов умело маневрировал, ему удалось блокировать восставших в отдельных станицах, не дать казакам объединить разрозненные силы, а затем взять мятежные селения по отдельности.
В шесть часов утра 24 февраля правительственные войска, отрезав Есауловскую со всех сторон, стремительно вступили в столицу мятежа. Рубцов понял, что оказался в безвыходном положении, и не стал сопротивляться. После падения Есауловской пятиизбянские и верхнечирские казаки, которые ранее преградили регулярным войскам путь в свои станицы, также сложили оружие.
Утром 11 августа 1794 года у пороховой казны (арсенала) Черкасска было очень людно. Столпившиеся казаки с волнением чего-то ждали. Особняком держалась группа в расшитых золотом мундирах, сопровождаемая внушительной охраной. Человек в центре принимал поздравления и выслушивал славословия в свой адрес. Было видно, что он вдоволь насытился подобными речами, а потому отвечал кратко, а чаще безмолвным кивком. Это был князь Алексей Щербатов — усмиритель казачьего бунта. Скоро на площадь вывели связанного человека. По толпе пробежало волнение: именно ради него все собрались. Это был есаул Иван Рубцов — государственный преступник и изменник, вина которого заключалась в том, что он хотел жить свободным донским казаком. В руках палача засвистел кнут. Рубцову достался 251 удар, а после казака заклеймили. Он потерял сознание и умер в тот же день около полуночи.
«Главными сообщниками» Рубцова были объявлены 146 казаков, из них пятерых (по одному из каждой станицы) били кнутом и отправили в Нерчинск, еще десятерых (по два казака из каждой станицы) обратили в крепостное рабство, каждого десятого сослали в Сибирь, а всех остальных отправили с Дона на далекую чужбину — Оренбургскую линию.
Побег с Кубани, а затем упорное неповиновение пяти станиц самими казаками не воспринимались как дезертирство или антиправительственный бунт. Восставшие донцы вовсе не отказывались от государевой службы, они противились изгнанию с родной земли. Донской казак был тесно связан со своим домом. Неспроста Григорий Мелехов так резко отвечал Аксинье, уговаривавшей его уехать: «От земли я никуда не тронусь. Тут степь, дыхнуть есть чем, а там?»
Но на рубеже XVIII–XIX веков традиции вольного казачества столкнулись с военно-государственными дисциплиной и порядком. Став частью государства Романовых, казаки волей-неволей должны были отказаться от значительной части своих прав. С имперской точки зрения казаки, бежавшие с Кубани, а затем отвергнувшие наряд на бессрочную кавказскую службу, совершили противозаконные действия. Однако правительство настойчиво предлагало казакам одуматься и вслед за этим получить милостивое прощение. Полученный в ответ решительный отказ сделал казачье упорство в глазах официальной власти незаконным. «Но если некоторым из них предлагается прощение, то это отнимает у тех, кому это предлагается, предлог самозащиты и делает незаконным их упорство в оказании содействия и защиты остальным» — так учил английский философ Томас Гоббс, знаменитый трактат которого «Лев